Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
Ася, немного запоздав, села в последнем ряду. Александр Петрович вошел следом за ней и, оглядывая ряды, остановился в дверях.
Когда свет погас, он подошел к Асе и сказав: «Разрешите?» — сел подле нее.
Днем, догнав ее в коридоре, он неожиданно спросил:
— Вы никого после пяти не ждете?
— Не знаю.
— Я вас очень прошу, — проговорил он странно изменившимся голосом, — приходите после пяти в сквер на скамеечку под большим тополем. Мне необходимо с вами поговорить.
Он произнес это таким серьезным и взволнованным голосом, что Ася поспешно сказала:
— Хорошо.
Он тотчас же отошел от нее.
Возможно, он хочет посоветоваться о сыне? Ему же известно, что она учительница. Нет, тогда бы он так и сказал. Тут другое.
В пять пришла свекровь. Ася нарочно долго водила ее по центральной аллее сквера.
Видела, как по ближайшей дорожке прошел Александр Петрович. В их сторону он не смотрел.
«Интересно, заметил ли он нас?» — раздумывала Ася, сидя в кино рядом с ним.
Не поворачивая головы, Ася из-под ресниц взглянула на него. Он сидел, поставив локти на колени и положив голову на руки. Он, видимо, почувствовал ее взгляд — поднял голову. Асю поразило его очень бледное лицо, блестящие и, как ей почудилось, влажные глаза. Она тихонько промолвила:
— Ко мне сегодня приходили.
— Я знаю, — так же тихо ответил он.
— Вам плохо?
— Что вы! Сейчас мне хорошо… Очень… — Он наклонился, взял ее руку в свою и прикоснулся к ней горячими, сухими губами. Потом встал и вышел.
«С ним что-то неладное происходит», — подумала Ася.
Возвращаясь из кино, увидела его сидящим на своем обычном месте — в углу дивана.
— У вас что-нибудь произошло? — спросила Ася.
— Пока нет. Знаете…
Но не успел ничего сказать: появилась Шурочка и Рита. Присели подле них на диване. Рита о чем-то своем раздумывала. Шурочка без умолку болтала. Александр Петрович молчал. Ася все время чувствовала на себе его взгляд. Этот взгляд вызывал в ней то же ощущение, которое она испытывала в детстве, заглядывая ночью в колодец. Где-то в черной глубине барахтались звезды, и оттого, что они так глубоко, щемило сердце.
И все же, улучив минуту, он шепнул ей:
— Пожалуйста, выйдите после отбоя.
В палате Шурочка во всеуслышание заявила:
— Ася Владимировна, а Петрович в вас влюблен.
— Тебе уж сорока на хвосте принесла, — немедленно взяла Асю под защиту Зойка, — и откуда тебе все известно?
— Он так смотрел, так смотрел…
— А кто на Асю Владимировну не смотрит, — отмахнулась Зойка. — Киномеханик, и тот один глаз косил на экран, другой на Асю Владимировну.
«Стоит ли давать пищу языкам», — раздумывала Ася. И в то же время ее тревожило: у него что-то серьезное, иначе он не был бы так настойчив.
Появился дежурный врач. При ней неудобно выходить.
Спала Ася плохо. Поднялась с тяжелой головой.
Приход свекрови немного отвлек от грустных размышлений.
Но, сидя с ней на скамейке в сквере и слушая ее бесконечные рассказы о том, каким Юрий рос замечательным мальчиком, как он однажды крикнул гостям: «Пожалуйста, тише. Играют „Аппасионату“ Бетховена», — она думала: о ее детстве никто не будет рассказывать милых подробностей.
Александр Петрович в сквере не появлялся. Странно!
Принялся накрапывать дождик. Свекровь заторопилась домой. Ася в душе была рада ее уходу.
Возвратясь в палату, села за письмо к Юрию.
Ее немного удивила тишина в палате и озабоченные лица. «Наверно, опять поссорились», — подумала она.
Никто не мешал ей сосредоточиться, но письмо не писалось.
Стук двери и быстрые шаги.
Ася подняла голову. Посредине палаты стояла Шурочка.
— Что? — нетерпеливо спросила Екатерина Тарасовна.
— Умер! — тихо проговорила Шурочка и, бросившись на кровать, затолкала голову под подушку.
— Кто? — Асю охватил озноб, он шел от кончиков пальцев ног и пронзительным, противным сквознячком поднимался к сердцу. Страшась того, что она сейчас услышит, и зная, что именно это ей и скажут, она повторила:
— Ну, кто?
Шурочка приподняла заплаканное лицо и, всхлипывая, сказала:
— Господи, да Петрович же!
Остальная фраза дошла до нее отрывками:
— Не знаете… Операционный день… Пять часов… На столе… задохся… не могли..
Откуда-то издалека она услышала показавшийся ей чужим крик: «Не может быть!» — и в то же мгновенье потолок закрутился, обрушился, что-то тяжелое ударило по голове — потеряв сознание, она упала.
— Пульс лучше, — услышала Ася знакомый голос и, открыв глаза, увидела склонившееся над ней лицо Анны Георгиевны. Тут же стояла Варенька со шприцем в руках.
— Выпейте-ка это, — беря из рук сестры мензурку с лекарством, проговорила Анна Георгиевна.
Ася покорно выпила, откинулась на подушки и, закрыв глаза, пробормотала:
— Спать хочется.
— Вот и хорошо: поспать вам не мешает, — сказала Анна Георгиевна.
Тетя Нюра жалостливым голосом заговорила:
— Ох, и жаль хорошего человека. Жить бы еще Петровичу да жить.
Ася, вздрогнув, открыла глаза. Широкие брови Анны Георгиевны сошлись у переносицы, она тихо проговорила:
— Варенька, последите за пульсом, — и вышла.
Оглянувшись на дверь, Шурочка спросила:
— Варенька, правду говорят, что Анна Георгиевна была против операции?
— Не знаю. Меня в эти дела не посвящают. — Варенька хмуро смотрела в сторону.
— Вы-то еще не привычны, а я уж нагляделась на покойников-то.
— Не надо об этом, Анна Семеновна. Поговорите лучше о другом, — сказала Екатерина Тарасовна.
Но говорить о другом не хотелось.
Все тоскливо молчали.
Не слышно голосов и из соседней палаты.
Асю не покидало ощущение, что все это кошмарный сон и стоит сделать над собой усилие — она проснется и все будет по-прежнему. Она выйдет в коридор, увидит Петровича, а вечером, перед сном еще долго будет доноситься из-за стены знакомый глуховатый голос. Неужели больше его не услышит? Как дико привыкать к мысли, что хороший человек, еще молодой, — ушел из жизни, замолчал навсегда. Если бы можно было вернуть вчерашний вечер, она вышла бы к нему и говорила, говорила бы с ним…
Почему его не спасли?!
Перед ужином, прогуливаясь с Людой по скверу, думала все о том же и вслух произнесла:
— Это ужасно! Рабочий сломает станок, машину — его судят. А хирург зарезал человека — и ничего. — Ее душили жалость и злоба. Она живо представила, как Александр Петрович, стоя у обочины и дотронувшись носком ботинка до травы, сказал: «Трава тоже хочет жить». Как же он-то, наверное, хотел жить! Эта мысль обожгла, и с захлестнувшей сознание яростью она воскликнула: — За это судить надо!
Люда долго понуро молчала.
— Если хирургов за смертность на операционном столе судить, никто не возьмется за операцию. Вот я хочу быть хорошим врачом. Но когда такое случается… Я чувствую себя в чем-то виноватой и такой беспомощной. Я ведь скоро сама начну. Я не боюсь, что вот так скажут: зарезала или залечила, а вот… — она не договорила. Шла опустив голову, глядя под ноги.
— Правда, что Анна Георгиевна была против операции?
— Да, против. Ася, я не имею права рассказывать, Ты понимаешь — никто не должен знать. Ты думаешь, все так бесследно проходит? Тот случай с Эллой Григорьевной. Ты заметила, что она не появляется?
— Да, да.
— Она больше у нас не работает. Только, пожалуйста, никому не говори, мне самой по секрету сказали. Было собрание. Очень бурное. Старик профессор так разволновался… Плохо с сердцем, предынфарктное состояние. Тебе, наверное, теперь все врачи кажутся плохими?
— Нет, почему же. Анна Георгиевна…
— Да разве одна она? Такая маленькая — Надежда Егоровна. Она трое суток не отходила от больного, трое суток не спала, не раздевалась. Потом уже профессор ее прогнал. А Нина Михайловна! Тоже замечательный врач. Одна больная, молоденькая девушка, поправилась, собралась домой, а реки вскрывались. Место нужно было — привезли больную из района. Так Нина Михайловна взяла эту девушку к себе домой, и она у нее чуть ли не месяц жила. Ну, у Нины Михайловны опыт, а Николай Павлович совсем молодой. Помнишь, такой черноглазый? Как-то понадобилась срочно кровь — он отдал 600 кубиков. Думаешь, легко лечить? Николай Павлович рассказывал: выписал больному сильнодействующее лекарство — так ночью в больницу прибежал… — Люда замолчала, задумалась.
На красных веточках черемухи набухли почки. Воробьи копошились на кустах. На сером асфальте дорожки растоптанный кем-то подснежник. В лесу уже расцветают цветы. Скоро распустится черемуха. Но он ничего этого не увидит. И не придет на скамейку в углу сквера, где он когда-то ждал ее.
Ах, если бы можно было вернуть вечер, в который она не пришла к нему.
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
