Александр Филиппов - Аномальная зона
Марципанов-младший опасливо покосился на престарелого родственника:
– А что это вы, дедушка, свободу да демократию моей называете? Я… э-э… не во всём эти западные ценности разделяю…
– Не свисти! – строго окоротил его полковник. – У меня насчёт тебя тоже кое-какие сведения имеются… И не будь ты моим внуком, шлёпнули бы тебя мои чекисты без сожаления. Но! – поднял назидательно указательный палец дед. – Я всё-таки верю в науку, наследственность. И в тебя, как в зеркало, гляжусь. Ты – моё отражение, только пятидесятилетней давности. У меня в ту пору тоже в голове чепухи разной много было. И я тебя не сломать, а переубедить хочу, единомышленником своим сделать. Годы своё берут. Пора и с наследником дела всей жизни определяться…
«Вот те на! – обескураженно сообразил Эдуард Аркадьевич. – Эдак я ещё и начальником сталинского лагеря окажусь!» А вслух произнёс:
– Это, дедушка, обмозговать надо. Осмотреться. Мне, например, не ясна стоящая перед тобой сверхзадача. Да, ты собрал на этом таёжном пятачке интересный… гм-м… коллектив. Но чем он занят? Отчаянно бьётесь за выживание во вражеском, как вы считаете, окружении? Да по большому счёту, уж извините за откровенность, если всё то золотишко собрать, которое я здесь в виде посуды да вот таких безделушек, – кивнул он на вылитый из чистого золота и тяжеленный, должно быть, письменный прибор на столе перед дедом, – видел, тебе и охранникам всю жизнь безбедно просуществовать можно. И не в этой глухомани, а в цивилизации, на Большой земле. А зеков разогнать к чёртовой матери. У вас здесь, как я понял, золотоносное месторождение. Оформим его по всем правилам, создадим закрытое акционерное общество и будем потихоньку разрабатывать. И нам, и государству польза.
Дед пристально посмотрел на внука.
– Вот ты, значит, у меня какой… государственник. А идеологию нашу, режимный коммунизм, который мы во вражеском окружении строили, значит, побоку? Есть у нас сверхзадача. Но она ещё и совершенно секретная. И если я тебе о том секрете поведаю, то назад пути тебе уже никогда не будет. Уж извини, но служба для меня важнее всего, выше, чем родственные привязанности. Не столкуемся, почую, что не стал ты своим, – прикажу в расход пустить, не задумываясь. Не было у меня столько лет внука – и не будет!
Эдуард Аркадьевич побледнел, но желание узнать тщательно охраняемую тайну оказалось так велико, а лавры главного разоблачителя тоталитарного строя на примере России так манили, что он встал из-за приставного столика и, вытянувшись перед дедом по стойке смирно, отрапортовал:
– Готов нести любую ответственность, если разглашу доверенную мне секретную информацию.
– Ну, это другой разговор, молодец, – скупо похвалил его дед. – Завтра своим приказом присвою тебе офицерское звание – и добро пожаловать в наши ряды. А секрет, тщательно оберегаемый уже более шестидесяти лет в нашем лагере, состоит в следующем. Как я убедился, изучая историю, человечество в нынешнем своем состоянии, как биологический вид, не способно создать идеальное, направленное исключительно на цели созидания, сообщество… Вот мы с учёными и решили его подправить. И создали нового человека. Но опыты ещё продолжаются.
Глава девятая
1
Бабье лето 1930 года было тихим и ласковым. Над молодой советской республикой окончательно развеялись дымные тучи после пожарищ гражданской войны, и осенние небеса над Москвой голубели первозданно и чисто. Отъевшиеся на мирных харчах, приодевшиеся в нэпмановских магазинчиках жители столицы весело шлёпали по тротуарам крепкими подошвами добротной обувки фабрики «Скороход», спеша разойтись с началом рабочего дня по своим учреждениям и конторам.
Из разномастного потока жизнерадостных совслужащих и учащейся молодёжи резко выделялся прохожий, одетый подчёркнуто буржуазно – в добротном шевиотовом костюме-тройке, с мягкой шляпой на голове, с тростью в руках. Будучи не старым ещё, лет сорока, он был как-то не по-советски хмур и озабочен. Искоса, с неодобрением, посматривая на безмятежных москвичей, он шёл целеустремлённо, постукивая в такт по асфальту эбеновой тростью c серебряным набалдашником, словно после каждого шага точку ставил. В левой руке старомодный мужчина держал объёмистый жёлтый портфель из толстой воловьей кожи.
Поравнявшись с парадным подъездом здания Наркомпроса, он остановился и внимательно прочёл табличку на массивных, резного дуба двустворчатых дверях. Потом решительно поднялся по ступеням, отмечая каждую стуком трости. В просторном вестибюле, едва удостоив взглядом шагнувшего из-за стола навстречу ему вахтёра, бросил небрежно:
– Профессор Чадов. К Анатолию Васильевичу. Мне назначено.
Вахтёр, мельком глянув в открытый журнал, кивнул уважительно и взял под козырёк:
– Второй этаж, до конца коридора, направо, приёмная наркома…
Сохраняя недовольное выражение лица, профессор без труда сориентировался в череде кабинетов, из-за дверей которых разносилась пулемётная трескотня пишущих машинок и пистолетное щёлканье костяшек счетов, решительно вошёл в приёмную и в ответ на вопросительный взгляд секретарши, бдительно охранявшей вход к наркому, повторил заклинание:
– Моя фамилия Чадов. Я учёный. Мне назначено.
– Присаживайтесь, э-э… Степан Кузьмич, – сверившись с гроссбухом предложила та вежливо.
Профессор, поджав губы, скептически осмотрел очередь из дюжины посетителей, жавшихся на стульях по стенам приёмной и, игнорируя свободное место, остался стоять, нервно постукивая кончиком щеголеватой трости по навощённому паркету. Только шляпу снял, но не доверил её разлапистой вешалке, а держал в руке, зажав под мышкой толстобрюхий портфель. Потом нырнул свободной рукой под пиджак, извлёк из кармана жилета часы-луковицу на цепочке и, демонстративно щёлкнув крышкой, заявил:
– Я чрезвычайно занятой человек. Нарком назначил мне встречу ровно в девять утра. А уже две минуты десятого.
Секретарша послушно встала из-за стола, скользнула бесшумно за обитую черным дерматином дверь кабинета народного комиссара и, вернувшись через минуту, предложила приветливо:
– Входите, Степан Кузьмич. Анатолий Васильевич ждёт вас. – И, строго посмотрев на взроптавшую глухо очередь, объяснила веско: – Товарищу же назначено!
Профессор шагнул в таинственное нутро кабинета.
Луначарский, широко улыбаясь и привычно поглаживая чеховскую бородку, встал навстречу гостю, вышел из-за просторного стола, протянул руку, крепко пожал.
Несмотря на вполне партийный вид – тёмно-зелёный френч, перепоясанный кожаным ремнём, брюки-галифе, заправленные в козловые сапожки со сдвинутыми гармошкой мягкими голенищами, нарком просвещения походил больше не на пролетарского вождя, а на директора школы, озабоченного помимо успеваемости учеников ещё и многочисленными хозяйственными делами. Указав гостю на стул, он вернулся на своё место и открыл приготовленную загодя папку.
– Товарищ Чадов, – приступил он, перебирая лежащие в картонных корочках документы. – Я внимательно прочёл ваше письмо и пояснительную записку. Начатая вами работа имеет исключительный интерес как с точки зрения собственно науки, так и пропаганды антирелигиозного, естественно-исторического мировоззрения в трудящихся массах. Но… подобными исследованиями у нас уже занимается активно профессор Иванов в Сухумском питомнике. Его опыты по скрещиванию человека и человекообразных обезьян обещают оказаться успешными.
– У профессора Иванова ничего не получится, – безапелляционно заявил Чадов. – Он исходит из абсолютно ложных предпосылок. Межвидовое скрещивание – вчерашний день, мичуринщина!
Нарком, привычный к общению с научным людом, терпеливо и снисходительно покачал головой.
– Не стоит вот так, с порога, отметать всё сделанное профессором Ивановым. Я посетил в своё время его опытно-исследовательскую станцию в заповеднике Аскания Нова. Зрелище, скажу вам, преудивительное. И, позволю себе заметить, не для слабонервных. Вы только представьте: на одной поляне пасутся оленебыки, зеброиды, американские бизоны, которые считались полностью истреблёнными, но воскрешённые научными методами! А гибрид крысы и мыши?
– Пустяки, – отмахнулся Чадов. – Зачем нам помесь мыши и крысы? Чтобы продовольственные запасы советской власти уничтожать? Это всё учёные игры за счёт государства и трудящихся!
Не ожидавший такого поворота разговора, Луначарский стушевался слегка.
– Ну, крысомыши – всего лишь эксперимент… А вот опыты Иванова по искусственному оплодотворению животных могут иметь огромное практическое значение! Профессор уверяет, например, что путём искусственного осеменения сможет вызвать зачатие ребёнка во чреве матери от отца, который к тому времени уже умер! Сколько героев, погибших за святое дело Октябрьской революции, смогли бы оставить нам своё пролетарское потомство, если бы в те годы опыты профессора Иванова были уже завершены? А ведь нас, несомненно, впереди ждут новые классовые бои…
