Эден Лернер - Город на холме
Что мне делать? Разубеждать его? Действительно, чем старше он становится, тем больше я за него боюсь. Бедный мой сын, он готов ехать во Вьетнам, лишь бы не жить с нами. Но он уже не мальчик. Он мужчина. Пусть поступает, как считает нужным, я не вправе ему мешать. Все, что я могу для него сделать – это не грузить его чувством вины.
В течение последующих нескольких лет Дэвид не ступал ногой на американскую землю. Мне приходили открытки из Таиланда, Японии, Австралии, Сингапура. Там он проводил свои отпуска. А в остальное время бегал по джунглям. Я сидела на полу в его комнате, перебирала пальцами открытки, переводила взгляд с истрепанной бейсбольной рукавички в мусорной корзине на модель авианосца “Энтерпрайз” на столе.
Когда через два года Шэрон объявила о том, что поступила в университет Беркли в Калифорнии, я уже не удивилась. В отличие от брата, Шэрон как раз не возражала, чтобы отец тратил на нее деньги, более того – крутила им как хотела. Она тоже присылала открытки, и я слишком поздно обнаружила за фасадом избалованной девочки человека, ищущего опору для своей души и приложения для своего идеализма. Слишком поздно. Последняя открытка от Шэрон пришла на День Матери 1972 года.
Проводив Шэрон на западное побережие, Даниэль и я поняли, что причин жить под одной крышей у нас не осталось. Я уехала в Бруклин, он остался в пригородном доме и зажил весело. Официально мы не разводились, чтобы сохранить за мной часть его пенсии.
Розмари умерла от рака шейки матки в конце 74-го. Как тогда, в Джексоне, я сидела ночами у ее кровати. Майки, к тому времени поступивший на юридический факультет, приходил каждый день. От него отчаянно пахло бензином – подрабатывал на бензоколонке. Пока его не было, Розмари наконец рассказала мне, кто был его отец. Еврей из Европы с такой же отметиной на руке, как у меня. Надо же умудриться найти такого в штате Мисиссипи. Почти тридцать лет назад – куча мешков за прачечной, звуки аккордеона в летнем воздухе и мальчик из йешивы, сказавший мне: Я тоже тебя люблю. Почти тридцать лет Розмари ждет от меня этих слов. Больше ей не придется ждать ни одной минуты.
* * *Дэвид объявился летом следующего года. Оказывается, он женился на вьетнамской женщине и у него растет дочь. Мать и девочка поехали в Америку порознь, но добралась только девочка. Хонг Хан. Пусть много лет спустя, но он пришел ко мне. Не к Даниэлю, со всеми его деньгами и возможностями. Ко мне. У меня, еще не достигшей пенсионного возраста, доходы ограничивались заработками бухгалтера от случая к случаю и компенсацией из Германии. Я знала, что многие не прикасаются к немецким деньгам, оплаченным кровью и мучениями близких людей. Но я работала на концерн Мительверк, потом на концерн Лензинг. Почему они должны получить выгоду от моего труда и ничем за нее не заплатить? Это не порядок.
В первый раз увидев Хонг Хан, я поняла, что с такой экзотической внешностью ей на отцовской базе в Южной Каролине даже появляться опасно. Допустим, они сняли таблички с вокзалов, но ведь расистами быть не перестали. Да и ломать язык, произнося вьетнамское имя, никому не охота. Эта война окончилась для нас позором, ее все хотели как можно скорее забыть. С внешностью ничего не сделаешь, пусть хоть имя будет американское. Она смотрела новости по телевизору, тщетно пытаясь отыскать среди беженцев свою мать. Ни на что меньшее она не была согласна, а я ничем не могла ей помочь.
Она стала все чаще пропадать у соседок. Это были утомительно шумные, бесцеремонные женщины, сильно напоминавшие мне покойную свекровь. Ост-юден и в Америке ост-юден. Да, я понимаю, что появись в Белом Доме новый Гитлер, меня бы с ними посадили в один вагон. Никто не понимает этого лучше, чем я. Но общаться с ними было выше моих сил.
Может быть, я бы и посвящала Розмари больше времени, но через год после ее появления в моей жизни на меня упала еще одна бомба. Позвонили из отдела соцобеспечения и спросили, не я ли жена Даниэля Коэна. На мой вопрос, в чем дело, мне сказали, что Даниэль перенес инсульт, у него отнялись ноги и большая часть речи, а очередная любовница быстренько сдала его в дом престарелых, предварительно сняв все деньги с текущего счета. Дом престарелых был далеко, машину я не водила. Даниэль сидел в коляске очень прямо, а лицо сохранило свою породистую красоту, которая в свое время не один десяток женщин свела с ума. Чарльтон Хестон[186] да и только. В следующие пять минут я поняла, что с речью тоже все в порядке, немножко смазанная, но понять можно, я все-таки прожила с человеком больше двадцати лет. А вот с ногами беда. Даниэль не мог скрыть своего удивления, возможно, он ожидал увидеть кого-то из детей, но уж во всяком случае не меня. Не дожидаясь приглашения, я села рядом и стала рассказывать про Дэвида и Розмари-вторую. Он скупо улыбнулся.
− Я счастлив, что у нас тобой внучка, Юстина. От этих обормотов я уже никакой радости не ждал.
− Шэрон… тебе не писала?
− Последний раз на День Отца. Три… нет, четыре года назад.
− Хочешь, я ее приведу?
− Кого, Шэрон?
− Нет, Розмари.
− Нет, не хочу, – лицо болезненно задергалось, стало видно, как слова отстают от мыслей и как это его раздражает. Он овладел собой и уже спокойнее продолжал: – Ты должна заботиться в первую очередь о ней. Это заведение не место для ребенка. Тем более для ребенка, который уже перенес не мало.
− Но я-то могу приходить?
Я приходила. Вывозила его гулять в парк, притаскивала книши и голубцы из еврейского ресторана на углу Второй авеню (“совсем как у мамы”), докладывала о результатах бейсбольных матчей его любимой команды и школьных успехах Розмари. Просто держала его за руку. Как будто не было ни его бесконечных любовниц, ни его авторитарной мамаши, ни тех злых слов, которые мы друг другу наговорили, ни моей холодности, ни моей – пусть неосознанной, пусть невысказанной – но все-таки измены. Просто два старых, не очень здоровых человека раскаялись в своих ошибках, которые всем так дорого обошлись. Раскаиваться вдвоем не так страшно.
Даниэль умер спустя четыре года, во сне, мирно и спокойно. Последний в моей жизни бой мне пришлось принять уже без него.
* * *Два года назад вечером я сидела дома одна. Розмари околачивалась у соседок, кажется они смотрели по телевизору конкурс Мисс Вселенная-81. Раздался звонок в дверь. Посмотрев в глазок, я увидела пожилого, интеллигентного вида мужчину в кепке европейского покроя. Такой не может быть грабителем, возможно, он потерялся и ищет нужную квартиру. У нас пол-дома из Европы, а когда-то был весь дом. Я открыла дверь и в следующую секунду отлетела к стене. Щелкнул дверной замок. Неужели все-таки грабитель? Плохие же времена настали, если этим промышляют не только черные хулиганы из гетто, но и пожилые эмигранты из Европы.
− Не узнаешь, Юстина Гринфельд?
Да такие дедушки по Европе табунами ходят от Варшавы до Лондона. Почему я должна знать именно этого? И почему он говорит по-немецки?
− Не узнаешь. Тринадцать лет в рабстве и все по твоей милости. На урановых шахтах. И били все, кому не лень. Били, били. Отдадим его русским. Теперь узнаешь?
Господи, да я бы и думать про него забыла, если бы Рувен не взял меня тогда за руку, если бы не сказал, что я чиста. За все в жизни надо платить. За двадцать секунд счастья. Я подняла ледяные пальцы к наглухо застегнутому вороту своей блузки и принялась медленно расстегивать, не отрывая от него глаз.
− Ты пришел развлечься? Молодость вспомнить? Ну давай. Если сможешь, конечно.
− Ты дура или притворяешься? Тебе же сказали – урановые шахты. Я ничего не смогу. Теперь ты понимаешь, на что ты меня обрекла? У меня ни жены, ни детей.
Наверное, у Рувена много детей и внуков. У религиозных всегда так. Я ничего не знала о нем, но надеялась, что он получил семью по Торе, такую, как ему хотелось.
− Чего ты хочешь? Чтобы я тебя пожалела?
− Да на… мне твоя жалость. Мне нужно от тебя кое-что другое. Меня продолжают преследовать. Как будто я свое уже не отсидел. Я получил официальное письмо, что меня хотят депортировать из страны. Обратно в Латвию.
− Да как ты вообще в Америке оказался?
− А ты надеялась, что я сгнию за железным занавесом? Я перешел финскую границу. Финны меня не выдали, но и оставить у себя не смогли. Если американцы выдадут меня Советскому Союзу, то второй раз меня точно в живых не оставят.
− И правильно сделают.
− Ты не права, Юстина. Очень не права. Как ты думаешь я тебя нашел? С некоторых пор я работаю в школе завхозом, а ты пришла туда на родительское собрание, еще весной. Меня любопытство разобрало, стал расспрашивать. Привез тебе сын из Вьетнама сувенир, ничего не скажешь. Хорошая девочка, вежливая. Всегда готова помочь, а укромных углов в школе много.
В самом деле решил тряхнуть стариной? Ему не впервой детей убивать. У Рувена много внуков, а у меня Розмари одна-единственная.
− Но тебя посадят.
