Эден Лернер - Город на холме
− Лига это больше, чем я. Я обычный еврей, просто говорю то, что никто не хочет слушать, и задаю неудобные вопросы. Так что у вас?
− Меня преследует человек, служивший в 19-й пехотной дивизии Ваффен СС. Он был охранником в Доре-Мительбау. Я была там в заключении.
− Что он от вас хочет?
− Любви и ласки, – я с вызовом на него посмотрела. – Я работала в борделе. Нет, я не пошла туда добровольно, если вам и это надо разжевать.
− Я не думаю о вас плохо, – ответил он спокойным тоном человека, привыкшего иметь дело со взвинченными неадекватными собеседниками. – В конце концов с Диной тоже случилась неприятность, но это не помешало ее братьям вернуть ее домой и отомстить за нее. Мы обязаны сделать для вас во всяком случае не меньше. Где эта гнида живет?
− Понятия не имею. Работает в школе, где учится моя внучка. Завхозом.
Услышав про внучку, он посмотрел на меня оживленно и заинтересовано. Сама мысль о том, что человек с такими отметинами на руках, как у меня, имеет потомство, была ему в радость.
− А почему в государственной школе, а не в еврейской?
− Почему Имант Стауверс не работает в еврейской школе? − прикинулась дурочкой я. Не хотелось говорить ему неприятные вещи, но оправдываться за существование Розмари я не перед кем не стану. Мой сын храбро и честно служит своей стране и не бросил своего ребенка на растерзание Вьет Конг. Я во многом была не права, но за сына мне не стыдно.
− Машина у него есть? – он неглупый человек, этот раввин с пистолетом. Он понял, что я не хочу обсуждать еврейское образование Розмари и перешел к делу.
− Я не видела. Но он говорил, что ездит рыбачить куда-то на север штата Нью-Йорк.
− Ждите от нас звонка. И ничего не бойтесь.
Звонка не последовало. Пришло письмо, вернее, вырезка из газеты – провинциальной газеты, одной-единственной в маленьком городке в округе Патнам, штат Нью-Йорк. Там сообщалось, что пожилой одинокий турист из Нью-Йорка сел в арендованную машину, и она взорвалась. В размеренной, скудной событиями жизни маленького городка это выглядело как зловещая тайна. Тайком от Розмари я пошла в школу в разгаре летнего ремонта и заглянула в подсобку для завхоза. Там сидел веселый пузатый мексиканец.
И снова я сижу в кабинете под черным флагом с желтой эмблемой. Сижу и плачу, и не могу найти слов, чтобы выразить, как я благодарна. Он смотрел на меня ласково и снисходительно, и терпеливо ждал, пока я скажу что-нибудь вразумительное.
− Я чувствую себя освобожденной… Я не чувствовала себя так с мая сорок пятого. Чем мне отблагодарить вас?
− Ничем. Ребята исполнили одиннадцатую заповедь – “никогда больше”.
− Их не поймают?
− Не должны. Мы обкатали этот метод в Шхеме и Рамалле[189], и в вашем случае все прошло без затруднений. И потом, они по идее уже должны быть в Израиле, а Израиль их не выдаст.
− А мой сын с внучкой тоже сейчас в Израиле.
Я оглянулась в дверях. Он сидел, забрав бороду в горсть и раскачивался над книгой, совсем как Рувен. Таких, как я, у него сотни – евреев, за которых он заступился и отомстил. В далекой Москве, в благополучном Бруклине и в жестокой Рамалле. Не знаю, благодарны ли они все, но я – благодарна.
* * *И вот теперь все закончилось. Привычка давить в себе боль, привитая мне фройляйн фон Ритхофен, сыграла со мной злую шутку. Визг Розмари стоял в ушах, а я сидела на своей кровати, зажав уши ладонями. И Дэвид, как живой, all-American boy с лягушкой в кармане. Я была не самой лучшей матерью, но он все-таки знал, что я люблю его, иначе бы ушел из Корпуса и растил бы Розмари сам. Я должна к ней выйти. В глазах потемнело, и я почуствовала, что сейчас упаду.
Когда я пришла в себя, было уже совсем темно. Розмари нигде не было. Неужели ее забрала скорая? Держась за стены, я дотащилась до квартиры напротив и позвонила. Открыла миссис Подольски.
− Моя у вас?
− Очнулась от обморока и уснула.
Надо же, как мы одинаково реагируем. Миссис Подольски смотрела на меня очень осуждающе, и продолжать этот разговор я не видела никакого смысла. Пусть Розмари спит. Во сне иногда бывает не больно.
Этот упырь все-таки забрал у меня несколько лет жизни и остатки здоровья. Я стала совсем старой и слабой. Я не хочу быть Розмари обузой. Она уже американка в гораздо большей степени, чем я. Она пробьется, тем более что деньги на ее образование уже отложены.
Холод поднимался от ног к груди, я закрыла глаза и увидела широкую реку, а на том берегу – Розмари-первую, веселую и молодую, в ладно сидящей форме цвета хаки, из-под кокетливо сдвинутой пилотки – пушистое облако волос. В ее руках, сложенных горстью, что-то ярко светилось, но я не могла разобрать, была ли это жестяная кружка из снаряжения джи-аев или фаянсовая чашка буфета на автовокзале в Джексоне, штат Мисиссипи. Я прочла по ее губам самые первые слова, которые она мне сказала. Пусть глубока река, пусть холод сковывает руки и ноги, но я доплыву до того берега, туда, где мед и молоко и никогда больше не будет больно.
Глава 8
Малка
Господи, неужели я еще жива. Если так больно, наверное, еще жива. Страшно глаза открыть, страшно пошевелить чем-нибудь, ведь с этим придет понимание, что не могу. Так, тихонечко, тихонечко, сначала пальцами на руках и ногах. Теперь сами ноги, руки. Затекло, конечно, все, но работает. Не сломала спину или шею, уже хорошо. Но головой ударилась не слабо. Вон, крови натекло, волосы присохли к приборной доске. Интересно, сколько раз перевернулась эта тачка, катясь вниз на дно ущелья? Ни одного целого зеркала и окна, зато я вроде бы целая. А почему я, собственно, сижу на переднем сидении? И почему от меня так скверно пахнет? Ну как от алкоголика в очереди у пивного ларька, именно алкоголем, притом дешевым и крепким. Арслан, гнида ты этакая, чем ты меня напоил? А может не напоил, может, вколол? Точно, на левом предплечье след от неумело сделанного укола, и чешется, зараза. Буду теперь ходить с отметиной, как миледи. Если вообще буду ходить.
Я посмотрела на запястье. Исчезли дорогие изящные часики, привезенные отцом из Швейцарии. Интересно, чем еще Арслан поживился. И когда темнеет в этих горах? Со стоном я нагнулась под переднее пассажирское сидение и извлекла свою сумку. Паспорт на месте, кредитки на месте, из кошелька исчезли только наличные. Ладно, пусть подавится. У меня начала складываться интересная картина. Кому-то было надо, чтобы это выглядело, как авария. Вроде бы я пьяная села за руль, не справилась с управлением и упала в пропасть. Поэтому Арслан не тронул паспорт и кредитные карточки, чтобы не светиться. Для кого же этот спектакль? Для узбекской милиции? Для узбекских властей, которым надо изобразить какое-то подобие расследования в ответ на запрос израильского посольства? А Томка? Неужели она знала, что заманивает меня в смертельную ловушку? Нет. Она ни разу меня не предавала, хотя возможности были. Пока у меня нет доказательств, я не буду думать о ней плохо. А кстати, что у меня с телефоном? Ну да, если бы телефон работал, это было бы неправдоподбным везением. Арслан вынул батарейку и заменил уже севшей. И ведь не подкопаешься, сел мобильник у пьяной туристки, а она и не заметила. Кто-то явно задал ему алгоритм действий, сам бы он до такого не додумался.
Машина лежала на правом боку. Я изогнулась, высунула в разбитое окно сначала разбитую же голову, потом, волоча за собой сумку подтянулась на руках. Вылезла. Слава Богу, еще не темно, судя по расположению солнца, часов пять вечера. Ключи от машины все еще торчали в зажигании, но включать я побоялась. Да и зачем? Из этого ущелья можно выбраться только карабкаясь. Но мне нужно умыться и переодеться в чистое. Пока я тут пьяная валялась, со мной случились кое-какие неприятности, из тех что последний раз случались в детском саду. Прогнулась назад в машину (ну и вид, ноги в воздухе болтаются), нажала кнопку открытия багажника. Трудно открывать багажник в машине, лежащей на боку, но я сумела. Вытащила маленький чемодан на колесах, достала чистую одежду, переоделась. Грязную зашвырнула в заросли. В чемодане лежала бутылка воды. Я отхлебнула два глотка, а остальное употребила на умывание, что было конечно, верхом неосмотрительности. Но когда ты чистая и от тебя не воняет, есть силы бороться дальше.
Между камнями что-то зашуршало. Я увидела пестрые щитки на спине, маленькую плоскую голову, раздвоенное жало. Змея шипела, готовая к броску. И тут я сама на нее зашипела. Не знаю, что на меня нашло, но мне в точности удалось повторить этот звук, только громче. Долго ли коротко мы так соревновались, но прыгать она раздумала. Мелькнули пестрые кольца между камнями, затихло шипение. Не знаю, может, удивилась. Надо выбираться отсюда, пока не стемнело. Мало ли какая ещё здесь фауна. Про двуногую фауну я как-то ухитрилась не подумать, видимо, сработал инстинкт самосохранения. Решила, доберусь до ближайшего человеческого жилья, наобещаю им всего, лишь бы довезли до Ташкента. Все-таки, несмотря на пережитое, у меня вид ухоженной западной штучки. Жалко, что исчезли часы, наличные и золотая цепочка с магендовидом.
