Эден Лернер - Город на холме
− Но тебя посадят.
− Конечно, посадят. Я сам в полицию сдамся. Посадят в американскую тюрьму. Человек с головой и с руками и в тюрьме может неплохо жить.
− Что тебе от меня надо?
− Мне надо, чтобы ты написала в эту жидовскую шарашку при министерстве юстиции. Написала заявление, что в Доре-Мительбау я спас тебя из борделя и укрывал.
− В какую еще шарашку?
Он протянул мне конверт.
− Здесь копия извещения о депортации. Не тяни с этим делом, Юстина. Во второй раз я русским не сдамся, даже если мне придется отстреливаться из-за горы трупов. Твоя внучка умрет первой.
Хлопнула дверь. Как будто не было его, только конверт остался в руках.
Уважаемый мистер Имант Стауверс,
Настоящим извещаем вас, что на основании статьи 8, параграфа 1451(а) Кодекса Соединенных Штатов возбуждено дело о лишении вас американского гражданства, полученного незаконным путем в результате сокрытия вами решающих обстоятельств вашей биографии, делающих вас автоматически не подходящим под закон о предоставлении беженцам гражданства США. В случае потери вами гражданства вы будете депортированы по месту прежнего жительства.
Министерство юстиции США
Отдел особых расследований
Эли Розенбаум[187]
Сделав над собой усилие, я отправилась к миссис Островиц просить, чтобы Розмари у нее несколько дней переночевала. Потом села на поезд и отправилась в Вашингтон.
Добиться приема у Розенбаума труда не составило, я только перечислила серкретарше все лагеря, в которых сидела. Он принял меня в своем маленьком кабинете, до потолка заваленном книгами и бумагами на всех европейских языках. Высокий и нескладный, он умудрялся смотреть на меня снизу вверх, как благочестивый католик на статую Девы Марии. Я и такие как я тени прошлого с номерами на руках были смыслом его жизни. Ради нас он, выпускник юрфака Гарвардского университета (вон диплом на стене), не пошел делать большие деньги в частную фирму. Ради нас он расследовал преступления тридцатилетней давности, совершенные за пределами США. Ради нас.
Я рассказала ему все как есть. Про бордель, про DP-лагерь, про Розмари-вторую.
− Я напишу то, что он требует. Иначе он убьет мою внучку.
− Конечно, напишете. Но это ничего не изменит. Он все равно будет лишен гражданства и депортирован.
− Но неужели нельзя посадить его в тюрьму здесь, раз он так не хочет возвращаться в Советский Союз? Русским он действительно все долги уже заплатил.
− Миссис Гринфельд, мы не имеем полномочий сажать их в тюрьму здесь. Преступления были совершены за пределами США. Все, что мы можем, – это лишить гражданства и депортировать. Закон такой.
− Как вы его нашли?
− Его на улице узнал бывший узник Саласпилса. И пришел к нам.
− Но когда он поймет, что мое письмо не принесло пользы, он все равно убьет Розмари. Неужели нельзя его за это посадить?
− За что? За угрозы? Это легкая статья, его отпустят под залог и гуляй себе. Власти штата не начинают чесаться по-настоящему, пока труп не лежит. Неужели вам вашу внучку негде временно спрятать?
Если бы можно было. Но с тех пор, как русские вошли в Афганистан, Дэвид не вылезал из командировок.
− Он же еще не такой старый. Неужели вы не можете подождать? Какая разница, депортируете вы его сейчас или через пять лет. Розмари окончит школу и уедет в колледж. В конце концов, есть другие нацисты.
В начале этого монолога на лице Розенбаума было написано “это она что, серьезно?”, но услышав про других нацистов, он весь подобрался и спросил:
− Вы кого-то конкретного имеете в виду?
Я протянула ему папку бумаг. Перед тем, как сюда явиться, я три дня просидела в Национальном архиве, копаясь в пыльных коробках и читая бесчисленные газеты на диафильмах. Только на основании материалов в открытом доступе (пусть пылящихся на архивных полках), я составила список немецких медиков, инженеров, конструкторов, которых американцы после войны взяли себе на службу. Все они занимали высокие посты в лагерях, все делали свои открытия на костях людей в полосатых пижамах. Куда там какая-то шавка-охранник, озабоченная только своей жалкой никому не нужной жизнью и содержимым собственной миски.
− Вот взгляните… Артур Рудольф… Возглавлял производство ракеты Фау-2 в Доре-Мительбау… сейчас подвизается в НАСА, разработал ракету Першинг и ракету Сатурн-пять. Губерт Стругхольд… доктор медицины… проходил свидетелем по Нюренбергскому делу врачей… ставил эксперименты на заключенными в Дахау… Научный директор отдела космической медицины, опять же в НАСА… Барон Отто фон Большвинг… функционер нацистской разведки в Румынии и Греции… заместитель Эйхмана… завербован ЦРУ… получил американское гражданство[188].
− Вы хотите сказать, что правительство США прикармливало бывших нацистов?
О святая наивность! Он совсем как моя внучка, совсем как те девочки, с которыми я сидела в тюрьме Парчман. Дэвид тоже был такой же, пока несколько лет спецопераций в джунглях Вьетнама и Лаоса не поубавили его идеализма.
− Эли, – спросила я как можно мягче. – Сколько вам лет?
− Двадцать шесть, мэм. Но это к делу не относится.
− Разумеется, не относится. Но неужели вы так и будете гоняться за мелкой рыбешкой, потому что ловить крупную вам слабо? Я оставляю вам информацию, которую мне удалось разыскать, и делайте с ней, что хотите. Возможно, она отвлечет от Иманта Стауверса внимание вашего начальства. Но если моя внучка погибнет, то часть вины ляжет на вас.
Я прекрасно понимала, что говорю неправильные, несправедливые, аморальные вещи. Я могла только надеяться, что он по молодости и неопытности не сумеет адекватно оценить мое поведение, что он поймается “на слабо”. Имант Стауверс уже и так сильно испортил мне жизнь. Почему за его наказание должна платить своей жизнью одиннадцатилетняя Розмари? Как я посмотрю в глаза сыну, если не уберегу ее? В этой войне все средства хороши.
Отдел особых расследований отозвал свой иск о лишении Иманта Стауверса гражданства из федерального суда на основании какой-то юридической тонкости, сути я не поняла. И тут началось самое ужасное. Стауверс наконец нашел объект мести за свою разрушенную, загубленную жизнь. Слишком поздно я осознала, что в сделку с дьяволом вступать нельзя, все равно останешься в дураках. Похоже, у него не было в жизни других занятий, кроме как ходить за мной, мерзко улыбаться и вспоминать свои гулянки в Доре-Мительбау. От его воспоминаний мне было гораздо хуже, чем от собственных, пока Розмари была в школе, я часами стояла под душем, не в силах отмыться. Я почти перестала есть, потеряла вес. Даже переехать в другое место я не могла, потому что это означало бы оторвать Розмари от школы и от соседок, которые любили ее так, как я была не в силах. Дэвиду я тоже не могла сказать, потому что это значило признаться в том, чем я в лагере занималась. Я не могла засесть дома, надо было ходить на работу, на почту, в банк. Ничего не могла. Только бояться оглянуться через плечо и увидеть там эту помесь Франкенштейна и египетской мумии.
− Зачем ты это делаешь? – спрашивала я его. – Почему она так дорога тебе, твоя никчемная жизнь? Ведь тебя никто не любит, ты никому не нужен. Зачем ты вообще по земле ходишь?
− Да? А кто виноват в том, что я один? Ты и этот недоносок. Ненавижу вас обоих и племя ваше поганое ненавижу. Тоже мне, единственные жертвы войны.
− Ты мне ничего нового не сказал. Ты ненавидишь нас потому, что немцы тебе велели. Подумай, куда ты денешься после смерти. Ты никогда не был воином. Ты гнобил слабых, чтобы угодить сильным. Твои хозяева уйдут в ад, а твои жертвы уже в раю. Но таких, как ты, нигде не хотят. Только на цепь и в сумасшедший дом.
− Это тебя я доведу до сумасшедшего дома. Даже если это дело станет последним в моей жизни.
Через полгода я осознала, что пока он не умрет, мне не будет покоя. Там, где Рувен проявил силу, я проявила слабость, и теперь за это расплачиваюсь. Если я сама не могу от него избавиться, то надо обратиться за помощью. К людям, похожим на Рувена. К тем, кто не оглядывается на власть предержащих и не интересуется общественным мнением. К тем, для кого слова “никогда больше” не просто лозунг, а прямое руководство к действию.
Я сидела в приемной и ждала. Он вышел и пригласил меня к себе в кабинет. Голова закружилась под острым пронизывающим взглядом, хотя ростом он был едва ли выше меня. По привычке я сжала вместе запястья и не отрываясь смотрела поверх его головы. Там висел черный флаг с желтой эмблемой. Сжатый кулак на фоне шестиконченой звезды. Потом я перевела взгляд на него. Такое энергичное молодое лицо, а борода уже седая.
− Я вас слушаю.
− Вы… Лига защиты евреев. Я прошу у вас защиты.
− Лига это больше, чем я. Я обычный еврей, просто говорю то, что никто не хочет слушать, и задаю неудобные вопросы. Так что у вас?
