Василий Дюбин - Анка
— Мне и на баркасе вольготно. А покою рыбак не любит со дня крещенья его в морской купели.
— Да мы сами управимся.
— Без меня вам не управиться. Зятек-то мой кто? Летак, а не рыбак. Надо ж его к нашему ремеслу приучать.
— Давай, давай, отец, к нам, веселее будет, — и Орлов поддержал его за талию: баркас качало волной.
Панюхай уселся на чердаке баркаса и распорядился приказным тоном.
— Дарья — на весла! Зятек — за руль! Курс — вон на тот буек. Полный вперед!
— Командовать всяк горазд, Кузьмич, а вот грести не каждый.
— И грести могем.
— Так садитесь за второе весло.
— Сама же сказывала, что без меня управишься. Греби, девка, греби. С тела не спадешь.
— Помочь вам? — предложил свои услуги Орлов.
— Управлюсь! — и она, досадуя на Панюхая, налегла на одно весло, чтобы сделать разворот, но не рассчитала и подставила борт баркаса набежавшей волне. Удар был такой силы, что Панюхай чуть-чуть не сорвался в воду.
— Тише, скаженная! — завопил Панюхай, подтягивая к себе сползавший за борт невод.
Орлов, выронив из руки румпель, закатывался от смеха. Панюхай злился на Дарью:
— Вот чертяка, а не баба. И как тебя Григорий терпит?
Баркас взлетел на гребень и плюхнулся носом в распадок между волнами.
— Побей меня бог, она малость тронутая, — перекрестился Панюхай, испуганно блуждая глазами. — Слышь, Дарья? Тише, сказываю… — взмолился он.
Баркас шел вразрез волнам, и Дарья вела его весело, ходко.
— Нет, Кузьмич, сам дал команду: «Полный вперед!», так держись теперь! — и она с ожесточением рвала воду веслами.
«Вот это рыбачка, отчаянная душа!» — с восхищением подумал Орлов и крикнул Панюхаю:
— Подходим к буйку, отец!
Панюхай обернулся. По носу баркаса в одном кабельтовом, покачиваясь на волнах, приветливо помахивал красным флажком буек.
— Дарья, весла сушить! — скомандовал Панюхай.
— Есть весла сушить! — откликнулась раскрасневшаяся Дарья и подняла весла, с которых часто-часто срывались тяжелые соленые капли и звонко проклевывали хрустальную воду.
Подошел второй баркас с рыбаками, и когда сгустились над морем сумерки, невод был установлен. Баркасы заякорили у буйков, у правого и левого крыла невода.
Ветер стал затихать, море успокаивалось. Баркас легонько покачивало, словно зыбку. В темном небе ярко светились звезды. Их отражения в почерневшей воде то судорожно трепетали, то сливались, то рассыпались холодными серебристыми искрами. Панюхай лежал на чердаке. Его одолевал сон, наливая все тело ртутной тяжестью, но он крепился, продирая глаза, и все посматривал на корму, где смутно вырисовывались два силуэта.
Дарья и Орлов сидели рядом и молчали. За бортом блюмкала и шуршала вода. Дарья зевнула и сказала:
— Вздремнуть, что ли? — и растянулась на корме. — Ложитесь, Яков Макарович, места на десятерых хватит.
— Да что-то и сон не идет, — ответил Орлов.
— По Анке скучаете? Завтра увидитесь. Ложитесь и отдыхайте.
— Я не устал.
— Ну, так полежите, на звезды полюбуйтесь… Я не кусаюсь, не бойтесь.
Помолчали. Вдруг Панюхай насторожился. Орлов спросил Дарью:
— Вы моря не боитесь?
— А чего ж его бояться. Я еще подростком начала рыбачить, с отцом на путину выходила. Море кормит нас.
— Смелая вы…
— Я с детства бесстрашная… Да вы ближе ко мне… — и она потянула его за руку. — Ей-богу, не кусаюсь. Двигайтесь… Я вас винцарадой укрою…
Орлов почувствовал жаркое, обжигающее дыхание Дарьи и приподнялся. В ту минуту сипло закашлял Панюхай.
— Что, Кузьмич, не спится? — окликнула Дарья, тоже приподнимаясь.
Панюхай отозвался:
— Никак в сон не войду, Дарьюшка.
— А вы закройте глаза, мигом сон накроет.
— Чего же им закрываться, когда сраму не видать, — загадочно ответил Панюхай.
— Хитрый вы, Кузьмич.
— Не хитрее тебя, лисава.
Дарья засмеялась и опять откинулась спиной на настил кормы. Вскоре она затихла и всхрапнула. Орлов уснул сидя, склонив голову на колени согнутых ног.
«Обрезалась, чертовка-искусительница», — мысленно обругал Дарью Панюхай и стал погружаться в сладкую дрему…
На рассвете рыбаки поломали перетяги, выбрали улов и перешли на борт мотобота. «Медуза» взяла баркасы на буксир и пошла к берегу. Рыбаки, расположившись на палубе, никак не могли угомониться, все упрашивали Дарью спеть какую-нибудь песню. Все знали, что у нее сильный грудной голос. Но Дарья отказывалась наотрез.
— Спойте, Дарья Сергеевна… — не отставал от нее Виталий Дубов.
Виталия поддержали Сашка и Пронька.
— Уважьте фронтовиков…
— Мой Гришенька два раза фронтовик. Он и в гражданскую беляков сничтоживал и в эту фрицев колотил.
— Всем миром просим, — настаивал Дубов.
Дарья бросила на Панюхая лукавый взгляд и вскрикнула нарочито гневно:
— Что я вам, говоря присловицей Кузьмича, чебак не курица, артистка, что ли? Зря вы это… зря.
Панюхай покачал головой, незлобиво усмехнулся:
— Хватилась леща, что куму навещал… Да энтих присловьев давно нету.
— И без присловиц обходитесь?
— А что мне с ними осетрову шорбу хлебать?
— Приправа к ухе, да еще осетровой, недурная, — и Дарья повела тонкими бровями, заиграли ямочки на щеках.
— Эх, ты, мама двоеродная, — безнадежно махнул рукой Панюхай.
Взрыв хохота прокатился по палубе. Беседовавшие на корме Кавун и Орлов обернулись.
— Шо это воны гогочут? — спросил Кавун.
— Кузьмич с Дарьей не ладят.
— Ну и грець с ними…
Всходило солнце. «Медуза» подвела баркасы к причалу, и рыбаки приступили к разгрузке. Стариков отпустили домой. С ними пошла в хутор и Дарья. На повороте к своей улице Панюхай задержал Дарью:
— Слово имею.
— Какое?
— Такое, что от него тебя паралитик хватит.
— Ох! — испуганно округлила жаркие черные глаза Дарья. — Да что вы, Кузьмич…
— Ты, чертовка, не притворяйся. Я тебя сквозняком вижу.
— Не понимаю, — развела руками Дарья.
— Поймешь, когда Анка у тебя из головы все волосья повыдергивает. Такую сею-вею сыграет…
— За что?
— Не вовлекай в соблазны Якова.
Дарья так расхохоталась, что не могла успокоиться, содрогаясь всем телом.
— Чего квохчешь?.. Дура-баба…
Дарья, душимая смехом, с трудом проговорила:
— Ох, и учудил… Ох, и уморил…
— Уморишь тебя, такую кобылу. Ну, хватит квохтать да квакать. Слышишь?
Но Дарья, безудержно смеясь, не слушала его. Панюхай сердито сплюнул:
— Тьфу, сатана магнитная, — и зашагал до дому.
Из-за угла показалась Анка. Увидев Дарью, стонавшую от коликов в боку, подошла к ней, спросила:
— Даша, отчего так весело тебе?
— Ох, Аннушка, дай отдышаться.
— В чем дело?
— Да как же… твой-то батька… грозился сейчас… что ты у меня с головы все волосья повыдергаешь…
— За что?
— Будто я твоего Яшеньку в соблазн вовлекаю… Ох, уморил меня Кузьмич… больше смеяться не могу…
— Он у меня большой шутник, и ты не обращай внимания на его шутки. Ты домой?
— Домой.
— А я в сельсовет, значит — по пути. Идем, провожу тебя, — и она взяла ее об руку. — За Яшу я спокойна. Он у меня святой. Божье теля. На девок не заглядывается.
— Это ты верно говоришь, что он божье теля, — разочарованно сказала Дарья.
…А в полночь, когда ложились спать, Анка спросила Орлова:
— Что там у тебя за амуры с Дарьей?
— Ничего… Положительно никаких амуров.
— Смотри у меня… — и она ласково пошлепала его по щеке.
XVВсе складывалось в личной жизни Николая так, как он и мечтал еще в пути, возвращаясь из Чехословакии на Родину. Он получил хорошую работу, а рядом, за стеной, жила хорошенькая девушка. Она относилась к нему с исключительным вниманием и горячей нежностью любящей сестры.
Семен Семенович определил Николая на буксирное судно учеником к опытному механику. Вначале Николай заупрямился, ссылаясь на то, что ему будет трудно справиться, но Семен Семенович стоял на своем:
— Глупости слышу от бывалого воина. Танковые моторы знаешь?
— Приходилось знакомиться с ними в танковых мастерских.
— Значит, и судовой двигатель освоишь.
Николай продолжал мяться. Тогда Семен Семенович ударил его по самолюбию:
— Какой же ты после всего этого гвардеец?.. Струсил?..
И Николай сдался. Он сказал Семену Семеновичу:
— Вы правы. При желании всего можно достичь.
— Такой образ мыслей мне нравится. Пиши, борода, заявление и пойдем в отдел кадров оформляться.
Свободное время Николай и Олеся проводили вместе. Пока можно было купаться, ходили на пляж, а с наступлением осенних холодов посещали кино, театр и читальный зал городской библиотеки.
