Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Взгляды присутствующих сошлись на Калугине.
— Да. Только что. Но, — выдвинул ладонь, — секретарь сослался на твои слова: «Подвал захламлен планами церквей».
— Боже! Какой подвал?! Я же говорил про наш, что в Духовом. А он здесь еще неофит: для него все кошки серы!
— Этот пункт надо обойти, — громогласно встрял Пучежский.
— Нет, Александр Михайлович, этот вопрос наша комиссия вынесет на бюро губкома, где и покончим с вашими антиленинскими оценками памятников русской культуры…
(Дорогой читатель, в тот момент наш герой не мог знать, что слово «Русь» с почетом войдет в Гимн Советского Союза, а монумент Тысячелетия сверкнет еще одной стороной: его разберут нацисты, но не успеют вывезти — помешают советские воины и партизаны; а восстановление микешинского памятника станет символом победы над фашистской Германией.)
— Каюсь, — лепетал Пискун, — выпивал, лип к сотрудницам, но все молчали, пока не посчитали, что я незаконно выдвинул новичка в научные работники…
— Какого новичка? Нуте?
— Спросите контролеров, — Пискун привлек Громова и Робэне: — Вам жаловались?
— Да, — подтвердил Громов. — Дочь местного аптекаря Роза Гершель.
— Позвольте! — заволновался краевед. — Я хорошо знаю Розу: она любознательна, занималась в моем кружке; закончила истфак, не в пример другим работникам архива, активистка. Этот пункт, действительно, обойдем. Кто против?.. Единогласно!
Калугин снова взял под прицел архивариуса:
— Однако пьянство на работе и приставание к сотрудницам обойти нельзя, — он взглянул на карманные часы: — Твое последнее слово.
— Товарищи, учтите, — начал тот дрожащим голоском, — я один из первых в монастыре отрекся от бога. За мной последовали многие. Моему поступку придали большое значение в Москве: видные деятели партии в своих выступлениях приводили меня в пример. А кто писал о новгородских большевиках?..
— Хорошо! — Калугин кивнул на дверь. — Выйди, пожалуйста!
Прислушиваясь к голосам членов комиссии, председатель набросал проект решения и огласил его:
— «Товарища Иванова снять с заведования Новгубархивом, сохранив за ним должность научного сотрудника, и занести в его личное дело строгий выговор».
За предложение Калугина все подняли руки…
Из губкома друзья вышли вместе. Иван, осмотревшись по сторонам, спросил приятеля:
— Как думаешь, Пискун спер Большой сион?
— Пожалуй, нет. — Историк выдержал паузу. — Тогда в один день пропали и сион и каменный крест, вынутый из Аркажской церкви. Эта операция карапету не под силу. Он, скорее всего, был наводчиком.
— А про крест ты откуда знаешь?
— Аркажский крест приобрел Передольский. Но отец, а не сын. Последний не в курсе сделки, хотя крест у него…
И краевед заговорил о ночном извозчике…
ПОКАЗАНИЯ ИЗВОЗЧИКАДрузья заняли нижнюю ступень крыльца, ведущего в сад, а Фому, который еще не отошел от горя, посадили перед собой на крылечко. Привычная высота, свежий воздух, вечерние запахи цветов, особо табака, — все это расположило деда к мирной беседе. Он любил, когда его слушают с доверием.
— Запал мне в душу ночной «чудотворец», — начал он, попыхивая козьей ножкой. — Как еду по Детинцу, кажинный раз ломаю голову: где видел этого могутного бородача с кудлатой башкой? Намедни стою возле пушки и слышу: со стороны Николы приближается знакомая тарахтелка — сильвестровская ручная тележка с бочкой. Он, торговец цветами, ночами промышляет «золотом»: так у него цветник всеми красками заливается. Любо глядеть! Сильвестр еще монахом садовничал в Юрьеве. Опытный…
Слушатели заинтересованно переглянулись, а дед продолжал:
— Бывало, Сильвестр, хоть и некурящий, а всякий раз передохнет на моей стоянке и адрес свой напомнит: «Шли заказчиков, старец». А тут не доехал, свернул к аптеке, но не успел скрыться за угол, как цыганское солнце выглянуло и выдало его кудлатую макушку и курчавую бородищу. «Ах вот, думаю, кто обновил икону». А час полунощный: негоже людей тревожить — перенес на утро, все равно везти Степанидушку на базар. Ну, подвернул домой, а на пороге моя сердечная лежит…
Дед тяжко вздохнул и, стряхивая слезу, засевшую в глубокой морщине, жалостливо молвил:
— Она у меня вторая. Вовка-то от первой. А вот ведь приехал из Москвы. Поминки справил…
— И мы помянем, — поднялся Калугин, сохраняя интонацию деда: — Степанида была истинно русская душа — честная, трудолюбивая, добрая. Пройдите к столу…
И тут же хозяин на миг призадержал горемыку:
— Голубчик, припомни дом, из которого мадам Квашонкина вынесла картину. В ту ночь вас еще встретил Василий Алексеевич. Не так ли?
— Бог свидетель! — воспрянул духом старик. — Так это же Сильвестр вынес картину из хаты; она была в черный коленкор обернута. Я еще в ту же ночь возил садовника в Хутынь. Там у него родной брат, тоже монах, только хутынский…
— Чем брат занимается? — спросил Калугин.
— Перевозчик: кого с берега на берег, а кого к пароходу — ведь там нет пристани…
— Спасибо, Фома! — чекист протянул папиросы, но дед не взял:
— Благодарствуем, я махорочку «Штандарт» уважаю…
Пока старик мыл руки на кухне, Иван прошел в кабинет и по телефону вызвал на адрес Калугина сотрудника с велосипедом. А в столовой посоветовался с другом:
— Брать Алхимика, или понаблюдаем?
— Если он дома… Если тебя не опередил Пискун. — Калугин подал Фоме белоснежный ручник: — Голубчик, ты хоть раз видел вместе известного тебе Пискуна с садовником?
— Что говорить, ягодки одного поля, только, мил человек, не беру грех на душу: чего не видел, того не видел.
Зная характер Ивана, историк не сомневался в том, что чекист готов схватить в охапку извозчика, поднять его на козлы и во весь опор мчаться на Дворцовую, где живет Сильвестр. Но последняя фраза Фомы утихомирила друга. И тот решил дождаться сотрудника: велосипед быстроходнее лошаденки.
И только хлопнула калитка, Иван сорвался с места, встретил Алексея Смыслова, специально прибывшего из Старой Руссы. Передав поручение, Воркун вернулся к столу, подсел к приятелю:
— Если сбежал, Смыслов брякнет сюда. — Сегодня Ивану не до гречневой каши с молоком (его любимое блюдо). Он поминутно оглядывался на дверь кабинета: — Звонок слышен?
— Успокойся, голубчик, если вор скроется, то наводчик поможет найти Алхимика…
— Не пора ли брать Пискуна?
— Пора, но сначала отберем партбилет…
После ужина Иван не пошел провожать Фому, закрылся в кабинете и, видимо, заглянул в тетрадь, возвращенную Анной Васильевной. Чекист встретил приятеля неожиданным вопросом:
— Тебе помогает «Логика открытия» искать Алхимика?
— Разумеется, друг мой.
— Ключ номер два?
— Хотя бы! Второй ключ ведает прямой и обратной связью между полярными участниками…
— Понял! Сильвестр и Пискун связаны прямо и обратно. На стороне Алхимика — мускулы, гипноз и опыт уголовника, а сообщник воздействует на него своим положением, изворотливостью и осведомленностью. Не он ли малый леший, автор анонимок?
— И легенды о золотой модели? Эта версия увела нас в сторону — подальше от Алхимика.
— Как все это проделал Пискун?
— Он, по словам Розы, снабжал макулатурой Гершеля, и там, в аптеке, рассказал провизору о купцах, об их золотом подношении царю. Аптекарь поверил и поведал о том юмористу Фуксу. А тот — своей Берточке. И пошло гулять по городу. Не так ли?
— Значит, клубок связей распутал вторым ключом?
— Вернее, связкой ключей: молодая приживалка Сильвестра разносит букеты по адресам, торгует цветами на рынке, на пристани…
— Где зря дежурили мои ребята.
— Увы, батенька, откуда было знать, что золотые слитки уплывали через Хутынь. — Калугин взглянул на будильник. Пора бы вернуться или позвонить велосипедисту. — Два полюса: Алхимик и дантист, а меж ними двойное звено — Машутка и Пискун. Она посредничала, а Пискун прикрывал…
— Ой шельма!
— Кстати, голубчик, шведы не могли взять приступом Новгородский кремль. Предатель Шельма открыл им ворота. Возможно, так и родилось это пакостное словечко!
— А ты этого Шельму оснащал своей логикой…
— Упрек верный, друг мой, но я не откажу человеку, который тянется к диалектике. К тому же близость с нами помогла мне быстрее раскусить его. — Историк взял со стола свою философскую тетрадь. — Он трижды просил меня дать почитать. Я не доверил.
— Спрячь подальше! Монах на все способен…
Вмешался телефонный звонок. Иван схватил трубку.
Он в ожидании двух вестей: от жены и сотрудника-велосипедиста.
— Сбежал, — прохрипел он, не выпуская трубки из рук. Красные пятна расплылись на щеке чекиста. — Сбежал…
