Аркадий Пинчук - К своей звезде
Так нет, они и теперь суетятся, в сотый раз перепроверяют друг друга, не забыл ли кто-то сделать дополнительный полуоборот шлицевым винтом, в ту ли сторону загнуты контровочные усики на креплении антенны, весь ли инструмент в гнездах упаковки, и еще десятки и десятки вопросов находят друг другу. Ракета уже отработала третьей ступенью, корабль выведен на орбиту, а они продолжают экзаменовать один другого, все еще «крутят шестернями». И только, может, на второй или третий день после старта заметят, что морозы отчего-то стали слабее (неужели весна?), что под карнизами МИКа чирикают воробьи (надо же – устроились), что на афише клуба заключительный просмотр нового фильма (во дают – еще не шел, а уже заключительный). Заметят, что дети вроде подросли, что жены похорошели, что вообще есть в этой жизни и еще что-то достойное, кроме ракет, спутников, космоса…
Неужели нечто подобное происходит и с Муравко? Привык, втянулся, почувствовал ответственность? Или незаметно пришла любовь? Вопросы не праздные. Долгое время его не покидало чувство потери, утраты чего-то главного в своей жизни. Умом понимал, что впереди захватывающе интересная работа, новая, насыщенная всевозможными событиями жизнь, новые друзья, а сердце ныло и болело по прошлому, душа тосковала по самолетам и аэродромам. Ему чуть ли не каждую ночь снился городок, где он встретил Юлю, снился Чиж Павел Иванович, живой, веселый, с хитроватым взглядом из-под лохматых бровей, снились Горелов Руслан и Федор Ефимов. Просыпаясь, он начинал всерьез подумывать, а не лучше ли ему, пока не поздно, вернуться в полк и положить конец всем сомнениям и ностальгическим приступам?
Особенно эти чувства обострились, когда его почти на два месяца уложили в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь. И это после того, как он выдержал все испытания и проверки, которым здесь подвергают каждого кандидата в космонавты. Врачи пришли к выводу, что гланды у Муравко при каких-то обстоятельствах могут спровоцировать воспалительный процесс. Поэтому, решили они, лучше их удалить сразу.
«Ну, все, – подумал тогда Муравко, – причина, чтобы отчислить меня из отряда, есть. И хорошо. Все к лучшему». Тогда он еще не знал, что врачи госпиталя как раз очень хотели, чтобы Муравко остался в отряде. Его организм, по их убеждению, отвечал самым строгим критериям.
После лечения в госпитале его почти на год откомандировали в ЛИИ – летно-исследовательский институт. И хотя вопрос о зачислении Муравко кандидатом в космонавты оставался открытым, и он почти никому в это время не писал, в том числе и Юле, потому как не представлял, о чем можно писать, если ничего не ясно, занимался он в этот год все-таки привычным и понятным делом – летал.
Потом был вызов в Звездный, праздничная суета вокруг нового пополнения, знакомства, поздравления, и почти сразу – занятия. Теоретические основы космонавтики, конструкции основных типов пилотируемых космических кораблей и станций, бортовые системы. Между ними – тренировочные полеты на самолетах и прыжки с парашютом, специальная медико-биологическая подготовка. Серьезно и много – физическая. До пота, до изнеможения.
Учеба захватила Муравко, сомнения развеялись. Занятия с будущими покорителями Вселенной проводили академики и конструкторы, мастера спорта и специалисты-практики, опытные инструкторы и космонавты, побывавшие по два-три раза на орбите. Каждый новый день Муравко ожидал как праздника, потому что содержание дней не повторялось. Даже дни специальных экзаменов были как праздники, а календарные праздники, когда в занятиях наступал вынужденный перерыв, тянулись долго и занудливо, хотя в Звездном всегда умели организовать досуг.
Когда были объявлены списки групп, закрепленных за определенным типом космического корабля, фамилии Муравко среди них не оказалось.
– Что случилось, Коля? – спрашивали его те, кому с завтрашнего дня предстояло начать подготовку к полетам на ПКА – пилотируемых космических аппаратах. Он пожимал плечами и виновато улыбался. Необъяснимая обида жгла душу – за что с ним так?
– Может, что-то в анкете раскопали?
А что у него могли раскопать? Мать – пенсионерка. Отец погиб в шахте. Дед – на Курской дуге в танке сгорел. Сестер и братьев у Муравко не было.
– Значит, опять медики, черт бы их побрал…
Муравко вторично пережил ностальгический криз. В полк! Вернуться в полк, где все так понятно и надежно! Где никаких гаданий и лотерей, где все в твоих руках, все зависит только от тебя. Он написал рапорт с просьбой отчислить его из отряда космонавтов и откомандировать в авиационный полк для дальнейшего прохождения службы в качестве летчика-истребителя. Решил прямо с утра отдать его по команде.
А утром, направляясь в административный корпус, он остановился возле круглого, добротно сложенного из красного кирпича здания, где установлена центрифуга, и вспомнил, как, на зависть друзьям, легко переносил самые критические перегрузки, как удивленно качали головами лаборанты и показывал большой палец сам начальник Центра… И почувствовал, что ему уже не хочется расставаться ни с этим городком, ни с этими корпусами космической академии, ни с людьми, которых успел здесь узнать и полюбить.
«На кой черт с рапортом высовываться, – подумал он трезво. – Если меня отчислили, то полка все равно не миновать, а если что-то другое – буду выглядеть с этим рапортом смешным. Доживем, как говорится, до понедельника».
Однако, понедельника ждать не пришлось. Буквально через час всем стало известно, что кандидатура Муравко рассматривалась отдельно, что его хотели перевести сразу на второй этап летно-космической подготовки в составе экипажа по конкретной программе предстоящего полета.
И хотя он не попал ни в основной, ни в дублирующий экипаж, факт обсуждения его кандидатуры взволновал Муравко не на шутку: значит, возможность полета вполне реальна. До этого дня он не мог представить себя в качестве космонавта. Космический скафандр существовал сам по себе, Муравко – сам по себе. И вдруг отчетливо представил себя в космическом корабле и сразу поверил, что такое вполне осуществимо.
Это были прекрасные, счастливые дни. Юля жила им, дышала им, в ее глазах не исчезало удивление от переполняющих ее чувств. Она могла проснуться среди ночи и, включив ночник, подолгу разглядывать его лицо, осторожно перебирать волосы, разглаживать кончиком пальца брови. Могла с удивлением и обожанием смотреть, как он ест, как бреется, как переписывает конспект.
Она с непреходящим восторгом принимала в доме новых Колиных друзей, и ребята, почувствовав искренность ее гостеприимства, бывало, заваливались в дом, не предупреждая, – иногда среди буднего дня, а порой и в полночь. Сосед, Николай Яковлевич, специалист по каким-то системам комплексного тренажера, приходил к ним, как к себе домой. Мог забежать, ничего не объясняя, сказать «привет-привет», заглянуть в холодильник, забрать бутылку вина и, снова сказав «привет-привет», быстренько исчезнуть, будто его здесь и не было.
Их приглашали на дни рождения, на праздничные застолья, на торжества по случаю возвращения на Землю новых космонавтов. Крепло чувство, что Муравко и Юля окончательно вписались в космическую семью Звездного, сроднились по духу, завоевали любовь и признание.
Но главным все-таки было дело. Учеба. Муравко до приезда в Звездный учебу космонавтов представлял до смешного примитивно. И если бы ему тогда убедительно объяснили, какой объем знаний необходимо освоить, он бы ни за что не согласился уходить из авиации. Оглядываясь сегодня назад, он с трудом верит, что сумел постичь такие дебри высшей математики, теоретической механики, химии, астрономии. А сколько освоено конкретных приборов и механизмов, сколько наработано самых неожиданных навыков! Постигая сложнейшие программы, Муравко не переставал удивляться мудрости людей, сумевших в такой короткий срок отработать программы обучения, методики тренировок, создать тренажеры и другие тренировочные агрегаты.
Вон центрифуга. Казалось бы, простой агрегат: мотор с осью, на оси – стрела с сиденьем, на сиденье человек. Включаешь мотор, человек начинает вращаться, испытывая от центробежной силы перегрузки. Но сколько сложнейших задач пришлось решить конструкторам и тем, кто делал эту адскую машину, чтобы сконструировать и построить только что принятую в эксплуатацию центрифугу с восемнадцатиметровым плечом. Страшно подумать – способна создавать перегрузки до тридцати единиц. При этом градиент нарастания может быть до пяти единиц в секунду. Это даже не баллистический спуск, а центростремительный полет. Здесь уже не просто сиденье на конце стрелы, а герметичная кабина. Поворот рычажка, и можно сориентировать тело испытателя в любом направлении к вектору перегрузки. Муравко не раз сам управлял скоростью вращения, превращал кабину в миниатюрную термобарокамеру, регулировал температуру, давление, относительную влажность, газовый состав. Для контроля и сравнительного анализа в кабине стоит вычислительная машина, есть все виды связи, газоанализатор. Конечно, и оператор, и врач, и лаборанты ведут наблюдение, здесь все параметры работы выведены на специальный пульт, а потом еще придирчивый, скрупулезный анализ по магнитным и графическим записям. Машинка еще та – чуток фантазии, чуток воображения – и ты уже в кабине космического корабля, в условиях реального полета.
