Маргарита Хемлин - Про Иону (сборник)
И сразу про Гришу. Так, мол, и так. У родителей в Остре. Скорей всего, разведемся.
Они обе глаза раскрыли и в один голос:
– Не может быть!
Любка сразу пристала:
– Рассказывай подробно, надо спасать положение.
А что рассказывать? С чего начинать, откуда все пошло? Не знаю. Быстренько в уме прокрутила, потому что сто раз думала на этот счет, и ответила коротко и ясно:
– Беспричинная ревность. В его возрасте такое явление бывает. Бороться бесполезно. Буду ждать, пока перебесится.
Любка руки в боки:
– Нет уж! Я не позволю!
И толкает мою дурочку вперед:
– И Любочка не позволит. Правда, Любочка? Мы за него бороться будем всей семьей.
Значит, Гутничиха тоже наша семья. Ну-ну. Сил противоречить у меня не было. Хотелось одного, чтобы скорее наступил вечер и можно спать до утра.
А больше всего: я на свою дочку смотрю – и не вижу своей дочки. Красивая чужая девушка. И притом не обнимет, не пожалеет по-человечески – повторяет слова и выражения вслед за Любкой, а я не слышу звука, кроме какого-то мельтешения в воздухе.
На плите горит в медном тазу варенье. Мне плевать и не жалко. Я его варила по привычке, а не от души.
Схватили меня под руки – и на автостанцию. Как раз автобус на Киев через Козелец, а там пересадка на Остер. Мест нет, втиснулись стоя. Пока доехали, думала, очнусь на том свете. Но ничего. Из Козельца на попутке добрались до Остра, водитель скинул нас на станции и других подобрал.
Любка командует:
– Веди!
А я адрес вроде забыла. Помню – улица Фрунзе. Я в Остре у Гришиных родителей не была лет пятнадцать. Причем темно, людей – никого. Пошли в одну сторону – не туда. Пошли в другую – опять не там. Ночь, тихо. Любка вполголоса говорить вообще не умела, а когда разозлится, и подавно. Кричит:
– Ух, влипли! Полторы улицы, а мы как дуры плутаем. Люди! Где улица Фрунзе?
Из калитки вышел дядька – и к нам с кулаками:
– Шо вы пьяные орете, спатэ нэ даеты! Через дом ваша Фрунзе. Кого там шукаетэ?
Я говорю:
– Вульфов ищем. Арон Вульф. У него сейчас сын живет, Григорий.
Дядька оживился:
– Шо я, Арончика нэ знаю и Гришку його? Я их як облупленных знаю. А вы им хто?
Любка на меня показывает:
– Это его жена. А это дочка. Проведете?
Спасибо, провел. Дом оказался в самом конце улицы. Дядька молчал-молчал, а потом говорит, уже под калиткой:
– Сами стукайтэ. Я з нымы нэ звьязуюсь. И, чесно говорячи, вам тэж нэ совитую. Крим жоны, конечно. Якбы вдень, я б и проводжать не пишов. А внич – жалко.
И пошел обратно.
Любка постучала в окно. Зажегся свет – через стекло выглянул Гриша. Спросил в форточку:
– К кому?
Я попросила:
– Гриша, открой. Мы тут с дочкой и с Любой Гутник.
А он как ни в чем не бывало:
– Зачем приперлись?
Открыл калитку. Меня пропустил, Любку, а на дочку смотрит:
– Это кто?
Любочка ему:
– Папочка, это я, твоя родная дочь.
И смеется, идиотка. Так можно довести человека до инфаркта, если с непривычки.
В доме Гриша не спускает с Любочки глаз:
– Что ты с собой сделала?
Для разрядки вмешалась Гутничиха:
– Григорий, про Любу потом. Давай обсудим про вас с Женей.
А в комнате так: старик Арон, сын лесопромышленника Соломона Чернобыльского, отец Гришин, спит, глухой, потому и не реагирует. А в другой комнатушке темно – там, видно, мама Гришина, Лия Залмановна, отдыхает. Гришина постель на диване, рядом с кроватью Арона. Я сразу прикинула, что нам места нет. Только крошечная кухонька и верандочка со скамейкой – продувается вся насквозь.
Любка ведет свою линию:
– Может, ночью и не время, но мы не намерены откладывать. Все очень, очень серьезно, Гришенька.
Гриша понял, что такое дело, теснит нас к веранде, опрометчиво с его стороны было нас вести в комнату.
Любка уперлась:
– Папа пускай отдыхает, мы ему не мешаем. А ты, дорогой Гриша, сейчас же свои вещи соберешь и с нами двинешься в Чернигов, в свою квартиру. Иначе я и папу твоего на ноги подниму, и маму. Не посмотрю, что ночь.
Тут из другой комнаты вышла Лия Залмановна. Как была, в ночной сорочке, седые волосы распущены, босая. Понятно, перепуганная, щурит полуслепые глаза:
– Гришенька, что делается? – И бочком к Арону, тормошит его и заочно науськивает на нас: – Арон, Арон, вставай, беги в милицию, к соседям!
Господи! Ну кому это было надо?
Арон вскочил, как мог, ничего не понимает, не слышит. Лия кричит, Любка прижимает Гришу к стенке, моя дурочка хохочет, как ненормальная.
Я села на стул посредине комнаты и смотрю на них на всех. Теперь, думаю, ничего хорошего не будет.
Но Лия понемногу присмотрелась и узнала меня.
– Женя, что ты молчишь? Я с ума схожу, а ты молчишь, у меня сердце разорвется, такие коники устраиваешь.
Моя идиотка отсмеялась положенное, как в цирке, – и с объятиями к бабке:
– Бабулечка, ты меня не узнаёшь? Я твоя внучка, Любочка. Ты мне дерунчики сделай, я ужас как есть хочу.
И дедушку успокой, ничего особенного не происходит, просто мы приехали в гости, заблудились. Сейчас быстренько покушаем и заляжем отдыхать, а завтра на свежую голову поговорим. Я прямо с ленинградского поезда к вам.
Вижу, Лия оседает на пол. Арон не лучше. Одну штанину надел, а вторую забыл, в Любу кулаком тычет:
– Женчина! Бросьте мою жену в покое, вы ее душите!
Кончилось мое терпение. Встала и закричала:
– А-а-а-а-а-а!!!!
Тишина. И в полной тишине прозвучали мои слова:
– Арон Соломонович, Лия Залмановна, Гриша! Извините нас, что ввалились ночью. Но раз получилось, простите. Не чужие. Сейчас мы ничего выяснять не будем. Предлагаю: кто где лежал, там и лежать. Я имею в виду старшее поколение. Гриша ляжет на полу. Дочка с Любой – на Гришином диване. Я в кухне на скамейке прикорну. Мне ничего, я как будто на работе, на ночном дежурстве. Считаю до трех. Если не распределитесь по-хорошему, я иду на улицу и на попутках добираюсь в Чернигов. И ну вас всех к такой-то матери, сил у меня никаких нет.
Улеглись.
Под утро я кое-как встала, зашел Гриша.
– Что с Любочкой? В аварию попала?
– Почему? Она операцию себе сделала по улучшению внешности. Я не знала. Ее, видно, Любка подбила и деньги дала. Что, тебе не понравилось?
– Я толком не рассмотрел, вроде ничего. Думал, что она поуродовалась как-то, потом восстанавливалась, потому и перекроилась. А она, значит, от нечего делать. И сколько ж стоит?
– Не знаю.
Сидим, молчим.
Гриша вздыхает:
– Отец совсем плохой, и мама тоже. Из ума выживают потихоньку.
Я тут ввернула к месту:
– А ты, Гришенька, вернулся в свой разум? Дурь бросил?
– Хочу. А не получается. Пойду воды принесу.
Взял ведра и пошел.
Я зашла в комнату: спит Арон, спят Любка с Любочкой. Тишина и покой.
Лия Залмановна вышла и ко мне шепотом:
– Женечка, Любочка-то у нас какая красавица стала. Выросла, выровнялась. А то я переживала, что она в вашу линию некрасивую. Так переменилась, так переменилась!
Линия! Тоже мне, подарок на выставку красоты. Что сама Лия, что Арон, что Гриша. Но я пожалела забивать старухе голову насчет операции. Пусть радуется, как хочет.
Завтракали вместе на веранде. Лия сделала драники, сметанка с базара, молочко, варенье жерделевое с чаем. Правда, засахаренное, с прошлого года, но вкусное. Старики беседуют с Любой про учебу, про Ленинград. Столько лет не виделись – радость.
Я наблюдаю, внешность изменилась, конечно, сильно.
А нутро не переделаешь. Потихоньку привыкаю к доченьке. Гриша смотрит, любуется.
Тут первую скрипку взяла Гутничиха:
– Ну что, Гриша, сегодня домой поедем или как?
Лия замахала руками:
– Ни Боже мой! Когда еще рядышком, по-хорошему… Оставайтесь, гостите. Мы Любочку десять лет не видели. Субботу-воскресенье побудьте хотя бы, а в понедельник утром поедете.
На том и порешили.
В доме запустение. Одна слепая, другой глухой. По возрасту вроде еще ничего, а здоровья совсем нет. Лия с войны, после травмы на заводе видела неважно – стояла за токарным станком, в глаз попала стружка, а не лечилась. Какое тогда лечение. Арон – ходячий инвалид по ранению.
Думаю, пускай Гриша с Любочкой погуляет по Остру, Десну покажет, синагогу, где его дед цеплялся за порог.
А я с Любкой приберу, отскребу, что можно.
Не тут-то было. Любка тоже намылилась с ними. Пошли втроем, а я со стариками.
Арон завалился газетами и подряд анализирует политику. Лия ходит за мной по пятам и показывает пальцем, где, что и как тереть.
Потихоньку навожу тему на Гришу. Как настроение, о чем рассказывал, какие планы на будущее.
Арон про Горбачева и перестройку, а я свое:
– Не делился Гриша намерением еще тут отдыхать? Он на работе измучился, три года в отпуске не был, а тут под материнским крылом нервы подправит.
Лия говорит:
– Нервы у него хорошие. Особенно приятно, что он нас с отцом уважает. Зовет в Чернигов жить. Мы подумаем.
Ага, они подумают. А меня кто спросил? Но терплю.
