Василий Дюбин - Анка
Зимой Николай заскучал… Буксир отдыхал в доке в ожидании солнечной весны, у Николая было сравнительно много свободного времени, а у Олеси — в обрез. Днем она работала в парикмахерской, а вечерами посещала курсы радисток. Это была ее давнишняя мечта, зародившаяся в Туапсе, где она занималась в кружке радиолюбителей, — сменить надоевшую работу мастерицы дамского салона парикмахерской на заветный ключ радистки, и теперь она осуществляла свой замысел.
С того дня, как Олеся поступила на курсы, Николай редко виделся с ней и стал угрюмым, замкнутым. Только по выходным собирались втроем у Олеси, пили чай. Олеся и Семен Семенович играли в домино, шутили, смеялись, а Николай молчал, уткнувшись в газету. Олеся пристально наблюдала за ним, была рассеянной и часто проигрывала Семену Семеновичу. Заметив нервное состояние Николая, спросила его:
— Ты не болен ли?
— Здоров, — хмуро ответил Николай.
— Неправда.
— Правда.
— Отчего же ты такой грустный?.. Раздражительный?.. Может, кто-нибудь причинил тебе боль?..
— Кто же причинит мне боль, кроме тебя?
Олеся и рот открыла от удивления.
— Нет, ты и в самом деле нездоров. Поди ляг в постель.
— Вот теперь ты заговорила понятным языком. Спокойной ночи, — и направился к выходу.
— Николай! — хотела остановить его Олеся, но он не отозвался, хлопнув дверью.
«Да что же это с ним стряслось такое?..» — задумалась Олеся, опускаясь на стул.
В другой раз он за целый час не промолвил ни одного слова и молча удалился. Молчала и Олеся, она что-то записывала в общую тетрадь и украдкой взглядывала на Николая. А когда он ушел, Олеся увидела под стулом лист бумаги, свернутый вчетверо. Она подняла его, развернула и узнала почерк Николая. Он писал:
«Тебе не так нужны были курсы, как то, чтобы избавиться от меня. А почему бы не сказать правду в глаза, что я наскучил и надоел тебе? Что твое сердце занято другим, более достойным человеком? Так было бы благородно и человечно. Хитрость и лукавство не украшают человека, напротив, они позорят его.
А сколько я, глупый, думал о тебе, с каким нетерпением ждал окончания войны, надеялся построить с тобой наше счастье. Ведь я еще никого не любил. Ты — моя первая любовь. Я полюбил тебя еще там, на фронте, и бережно пронес твое имя в своем сердце сквозь свинцовый ливень и бушующее пламя войны. И вот… обрезался. Обманулся в своих надеждах. Что ж, насильно мил не будешь».
Олеся долго размышляла над письмом Николая, но ни до чего додуматься не могла.
Мысли одна за другой возникали в голове, переплетались, путались.
Прошла неделя, другая, а Николай не заходил. Олеся только слышала его твердые гулкие шаги за дверью, когда он торопился на работу и возвращался домой. Однажды, заслышав его торопливую походку в коридоре, Олеся распахнула дверь и позвала его к себе. Он вошел и, не дожидаясь приглашения, сел на стул.
— Нам нужно выяснить наши отношения, — спокойно сказала Олеся, садясь на стул против Николая.
— Слушаю…
Олеся положила перед ним исписанный лист бумаги:
— Узнаешь?
Николай молча кивнул.
— Хорошо. Ты упрекаешь меня в том, что я не умею говорить правду в глаза, хотя я тебе еще ни в чем не солгала. Согласна с тобой, что хитрость и лукавство не украшают человека. Но в чем же я хитрила или лукавила?
Николай, опустив глаза, безмолствовал.
— Тогда почему же ты, человек чистой и прямой души, не поговорил со мной с глазу на глаз и не сказал своей правды мне прямо в лицо, а украдкой подбросил под стул вот эту глупую писульку? Почему?
Николай вскинул голову и обдал Олесю жарким блеском глаз:
— Да, потому, что я глупею от любви к тебе!.. — он схватил ее за руки и горячо прошептал: — Пьянею и глупею… Как хмельной хожу… В глазах мутится… Если бы ты знала, Олеся, как я люблю тебя… Мне трудно дышать без тебя… — он рванул ее за руки, привлек к себе, обнял порывисто, как налетевший шквал, и стал обжигать ее лицо страстными поцелуями.
Олеся оттолкнула его, вскочила со стула и отошла к окну, поправляя смятую блузку. Николай сунул в рот папироску и стал трясущейся рукой чиркать о коробок ломавшимися спичками.
— Вот что… — строго заговорила Олеся, не поворачивая головы от окна. — Если ты не хочешь потерять моего уважения и дружбы, больше не позволяй себе таких грубых выходок. Они неприятны и оскорбительны.
— Что же я могу с собой поделать? — глухо промычал Николай, глядя в пол.
— Взять себя в руки. Опереться на гвардейскую выдержку.
— Ну, заладили… Семен Семенович о гвардейской чести толкует и она о том же. А если я люблю тебя? А если я полюбил впервые в жизни и с первого взгляда?
— Любовь с первого взгляда — чепуха… пустые слова.
— Чепуха?
— Да, — Олеся обернулась и увидела, как в его глазах засветились недобрые огоньки.
— Че-пу-ха?..
Олеся не отозвалась. Лицо Николая стало хмурым, свирепым.
— Пустые слова? — и вскрикнул: — А вот брат твой был другого мнения обо мне! Да! — он вскочил со стула, бросился к двери и через две-три секунды его быстрые, поспешные шаги загремели по лестнице.
Вошел Семен Семенович.
— А где же Николай? Он, кажется, был у тебя?
— Был, — со вздохом произнесла Олеся.
— И куда он сплыл?
— А вон, — показала Олеся рукой на окно, — по улице зашагал куда-то… — и покачала головой: — До чего же злой он. Страшно злой.
— М-да… — Семен Семенович пожевал губами, разгладил усы. — Поцапались?
— Так… немного…
— Обидел тебя? — и он участливо посмотрел на нее.
— Так… немного…
— Чего затакала? Говори: обидел.
Олеся села за стол, склонила голову и заплакала. Семен Семенович погладил ее по голове, сказал:
— Слезы придержи, дочка. А с ним я поговорю.
Николай пришел поздно. От него сильно несло спиртным духом. Говорил он заплетавшимся языком, дергаясь от икоты.
— М-да… — с укором посмотрел на него Семен Семенович. — Слушай, борода… Лесю любить ты можешь, а обижать не смеешь. Выпить дома вина позволительно, а по закусочным шляться и домой приходить в неприглядном виде — воспрещаю. Я этого не потерплю в своей квартире.
Николай, пошатываясь на ослабевших ногах, криво улыбался:
— А я съезжаю, Семен Семенович.
— Куда?
— Снял себе комнату и… съезжаю. Благодарю за привет… ласку и… все прочее.
— Сумасшедший.
— Нормально… Нормально и… все прочее. — Он собрал в чемодан свои вещички, поклонился: — С гвардейским приветом… Адью…
Николай проковылял с чемоданом по коридору к лестнице и даже не заметил стоявшую у двери своей комнаты Олесю.
А на другой день он пришел к Олесе с повинной, клялся, что будет ей только другом и братом, о женитьбе даже не заикнется.
— Будем дружить во имя памяти твоего брата Николая, а моего фронтового друга. А там поживем — увидим.
Олеся протянула ему руку, и они помирились. Воскресные чаепития и игра в домино продолжались по-прежнему, но на квартиру к Семену Семеновичу Николай не вернулся.
XVIСоня писала из Курска регулярно, всякий раз обещала приехать на Бронзовую Косу, но прошли осень и зима, наступила весна, а она все не ехала. Наконец пришло письмо, в котором Соня извинялась и сообщала, что ее муж получает отпуск во второй половине апреля, они выедут незамедлительно и проведут первомайские праздники у моря.
Телеграмму Таня получила двадцатого апреля и выслала за Тюленевыми в Мариуполь машину. В полдень шофер доставил гостей в хутор. Встреча Тани и Сони была такой же радостной и волнующей, как и в Курске майским вечером год тому назад. Таня представила Соню и ее мужа Анке, Акимовне, Ирине, Дарье, Орлову, Виталию, Проньке, Васильеву, Сашке, всем, кто пришел к Дому культуры встретить гостей, и пригласила Тюленевых к себе, в хату Дубова. К тому времени Таня и Виталий поженились.
— Вы, женщины, идите к Дубовым, а мы покажем гостю наше хозяйство, — сказал Орлов и обратился к Тюленеву: — Не возражаете?
— С удовольствием.
— Правда, наше хозяйство пока незавидное, но скоро разбогатеем. В людях у нас большая нехватка. Идемте, — и мужчины ушли.
Таня привела Соню и женщин к себе. Когда они вошли в хату, Галя накрывала на стол для чая, ей помогала Анкина Валя.
— Ах, вы умницы мои! — похвалила девочек Таня и сказала Соне, указывая на Галю: — Доченька моя…
— Будем знакомиться, — и Соня протянула ей руку, потом сняла темные очки: — Дай-ка я тебя получше разгляжу… Хороша!.. А это, — обратилась она к Анке, кивнув на Валю, — ваша доча.
— Угадали, — сказала Анка.
— Еще бы! Она удивительно похожа на вас. Тоже хороша. Подружки?
— Неразлучные, — вставила Акимовна.
— В каком классе?
— Заканчивают седьмой. У нас только семилетка, — пояснила Анка. — Два года эвакуация отняла. Но ничего, наверстают.
