Аркадий Пинчук - К своей звезде
– Видишь, что ты наделал? – сказал Муравко поникшим голосом. – Что теперь будет?
Федя испуганно снизу вверх смотрел ему в глаза.
– Скажи ей, – шепнул Муравко, – мама, не плачь, я больше не буду.
Федя отрицательно покачал головой.
– Почему?
– У меня само получается, – сообщил он шепотом. – Я не хочу, а оно плюется.
– Вот, оказывается, в чем дело. Оно само. Слышишь, мама, – повернулся он к двери. – Это совсем не Федя плюется, это Оно – Само.
Юля шутку не приняла и продолжала жалобно всхлипывать. И Муравко понял, что плачет она совсем не от Федькиных безобразий. Все дни после того разговора она прожила в напряжении, с тревогой думала о его испытательной работе, мучительно искала альтернативный выход и, конечно же, не находила его. Ей сейчас просто необходимо и покричать, и поплакать.
И он решил: пусть разрядится. Зачем такой хрупкой женщине носить в себе это напряжение. Не так уж она в своем убеждении эгоистична, а следовательно, и не так далека от истины.
Он открыл дверь и вышел, оставив испуганного Федю в ванной. Обнял Юлю, пригладил волосы. Поддел указательным пальцем ее круглый подбородок и осторожными поцелуем осушил от слезинок глаза. Юля всхлипывала и не сопротивлялась. Сказав «ну, здравствуй, я приехал», он поцеловал ее в губы, крепко обнял. И она молча и податливо прижалась к нему.
– Мы обо всем поговорим, – шепнул он ласково, – и сделаем так, как лучше тебе. У нас впереди – целая ночь.
– Как лучше нам всем, – поправила Юля.
– Угу, – согласился он. – Краснеть тебе не к лицу – все веснушки куда-то исчезают. Готовь ужин, а этого разбушевавшегося хулигана я сейчас остужу под душем. Пройдет. Человек открытие сделал, должен освоить его, а когда надоест – сам перестанет… Нет, я, конечно, поговорю с ним. Но, поверь, не стоит так нервничать. Ага?
– Ладно уж, мойтесь…
Почуяв каким-то своим детским чутьем, что гроза миновала, Федя расхулиганился без удержу. Он шлепал по воде ладонями, подставлял открытый рот под струи душа, надувал щеки, пуская сквозь щелку рта тонкую струю, нырял, садился на плечи отцу, что-то орал воинственное, прыгал, в общем, мешал, как умел и насколько хватало сил. Но Муравко с удивлением ловил себя на мысли, что все эти Федькины выкрутасы не только не раздражают и не утомляют его, наоборот – успокаивают, возвращают уверенность.
То, что Юля так близко к сердцу приняла сказанные им слова о переходе на новую программу, Муравко считал нормальным. И он бы волновался, если бы Юля уходила на опасную работу. Если любишь, за жизнь близкого человека всегда беспокоишься больше, чем за свою собственную. Это же как дважды два… Значит, он обязан внушить ей, что опасность Юля преувеличивает, что она просто не знает…
«А если дело в другом? Если все из-за того, что он слишком долго стоит в очереди? Так ведь другие ждали своего часа значительно дольше. Нет, Юля должна понимать».
Муравко сам, без помощи Юли, отнес Федю в детскую, растер мягким полотенцем, затолкал в пижамку и уложил спать. И пока рассказывал ему на ходу придуманную сказку про богатырей, живущих на космодроме, пока брился и ужинал, поглядывал тайком на присевшую у туалетного столика Юлю.
Сквозь приоткрытую дверь спальни, приглушенно освещенную торшером, он видел, как Юля разбирала постель, как переодевалась, как рассматривала в зеркале свое лицо, разглаживая припухлости под глазами, и чувствовал, как в нем укрепляется убеждение, что все идет хорошо, что Юле он сейчас все объяснит, она все поймет.
Как же иначе? Риск во все времена сопутствовал большим делам. Но ведь и риск бывает разным.
Смерд боярина Лопухова Никита на самодельных крыльях полетел с вышки царского дворца в Александровской слободе. «За сие содружество с нечистой силой» выдумщику Никите отрубили голову. Знал, на что шел. Но знал, и ради чего. Человек полетел, человек набирает высоту. В шестидесятые годы для космонавтов были жестокие ограничения по массе и росту. Об этом уже забыли. Однако и сегодня не каждый жаждущий стать космонавтом может попасть в Звездный. Не так уж высоко до вершины ракеты. Однако забраться на нее не проще, чем на знаменитую Джомолунгму. Там все решает закалка, смелость, навыки да кое-какое снаряжение. А здесь? Еще сотни других качеств надо иметь! И главное – знание сложной современной техники. Число космических альпинистов едва перевалило за сотню. На всей планете.
И он, Муравко, уже близок к этой вершине. Отдал четыре года жизни на подготовку. В связке идет и шаг за шагом подымается вверх. Почти у цели. Но последние шаги всегда самые трудные. Они требуют наивысшей подготовленности, наивысшего мастерства. А раз надо, значит надо. Сворачивать некуда. Только вперед или назад. Третьего не дано.
А если действительно дело совсем не в этом?
«Муравко, – пристыдил он себя, – недостойно мужчины подозревать любимую женщину в несуществующих грехах. Да если и действительно она хочет, чтобы скорее сбылась твоя мечта, грех невелик. Она женщина. Так что будь великодушен».
Погасив свет на кухне и в коридоре, Муравко облегченно вздохнул (до чего же все-таки хорошо возвращаться домой, где тебя ждут и любят) и вошел в спальню.
Юля поднялась ему навстречу, и он снова увидел в ее глазах радостное удивление. Не такое, может, восторженное, как раньше, не с таким откровением, как когда-то, но искреннее: неужели дождалась? Она вскинула руки, отчего рукава халата скользнули к плечам, и обвила шею Муравко, прижавшись к нему всем телом.
– Ох, Коленька, – только и выдохнула.
– Что? – шевельнул он губами возле уха.
– Как долго тебя не было.
– А слезы почему?
– Все никак не пойму – за что мне все это?
…Потом, когда она, расслабившись, положила ему голову на грудь и обняв за плечи, отдыхала, он осторожно попросил:
– Рассказывай, что тебя мучит. Только все без утайки. Я пойму.
Сквозь клинышек неплотно задернутой шторы в спальню пробивался свет луны, передвигался косым треугольником по стене. На фоне этого бледного треугольника Муравко отчетливо видел, как тонкое одеяло повторяет все изгибы по-детски трогательной позы Юли, ощущал идущее от нее тепло, только ей принадлежащие запахи. Почему-то подумалось: не может быть у него более горькой и более страшной потери, чем любовь и доверие вот этой прижавшейся к нему женщины. И как бы ни складывалась в будущем его судьба, что бы ни пришлось ему делать, он обязан жить и поступать так, чтобы сохранить ее любовь, ее веру, чтобы быть достойным этой любви.
– Измучилась я, Коленька, – говорила Юля, не меняя позы. – Сто раз задаю себе один и тот же вопрос: зачем я встреваю в твое служебное дело, чего добиваюсь? И не нахожу убедительного ответа… Очень не хочется признаваться, что я обыкновенная баба. И желания у меня чисто бабские: быть всегда рядом с тобою, чтобы все-все смотрели и завидовали мне… Не перебивай, ты знаешь, я боюсь за тебя. Как вспомню, что пережила и перечувствовала, когда ты в грозу сажал самолет с пустыми баками, меня до сих пор колотун бьет. Если ты пойдешь на испытательную работу, такие полеты станут для тебя обыденным делом. Я каждый день буду умирать от черных мыслей. Ты же знаешь, какая я фантазерка. Не перебивай, выскажусь, тогда пожалуйста. Я не знаю, смогу ли вынести такую долгую разлуку. Ты ведь сказал, что будем встречаться один или два раза в месяц. И это на протяжении нескольких лет? Разлука – ветер. А он не только разжигает пламя, но и задувает его. Разлука разрушительна, Коленька, я это знаю. Нагляделась на своих непутевых родителей. Видел, что твой сын откаблучивает? Мальчику нужен отец. И не по выходным дням, а ежедневно. И потом, скажи мне, ты не устанешь ждать? Не разочаруешься? Столько времени отдаешь, столько сил, а вдруг все зря? Я боюсь за тебя.
– Твои «убедительные доводы» не настолько убедительны, чтобы из-за них расстраиваться, – сказал Муравко с улыбкой в голосе. – Вот первый, насчет опасности. Космос – не Большой проспект на Васильевском острове. Это очень враждебная человеку среда. Он способен на непредвиденные сюрпризы. Там еще столько опасностей подстерегает нас, даже предположить трудно. Так что…
– Я знаю. Но отмучаюсь один раз…
– Ишь ты… Я ведь не старик, на пенсию мне рано. Если будет один полет, будет и второй, и третий… Вот твой отец. Войну прошел, горел, с парашютом выбрасывался, освоил после войны все новые истребители, через какие только испытания не прошел. А умер в кабине тренажера. На земле. В классе. Уровень опасности во многом зависит от уровня профессионализма. Обратная пропорциональность. Самолеты, как ты знаешь, летают ближе к Земле.
– Ну, что ж… Пожалуй.
– Что там у нас на второе?
– Разлука, – вздохнула Юля.
– Семечки. Моя мать ждала отца с фронта три года. А сколько у нас в стране геологов, всяких первопроходцев, арктических и антарктических экспедиций. Будут расставания, но зато будут и встречи. Как сегодня. Счастье, говорил наш замполит, измеряется не количеством прожитых вместе дней, а силой пережитых чувств. Третий твой аргумент – как бы я не пожалел. Это гадание. Знаешь сама. Вон Витя. Уже более десяти лет в отряде. Вечный дублер. И неизвестно – удастся ему слетать или нет. Возраст на пределе. А он и по здоровью, и по знаниям, и по характеру – не мне чета. Где гарантия, что я не повторю его путь? Никто мне этого не может сказать. Но такова уж профессия, выбравшая нас. Ожидание – один из нелегких барьеров, который надо преодолеть на пути в космос. Так что наберемся терпения. Да если полет и не состоится, все равно не зря. Я не только брал, но что-то и отдавал. Дальше – больше.
