Маргарита Хемлин - Про Иону (сборник)
– Я Еву убил, потому что хотел как лучше.
Сын это крикнул в хату и плюнул на Арончиков порог.
И вот – купил Аронову хатку.
Из Гришиных слов получалось, что старикам о покупателе нельзя говорить ни в коем случае. Расстроятся.
Сделали все как положено: новые обои, в ванной-туалете выложена ромбиком белая плитка. Кровати готовы, новый унитаз чешский, надежный, радость им на старость лет, конечно.
Правильно говорят: не трогай, а то хуже будет. Старики болели один за другим. Причем с выговором в мою сторону, что я не умею лечить элементарных вещей. По всякому расстройству требовали участкового врача. А участкового жди, с работы отпрашивайся. Сами дверь ни за что не откроют: Лия из вредности, Арон – потому что не услышит звонка.
А тут – бац.
Чернобыль. Мирный атом, будь он проклят.
Гришу на третий день направили туда на работу. Всех, кто мог, на грузовики пересадили, и его тоже.
Все вернулись через месяц, а он пробыл целых три, вместе с шахтерами рыл тоннель под реактор. А чтоб реактор, как Гриша мне объяснил, не провалился, грунты заморозили жидким азотом. У него же, дурака, в военном билете записано: «механик азотодобывающей станции» – он служил в ракетных войсках, ему давали за вредность молоко и положен был на завтрак кусочек сыра.
Сколько он в Чернобыле получил рентген – не знаю, но точно больше, чем сыра. Получил свою долю на полную катушку.
Приехал и говорит:
– Хорошо, главное, Любочка уехала. А мы как-нибудь.
Говорили, что несчастье произошло, потому что разрыли могилу еврейского святого, знаменитого. Но это много на себя берут, кто говорил.
Дотянулся Соломон до Гришеньки таким научным образом через рентгены. Хоть и косвенно.
Никто ж не знал… Потом разговоры пошли, что и Чернигов будут отселять. Ходили по улицам с дозиметрами, мерили. И у нас в больнице мерили, в приемном покое. Когда из сел особенно, из области. У этой штуки стрелка ломается, а врач прописывает: пейте йод.
Атмосфера накаленная.
Арон слушает радио на всю громкость и толкует в соответствии со своим пониманием:
– Без паники. При эвакуации в первую очередь нельзя допускать панику. Правительство правильно поступает, что официально про эвакуацию не заявляет. Оно наш народ знает. Сейчас же разметут соль и сахар со спичками, потом примутся за промтовары, не остановишь. Я, например, спокоен.
Я им капала йод на сахар три раза в день, и они ели.
Капаю и думаю: «Как мы с вами с места стронемся, куда поселят? Если в палатки, плохо дело. Хорошо бы в общежитие. И разрешили бы взять с собой хоть что-то. Окажемся голые-босые». И вижу, и вижу, как в кино. Спать не могу.
Звонит Любочка из Ашкелона:
– Немедленно начинайте оформление, я вам высылаю вызов. У нас пишут, что положение катастрофическое.
Гриша высказался:
– Никуда не поеду. Никто не знает, как повернется. Нас пока с места не гонят, значит, ничего.
Пересидели.
Через пару лет успокоились. Саркофаг построили, мерить перестали. Я, как медработник, видела: ничего радостного. Дети болеют, всякие аномалии. И что? Ничего.
После всех нервов Арончик взял себе в голову, что им с Лией надо возвращаться в Остер.
Гриша ему разъясняет, что дом продан, возвращаться некуда. Арон гнет свою линию, что надо деньги за дом вернуть покупателю, объяснить ситуацию и не делать никакой проблемы на голом месте. Причем рвется сам ехать в Остер и улаживать. Лия подпевает, особенно напирает на мое к ним негативное отношение.
Гриша, конечно, понимает, что упреки в мой адрес беспочвенные. Но тем не менее.
В общем, не уследили мы за Ароном. Поехал он вместе с Лией в Остер. Хорошо, хоть записку оставили.
Вернулись. Белые, как смерть. Лия хватается за голову. Арон молчит, машет руками на нас с Гришей:
– Вы гады, а не дети! Вы за нашей спиной по доверенности продали дом Тыщенке. Он нас выгнал. Он теперь сам в этом доме живет, а свой отцовский детям оставил. Ему хорошо. А нам что делать? Если б не Тыщенке, я б договорился, а с ним и говорить не намерен. Лучше на улице сдохну.
Гриша ему:
– Вы соображайте, папа, как следует. Тыщенко – не Тыщенко. Кто ж из купленного по закону дома будет вам в угоду выселяться? И если хотите знать, денег за дом нету. Мы на ремонт одалживали, а домовые деньги потом заплатили. И Женя, между прочим, чтоб за вами ходить, на полставки перешла. Это тоже из семейного бюджета вычтите. Так что сидите и не дергайтесь. Вам тут тепло, вам тут внимание, а вы перед людьми позорите нас.
Арон свое:
– Отдай, сколько осталось. Хоть на сарайчик хватит? Лишь бы в Остре.
Гриша свое:
– И как в сарайчике? Зимой? Под снегом? У вас здоровья с мамой нет такие фокусы выделывать. Живите тут и не портите нервы окружающим.
Скандал.
Я Грише говорю, что у Арона начинается старческий склероз, а Лия никогда и не находилась в своем уме, так что надо за ними смотреть, чтоб они сами себе не навредили.
А как смотреть? Уходить с работы и стать привязанной?
Старики притихли. Но оказалось, перед бурей.
В один день прихожу домой – их нет. Побегала по двору, поспрашивала соседей. Ничего.
На следующее утро звонят – Тыщенко из Остра.
– От это ж узнав ваш номер по справочной. Бегом приежжайте за своими старыми. Я их у сэбэ пока держу, исты дав. Но довго не вытэрплю. Якшо до вечора вас нэ будэ – пускай их милиция бэрэ.
Гриша договорился, взял грузовик у себя на базе, поехали.
Приехали ночью. Арон и Лия спят как ни в чем не бывало.
Тыщенко с женой смотрят на нас волком:
– Слидкувать трэба за нэнормальнымы. Являються, як до сэбэ. Я тут и крышу перекрыв, и забор поминяв, и ще.
Я им свою с жинкою кровать уступив. Поспалы трошки – теперь будить, и забырайте. И учтить, ще раз повторыться концерт – напишу заяву в милицию.
Стали будить – Арон со сна никак понять не может, что делается. Лия кричит, чтоб их бросили в покое. Гриша цацкаться перестал, такой разозленный был, одного за другим стащил с постели и громко так, строго говорит:
– Папа и мама, сейчас придет милиция, и вас заберут в тюрьму. И меня вместе с вами. Если мы сейчас же не уедем, плохо будет. Надо будет платить огромный штраф. Тогда никаких денег от дома не останется. А если мы сейчас поедем, мы всё спокойно между собой обсудим и решим.
Кое-как затолкали Арона и Лию в кабину, я – в кузов. Хоть ночь, а поехали.
Дома Арон, как ни в чем не бывало, спрашивает у Гриши:
– Ты знаешь, сыночек, что отец Тыщенки тайком ходил к Еве и она от него была беременная?
– Не знаю. И что?
– А то, что у Евы родился ребенок и Тыщенко его забрал себе по договоренности с Евой. Еще до того, как на другой женился. И в Остре знали. А когда немцы пришли, у Тыщенки уже двое было – Евин и от жены. Он Евиного под печкой прятал, как еврея, а Ева по Остру бегала не в себе, и он боялся, что она своего ребенка прибежит забирать. Так Тыщенко сначала ребенка в лес отвел и в сторожке приказал ему сидеть тихо, а потом Еву убил, чтоб она ребенка не выдала. Она ж бегала и кричала: «Соломон вернется». Она ребенка Соломоном назвала – от себя. А Тыщенко его Семеном записал.
– И где теперь Семен?
– Никто не знает. Сергей Тыщенко после того, как Еву застрелил, пошел за хлопчиком – а в сторожке пусто. Рвал на себе волосы, вешался. Водой отливали. А хлопчик пропал.
– И что?
– Я тебе рассказываю, как было.
– Почему раньше не рассказали?
– Ты про то, что его батько Еву застрелил, знал?
– Ну, знал. А про сына Евиного не знал.
– А если б прознал, хату продал бы?
– Продал. Какая разница? Столько лет прошло. А вы почему молчали про Евиного пацана?
– Молчал, потому что тогда при желании можно было б старшего Тыщенку оправдать перед совестью по большому счету. А ему оправдания не может быть. Я сейчас тебе рассказываю, чтоб уничтожить между нами последнюю тайну. Чтоб нас ничего не связывало. Ты мне не сын после этого. И деньги мне не нужны. У нас с матерью пенсия, слава Богу, есть от государства. Прокормимся. Объявляем официально. Вы в нашу комнату не заходите. Мы посторонние. Моисей евреев сорок лет по пустыне водил, потому что жизнь прожить – не поле перейти. Я тебе как отец говорю, подумай.
Эхо, значит, прошедшей войны.
На таком фоне произошедшего мы с Гришей сплотились ближе. Пришлось нелегко. Посторонние-посторонние, а родные. Они крепились долго, не разговаривали с нами. Арон сам спускался за газетами к почтовому ящику. Сначала прочитает, потом тихонько подложит в нашу с Гришей комнату. Подчеркивал красным карандашом, на что Грише полезно обратить внимание.
По вечерам вместе в молчании телевизор смотрели. Только в конце программы «Время», после погоды, Лия выносила свое суждение:
– Бэз осядки.
Или:
– С осядки.
Очень беспокоилась насчет осадков.
Дочка звонила редко, писала письма с фотографиями под пальмами. Не жаловалась, про Любку и Давида не упоминала. Я тоже писала, конечно. Про обстановку в доме – ни слова. Про здоровье – обязательно.
