Арчил Сулакаури - Белый конь
Гул охватил всю землю и заполнил оставшееся между облаками и землей пространство.
Они смотрели в небо. Ветер путал и трепал их волосы. Пронзительно ныли провода, а гул постепенно стихал…
Леван убрал руки с плеч Наны.
— Как я боюсь, Леван!
— Чего?
— Мне кажется, что-то должно случиться.
— Да ну, трусиха! — улыбнулся Леван. — Посмотри, как уютно сидят голуби.
— Голуби! Откуда они появились?!
— Недавно прилетели… Ты и не заметила, как они прилетели.
— Я люблю голубей… А ты?
— Я тоже…
— Если бы они знали, что на нашем чердаке голубятня…
— Может, они, знают, потому и прилетели.
— Я думаю, что это голуби моего брата.
— Если б это было так, я бы ухаживала за ними и сохранила их до его возвращения.
— Давай пойдем спрячемся. Может, они перелетят на нашу крышу? — Леван взял Нану за руку и повел за собой. Жесть гремела под их шагами. Когда они подошли к краю крыши, Нана сказала:
— Твоих раненых сегодня не видно.
— Наверное, из-за ветра не открывают окон.
Они свернули влево и осторожно пошли вдоль края крыши.
— Здесь голуби нас не заметят.
— Давай, Леван, посмотрим на двор.
— Ладно, посмотрим…
И тут до них донесся гомон соседей. Леван выпустил руку Наны и ускорил шаг.
— Подожди, Леван, я боюсь.
На балконе третьего этажа суетились женщины. Они суетились как раз у дверей квартиры, где жил Леван.
— Леван, дай мне руку.
Леван, не оглядываясь, протянул Нане руку. Все его внимание было приковано к балкону третьего этажа.
— Что случилось, Леван?!
— Не знаю. — Потом Леван окликнул соседку: — Что такое, тетя Аннета!
Женщины так шумели, что тетя Аннета не услышала Левана.
Тогда Леван окликнул другую соседку:
— Тетя Тамара! Тетя Тамара, что случилось?!
— Ты им громче крикни, Леван. Что с тобой, голос, что ли, пропал?
— Тетя Вероника! Тетя Вероника!
— Крикни ребятам, Леван, они быстрей услышат.
По двору носились дети. Они бегали с деревянными ружьями наперевес, устраивали засады, с ожесточением «стреляли» и «убивали» друг друга.
— Зураб!.. Зуриа!.. Слышишь, Зурико? Посмотри сюда, наверх!
Дети перестали играть в войну, уставившись на балкон. Леван махнул им рукой и закричал: выше, выше смотрите. Дети от удивления разинули рты, увидев Левана и Нану на крыше.
— Ребята, что там такое, что случилось?
Зуриа указал рукой на третий этаж и что-то сказал, но на крыше его не услышали.
— Как ужасно воют провода!
— Зурина, громче, громче!
— Твой брат… — Остальное унес ветер, затеряв в вое проводов.
— Что! Что мой брат?!
Несколько мальчишек закричали одновременно:
— Твой брат по-о-гиб!
Потом Зуриа шагнул вперед и гордо прокричал Левану:
— Геройски!..
У Левана потемнело в глазах.
Неподвижные облака на небе вдруг смешались и помчались в бесконечную даль. Ветер поднял пыль с земли и погнал ее за облаками.
Нана и Леван пролезли через узкое окошко на чердак. На чердаке было тепло. Нана услышала тихое воркованье и оглянулась.
— Голуби прилетели… — почти шепотом промолвила она.
Третий воскресный день— С утра дождь, — сказала Нана.
— Да… Теперь начнутся дождливые дни.
— Даже похолодало… У тебя есть пальто?
— Есть… Правда, я вырос из него, но ничего, эту зиму как-нибудь проношу.
— А я перелицевала себе старое.
— Когда же ты научилась шить?
— Недавно… Покажи мне твое пальто, может, есть что выпустить…
— Наверное, мне и не понадобится пальто.
— Почему? Разве зима будет теплая?
— Нет… Не приставай. Я это так, между прочим сказал.
Из узкого окошка виднелись серые, изодранные облака, напоминавшие мокрое тряпье.
Нана и Леван стояли у окошка. Капли дождя стучали по черепице, потом собирались в жестяном желобе, и дождевая вода теплым ручьем бежала вниз.
— Леван, — начала Нана, но замолкла, задумавшись. — Я знаю, что кажусь тебе глупой… Ты, верно, будешь смеяться, если я тебе что-то скажу.
— Почему ты думаешь, что я буду смеяться?
— Любил ли ты кого-нибудь? — Леван запоздал с ответом, и Нана подумала, что он не понял ее вопроса, поэтому добавила: — Я говорю не о родителях и не о… родственниках.
— Я понимаю, о чем ты спрашиваешь. — Леван достал из кармана папиросу и закурил.
— Ты куришь?
— Так… Иногда хочется подымить.
— Я люблю, когда мальчики курят… Леван, ну, скажи, любил ли ты кого-нибудь?
— Нет… А ты?
— И я нет… А в тебя никто не влюблялся?
— Не знаю… Во всяком случае, мне никто не говорил об этом… Почему ты спрашиваешь?
— Позавчера я возвращалась из школы… Васико меня встретил и проводил.
— Подумаешь, большое дело! «Проводил».
— Он сказал, что мы в воскресенье пойдем в кино.
— Сегодня?
— Да, так он сказал.
— А ты что ему ответила?
— Что мне некогда.
— А он что тебе сказал на это?
— Ничего… Сказал лишь, что такая девочка не должна работать на заводе.
— А какие же должны работать?
— Этого он не говорил.
Леван одним щелчком выбросил на крышу недокуренную папиросу и пошел в угол, к голубятне.
Голуби клевали хлебные крошки.
— Я все рассказала маме, — услышал Леван голос Наны. — Мама ни вчера, ни сегодня не пустила меня за хлебом — сама, говорит, принесу.
Леван заложил руки в карманы и обернулся.
— Тебе кажется, что Васико тебя любит?.. Хотя почему же, может, и любит.
— Не знаю… Он же на четыре года старше меня.
С улицы донесся мерный топот ног. Леван прислушался, потом подошел к окошку, перелез на крышу. Он оперся одной рукой о парапет и взглянул на улицу.
— Леван, промокнешь! — закричала Нана.
Солдаты шли под дождем. Крылья дождя хлестали их по лицам. Дождь был холодный, но солдаты шагали мерно, стройно, сурово.
Раз, два…
Раз, два…
Шум шагов заполнил всю улицу, шум шагов наполнил все уголки улицы. На земле слышался лишь шум шагов.
Одно за другим распахивались окна, и люди выглядывали на улицу. Солдаты шагали по мокрой мостовой, шагали по лужам; холодный осенний дождь лил на их головы, лица, плечи… Машины и подводы уступали им дорогу. Так шли они, и не было для них ни луж, ни дождя. Не было ничего, кроме дороги — дальней, суровой, обязательной…
Постепенно шум шагов стих, окна позакрывались.
— Заходи сюда, промокнешь! — еще раз позвала Нана.
Леван появился на чердаке, отряхнул рукой мокрую одежду, мотнул головой, чтоб стряхнуть с лица и волос дождевые капли.
— Оботрись платком, — приказала ему Нана.
Леван порылся в карманах. Нана вытащила из рукава маленький расшитый цветами платочек.
— Ну разве этим можно вытереться? — засмеялся Леван.
Нана отдернула руку и повернулась спиной к Левану.
— Какой ты злой, Леван… Я все стараюсь что-то для тебя сделать, а ты…
— Ладно, давай… Вытрусь.
— Не дам!
— Как хочешь…
— Ты даже говорить мне не даешь… Я хочу поговорить, но боюсь тебя.
— Это было лишь на первой неделе… Хоть и тогда я тебе не мешал, просто сказал…
— Иногда я хочу быть… ну, какой-то другой немножко, а ты… ух!
— Ты хочешь быть кривлякой?
— Когда я первый раз поднялась на крышу, то закричала: «Ой, упаду». А ты, вместо того чтобы подать руку и помочь, сказал (тут Нана изменила голос): «Прыгай, прыгай, отсюда не упадешь…» Я вовсе не хочу быть кривлякой, но… любая девочка испугалась бы.
Нана стояла спиной к Левану. Неподалеку она заметила маленькую лужу. Между черепицами просачивался дождь, крупные капли воды щелкали об пол. Нана подошла к луже и подставила каплям ладонь.
— Леван, скорее принеси что-нибудь, а то вода протечет к соседям, испортит их потолок.
Леван засуетился, вытащил из темного угла старое ведро, посмотрел на свет дно, потом подбежал к Нане.
Капли дождя теперь барабанили о дно ведра.
Некоторое время оба молчали. Засунув руки в карманы, Леван на цыпочках ходил из угла в угол. Иногда он останавливался, смотрел на голубей, которые мирно ворковали, высунув головы из гнезда.
Нана тоже повернулась к голубятне, прислушалась, потом сказала:
— Не могу представить, что сейчас на земле война… что разрушаются города, люди умирают. Когда закончится эта война.
— Для многих она уже окончена.
— Это как же?
— Для моего брата войны уже нет… Ничего нет. Мама день и ночь плачет. А я…
— Подожди, Леван. Я не хочу верить, что люди так легко умирают. Вчера на уроке алгебры я много думала об этом и ясно представила себе, будто мы опять сидим на крыше, как на прошлой неделе. Тебе вдруг захотелось поговорить с ранеными. Встал и начал говорить, помахивая руками. И в это время к окну подходит еще один. Ты приглядываешься к нему, третьему, долго всматриваешься и вдруг бледнеешь, говоришь мне дрожащим голосом: «Нана, иди сюда». Я подхожу. «Посмотри на этого, с перевязанными глазами, как следует посмотри». Я тоже всматриваюсь, и дрожь охватывает. Ты спрашиваешь: «Чего ж ты дрожишь, Нана, что с тобой?» А я кричу, кричу во весь голос: «Леван, это он! Он не видит, у него глаза завязаны. Он не знает, в каком он здании, на какой улице! Леван, это твой брат!.. Пойдем к нему скорее!»
