Александр Филиппов - Аномальная зона
В этот момент в зале опять бурно зааплодировали. Марципанов-младший, глянув осоловело, увидел, что в дальнем конце стола поднялся пожилой вохровец, один из тех, кто принудительно кормил правозащитника в камере.
– Это наш герой, почётный, можно сказать, конвойник, старшина Купарев. На его боевом счету двадцать пять задержанных побегушников и тридцать два диверсанта, – пояснил Иванюта и крикнул одобрительно: – Давай, Акимыч!
Тот поприветствовал подполковника рюмкой, потом, покашляв, сказал:
– Я, товарищи, врагов всяких видел. Бывает, дашь ему разок по соплям – сразу колется, мать родную готов продать. А этот, – указал он на Эдуарда Аркадьевича, – как попал к нам, сразу видно – крепкий орешек. Стойкий, наш человек. Другой бы тут же про дедушку-то выложил, этот – не-е… Шутки с нами шутил. Вы, говорит, кино тут снимаете… А ещё прокурором грозился. Я так понимаю, это он нас с Трофимычем испытывал. Как, дескать, мы службу несём… Чекистская в парне кровь! За него – до дна!
Дальше Марципанов-младший соображал уже совсем туго. Ещё один тост – и он упал бы физиономией в студень из кабана. Но выручила Октябрина. Неожиданно она появилась посреди зала и объявила громко:
– Танцы! – и, махнув платочком в сторону балкона, скомандовала: – Оркестр! Фокстрот!
6
– Ты знаешь, в чём была ошибка основоположников – Маркса, Энгельса, Ленина? – спросил на следующее утро, принимая в своём кабинете внука, полковник Марципанов. – В том, что они, и даже Владимир Ильич, оставались чистыми теоретиками, оторванными от земли. Они планировали построение общества всеобщей справедливости для некоего абстрактного человечества. А человечество, Эдик, состоит из конкретных людей…
Эдуард Аркадьевич, не вполне протрезвевший ещё после вчерашнего, кивал обречённо и, превозмогая головную боль, пытался следить за мыслями деда.
– А Сталин не был теоретиком, – продолжил излагать свои взгляды тот. – Он был практиком. На каторге сидел, неоднократно бежал оттуда. Знал народ досконально, в том числе и в самых низменных его, так сказать, проявлениях. – Чувствовалось, что Марципанов-старший оседлал своего любимого конька. Речь его лилась на этот раз плавно, без одышки. К удивлению внука, он беспрестанно курил «Герцеговину Флор», своим возрастом противореча докторам, предупреждающим о пагубности подобной привычки. – Ещё перед войной мне попался на глаза секретный документ, в котором приводились данные социологических исследований самых широких слоёв населения Советского Союза. И знаешь, что меня поразило больше всего? То, что восемьдесят пять процентов от числа опрошенных относятся к категории ведомых. Они не умеют самостоятельно мыслить, анализировать полученный опыт, делать из него правильные выводы. Они готовы разделить любую идеологию, если им пропагандировать её умело, настойчиво и постоянно. Сегодня они целиком за фашизм, завтра – за социализм, послезавтра – за капитализм. Они – стадо, которому нужен пастух. Или, если угодно, вожак. Вождь.
– А… остальные пятнадцать процентов? – вяло поинтересовался правозащитник.
– О-о-о… – пыхнув дымом, откинулся на спинку кресла дед. – Там народ разный. В основном психопаты, которые знают, что два помноженное на два равняется четырём, но это им кажется невыносимым. Они, между прочим, и делали революцию. Все эти камо, матросы железняки, павки корчагины…. Лихие рубаки, хватавшиеся за шашку или маузер при малейшем намёке на то, что кто-то не разделяет их точку зрения…
– Вы, дедушка, прямо контрреволюционные вещи говорите, – наконец заинтересовался разговором Эдуард Аркадьевич. – Верному ленинцу так рассуждать не положено.
– Я верный сталинец, – закурив очередную папиросу, заметил полковник. – А потому рассуждаю трезво, с практической точки зрения. Другая категория мыслящих как бы самостоятельно – это интеллигенция. Так называемые старые большевики. Вот они действительно были ленинцами. Но – болтуны, краснобаи, неспособные на конкретное дело. У вас, – тонко усмехнулся дед, – в девяносто первом году тоже такие типы к власти пришли. Я газетки-то ваши буржуинские хоть и с большой задержкой, но получаю, почитываю. Ельцин, Собчак, Гавриил Попов, Немцов, Явлинский… Такого наворотили… А кто страну в критической ситуации спас, поднял с колен и, чую, на былые, утраченные, позиции в мире выводит? Не академик-гуманист, не экономист, не производственник… Наш брат – чекист Путин! Сколько разной шушеры, научными степенями увенчанной, во власти болталось? А поставить страну на ноги смог никому неизвестный подполковник госбезопасности… Но он – не Сталин. Остановился на полпути. А Иосиф Виссарионович и психов – пламенных революционеров и интеллигентных болтунов-ленинцев – в тридцать седьмом убрал, чтоб под ногами не путались. И каков результат? Индустриализацию провели, аграрный сектор подняли, войну с фашизмом выиграли, восстановили разрушенное за несколько лет… Весь СССР на сталинском горючем потом ещё тридцать лет ехал. Кончилось оно, и страна развалилась! А всё потому, что нарушили главный принцип: элиту держать в страхе, периодически пропалывать, подрезать, кто слишком высоко головку поднял, вознёсся, а быдлом управлять, как зверьём дрессировщики, – то кнутом, то пряничком…
– И всё-таки… Я, конечно, с уважением отношусь к Иосифу Виссарионовичу, – покривил душой правозащитник, – но что это за геростратов комплекс такой – уничтожать лучших полководцев, деятелей партии, управленцев?
Дед, прищурясь, попыхтел папиросой.
– Я по долгу службы много такого знаю, чего вам, простым обывателям, неведомо. И материалы уголовных дел читал, и лично, так сказать, кое с кем из тех, кого ты лучшими назвал… общался. Так вот, кололись твои отважные полководцы от пары затрещин, рыдали, как бабы, лучших друзей оговаривали, сослуживцев чохом сдавали, плели на них всё подряд – и что было, и чего никогда не было. Расстрельной команде в ноги падали, сапоги вонючие целовали… Жалко было им со сладкой-то жизнью расставаться. А те, кто уцелел, в лагерях в ничто превращались. Воров ублажали. Пятки им чесали, и ещё кое-что. И всё – чтобы выжить. Были, конечно, среди них и такие, кто рубаху на груди рванул – дескать, стреляйте, гады. Но мало. В основном слизняки, пыль лагерная… А деятели партии… Один в женскую одежду любил переодеваться и к секретарю-мужику приставал. Другой верный ленинец на фотографии маленьких девочек онанировал. Третий бриллианты копил, в ножку кровати прятал – думал, никто не найдёт… А ты говоришь – лучшие! Если любого человека взять да последить за ним негласно, покопаться в его связях, пристрастиях и привычках – столько мерзости откроется! Чего ж о худших тогда говорить! Горький, кажется, сказал, что «человек – это звучит гордо»? Врал. Человек – мразь. За всю свою историю, с доисторических времён, он только и делал, что убивал себе подобных, обирал слабых, издевался над теми, кто от него зависел. Я думаю даже, – понизил до шёпота голос дед, – не в общественном строе дело, не в классовом размежевании и, соответственно, в борьбе, а в самом человеке. Но об этом – тс-с-с… Я только тебе говорю, как родному. Даже мои помощники в лагере до мысли такой ещё не созрели…
– А… как же принципы свободы, равенства, братства, которые советская власть проповедовала? И этот, как его… от каждого по способностям, каждому по труду… – вставил внук.
– Да пожалуйста! Да сколько угодно! – усмехнулся дед. – У нас в бараке за тачкой или с кайлом в руках все равны. Насчёт того, что каждому по труду – это ты из социализма взял. А мы у себя в лагере уже коммунизм построили. И даём каждому по потребностям. А какие у человека потребности? В принципе, безграничные. Один жрать в три горла готов, другой людей, к примеру, резать любит, третий имеет потребность целыми днями кверху пузом лежать и ни хрена не делать…
– Так ведь воспитать сознательность в людях нужно сперва, а потом уж коммунизм объявлять, – возразил Эдуард Аркадьевич.
– Семьдесят лет при советской власти воспитывали, – скривился полковник. – С младых, можно сказать, ногтей любовь к социалистической родине прививали. И что? Всё забыли, всё продали за кусок колбасы, сникерсы, возможность порнуху по телевизору посмотреть. Народ целыми деревнями и городами спивается, наркоманов развелось – тьма, этот, как его… СПИД… Ежели подсчитать, то от демократии и свободы вашей людей погибло раз в сто больше, чем от той чистки, которую вы сталинскими репрессиями называете. Да что там репрессии – вся армия Гитлера стране столько урона не нанесла! Я представляю, если бы мы, энкавэдэшники, с нашим… э-э…. подходом и методами за ваших, сегодняшних, тех, кого вы элитой называете, взялись, там бы такие горы дерьма обнаружились… Но увы! Вы, россияне, предпочитаете, как страусы, головы в песок прятать и о неприкосновенности личности, правах человека и прочей твоей дребедени чирикать.
