Алла Драбкина - ...и чуть впереди
Лобанов играл двухпудовой гирей, гнул подковы, мог пробежать сколько угодно, и вдруг оказывается, что он неполноценен, он не может дать счастья любимой, не может сделать ее матерью.
Вот тут-то ему самому захотелось ребенка. Ведь он же все мог, он, деревенщина, поступил в медицинский, его взял в свою клинику лучший профессор, он мог вернуть к жизни человека!
Ему казалось, что Ася его разлюбила. Он стал выпивать, начал раздражаться по любому поводу. Она, подозревая его в измене, отвечала тем же, закатывала нелепые сцены. Как-то, в пылу ссоры, выкрикнула:
— Я знаю, ты ходишь к Катьке Сольцовой, она влюблена в тебя как кошка!
После очередной такой ссоры он взял да и впрямь пошел к Катьке Сольцовой. С ней все оказалось гораздо проще, чем он думал.
Катька не закатывала сцен, принимала его любым, подпаивала. Была восторженно-ласкова и покладиста, нуждалась в нем, радовалась, когда он приходил.
Это была вторая в его жизни женщина.
А он любил Асю. Глупая это история — любить жену и ходить к другой женщине.
Может быть, надо было объясниться, но ни ему, ни Асе не хватало ума и зрелости, чтобы это сделать.
Однажды, во время очередного скандала, милая куколка Ася крикнула:
— Кому ты нужен, калека!
Он ударил ее. В тот же день Ася уехала к матери, а через два года вышла замуж и имеет уже троих детей.
А с женщинами, оказывается, было сравнительно просто. Не только с Катькой. Сколько их, одиноких, ждущих любви, замерзающих…
Он не скупился с ними ни на слова, ни на подарки. Сколько глаз вопрошающе смотрели в его глаза, сколько рук гладили его рыжие от волос руки! Сколько лиц вдруг отшатывалось от него, видя, что он не любит!
Любил он все-таки Асю. Оскорбила она его слишком больно, и рана не заживала. Теперь он понимает, что все равно бы у них ничего не получилось, но тогда…
И еще он хотел ребенка. Именно потому, может быть, что не мог этого. Он опускался даже до вранья. Врал не себе, так другим. Подходил к кому-нибудь из приятелей и говорил:
— Слушай, браток, подкинь деньжат до получки. Моя девочка забеременела, а муж в командировке, понимаешь…
Ненавидел себя за это, но врал.
С матерью Женьки он познакомился случайно. Ехал в троллейбусе уже в первом часу ночи. Кроме него там было только двое — молоденькая беременная женщина и мужчина. Они сидели на последней скамейке, а он готовился к выходу, стоял рядом, поэтому слышал их разговор:
— Надо ведь будет колясочку, потом одеяльце, козырек для купанья, ну знаешь, чтоб мыло в глаза не попадало… Вот ты получишь премию — сразу купим, — заискивающе говорила женщина.
— А ты на мои денежки рот не разевай, — сыто отозвался мужчина.
Лобанова будто ударили. Уже двери распахнулись, уже надо было выходить, но он не вышел, он стоял и в упор смотрел на мужчину. Мужчина не замечал его взгляда — лицо его было хмурым и скучным.
— Я не разеваю, — сказала женщина, — я не разеваю… Только я думала… — голос ее почти пропал, задушенный слезами.
— Предупреждаю сразу, — говорил мужчина, — как только родится — уеду. Мне надо работать… Поживу один, перезимуешь.
— Разве я тебе мешала? Ведь ребенок…
— Это твоя идея, ласточка.
— Но ведь я ничего не знала.
— Надо было спросить умных женщин…
Лобанов проехал свою остановку, вышел вместе с ними, отозвал мужчину в сторону.
— Жена? — спросил он.
— А тебе какое дело?
— Жена, спрашиваю?
— Ну, жена, предположим.
Лобанов понимал, что этот способ называется «дай прикурить», но все-таки ударил. Мужчина оказался хилым, женщина закричала. Лобанов подошел к ней:
— И после этого ты можешь быть его женой?
Муж поднялся с тротуара и, опустив глаза, отряхивал пальто. В драку что-то не лез, хотя из приличия полагалось заступиться за жену, к которой явно приставали.
— Пошли, — сказал Лобанов женщине.
— Куда?
— Пошли, говорят…
Не такой простенькой она оказалась, как это подумалось ему сначала. Ведь пошла за ним, будто ждала, что кто-то придет и уведет ее. Она чуть-чуть смахивала на японочку, такая же маленькая; несмотря на беременность, еще тоненькая, миниатюрная.
Он привел ее домой. Она легко ходила по комнате, трогала корешки книг и радостно улыбалась, если попадались знакомые.
— Слушай, а как ты меня не побоялась? — спросил он.
— Я женщина, — гордо сказала она, — у меня интуиция.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Где работаешь?
— Учусь на биофаке.
Ему нравилось ее спокойствие и доверчивость. Будто ничего не случилось, так она себя вела.
— Слушай, но ведь твой муж…
— Мне нельзя волноваться, — сказала она, а потом очень серьезно и печально добавила: — понимаете, я очень терпеливая… Я молчу, молчу, а потом вдруг… Мне давно хотелось, чтобы его кто-нибудь ударил… Сама я боялась, мне нельзя, — она с улыбкой посмотрела на небольшой еще живот, — он ведь и сдачи дать может… Он ведь человек нервный, — она усмехнулась, — творческий…
— Разве ты его не любила?
— Теперь уже не знаю. Просто он меня не любил.
— Как же можно тебя не любить?
— Наверное, женщина не должна признаваться, что ее не любят, да?
— Должна, не должна, какая разница… Делай то, что тебе хочется.
— Мне хочется спать. Вы отвезете меня домой?
— А может быть, ты хочешь остаться у меня?
— Как это остаться?
— Насовсем.
Она посмотрела ему в глаза опять с тем же поразившим его еще вначале доверием и сказала:
— Я не знала, что бывают такие красивые люди, как вы…
— Как зовут тебя, девочка?
— Наташа, — засмеялась она тому, что они еще не познакомились. — А вас?
— Митя.
Ему показалось, что ничего до этой встречи в его жизни не было. Это была сама судьба. И ее звали Наташа.
Свадьбу праздновали пышно, гости были сыты, пьяны, веселы. Только Лобанов не пил и обалдело смотрел на свою жену.
…Наташа умерла при родах.
Никто так никогда и не узнал, что Женька — не сын Лобанова. Настоящего Женькиного отца судьба сына не интересовала.
Вдвоем с дедом Савелием Лобанов растил Женьку. Лобанов настолько его любил, что никогда не мог понять, почему все жалуются на то, как трудно растить детей. Ему это было легко.
Если он, придя с работы, видел, что Женька спит, ему хотелось его разбудить, чтобы посмотреть, как он будет беззубо улыбаться или даже орать, словом — быть, что бы ни делал.
Он вполне искренне верил, что это его сын, плоть от плоти, он даже находил, что у Женьки такой же, как у него, нос, а поначалу, когда у Женьки были светлые волосы, надеялся, что Женька будет таким же рыжим, как он сам. Но все явственней и явственней проступали в Женьке черты Наташи. Это не огорчало Лобанова. Еще лучше, сын просто похож на мать, это к счастью. Он вспоминал ее мальчишеский голосок:
— Ты знаешь, я где-то читала, что дешевые женщины любят, чтобы из-за них дрались, и всякие цветы, балконы. Я тоже люблю. Ты из-за меня дрался. Я порочная, да?
Как ни тосковал он о Наташе, но вспоминал о ней с нежной улыбкой. Она легко пришла и легко ушла. Она была как бы не женщиной, а ребенком, которого он взял под защиту. «Легкое дыхание». Как это хорошо сказано: «легкое дыхание»!
После рождения Женьки Лобанов начал много читать. Читал, когда только было время: у Женькиной кроватки, в трамвае, даже просто на улице. Он слушал передачи о воспитании детей, тратил деньги на игрушки, очаровывал продавщиц книжных магазинов, чтобы достать сказки Андерсена и Чуковского. В общем, делал все, что делают самые сумасшедшие матери, с большим трудом привыкая к счастью иметь сына. Своего сына.
* * *Лобанов приехал к сыну рано утром, еще до линейки. Смотрел из-за ограды, как дети маршировали, потом поднимали флаг. Слушал, как им зачитывали какие-то оценки за чистоту и порядок. Как он понял, Женькин отряд был чуть, не по всем показателям на последнем месте. Какая-то серенькая пичужка с испуганным лицом вздрагивала при каждом объявлении. Судя по всему, это была новая вожатая. «Из тех, кому всегда на голову сваливается кирпич», — отметил про себя Лобанов. Таких он в лучшем случае не замечал.
По правде говоря, Лобанов очень не любил отдавать Женьку во всякие казенные заведения. Он не признавался себе в том, что ревнует Женьку к учителям. Он был уверен, что только сам, сам, непременно сам сможет сделать из сына то, что, как ему казалось, нужно.
Он скандалил с учителями, если Женьке давали какие-нибудь общественные нагрузки.
— Нынче все хорошие общественники. Только своим непосредственным делом заниматься некому. Учат ребят болтать, а работать не учат.
— Ну почему болтать? — возражала Женя. — Ты что, не помнишь себя маленьким? Разве ты не любил пионерские сборы, не любил читать стихи со сцены?..
