Александр Филиппов - Аномальная зона
И первым зааплодировал, повернувшись всем корпусом к дедушке и подобострастно склонившись над ним. Все гости подхватили, захлопали, яростно забили ладонь о ладонь.
– Слава полковнику Марципанову! Хозяину – многая лета! – то и дело доносились выкрики с разных концов стола.
Эдуард Аркадьевич покосился на дедушку. Тот сидел невозмутимый, равнодушный к чествованиям, устало прикрыв коричневатые веки, словно дремал. Однако, посмотрев на него внимательно, правозащитник заметил, что при всём том старый полковник вовсе не спит. Его глаза, спрятанные за прищуренными веками, блестели. Пронзительным, рысьим каким-то взглядом он обводил всех участников застолья, следил за проявлением их чувств, оценивал и запоминал. Уголки его сухих, бескровных губ тронула вдруг лёгкая, приметная лишь вблизи, усмешка. Медленно, превозмогая слабость, дед поднял правую руку, покачал из стороны в сторону раскрытой ладошкой с костистыми, покрытыми тёмной пергаментной кожей, пальцами.
Аплодисменты и крики мгновенно смолкли.
Замполит между тем ловко наполнил рюмки – всё того же волнующе-жёлтого металла, золотые наверняка – дедушке, Эдуарду Аркадьевичу, Октябрине и себе, и уже с коньяком в руке продолжил проникновенно:
– Если вы обратили внимание, друзья, прежде я всегда сидел на подобных мероприятиях по левую руку от полковника Марципанова. И это правильно, товарищи. Где должна быть партия у настоящего коммуниста? Правильно, в сердце. И партбилет мы храним в левом нагрудном кармане, возле сердца. И я, как секретарь нашей парторганизации, всегда старался держаться слева, ближе к сердцу нашего вождя и учителя – полковника Марципанова.
Зал опять взорвался аплодисментами. Клямкин театрально поклонился, подняв рюмку правой рукой, а левую демонстративно прижав к груди.
– Но сегодня, – продолжил он, – сердце нашего старшего товарища и мудрого руководителя, верного ленинца, талантливого ученика товарища Сталина и продолжателя дела товарища Берии принадлежит не только партии. Оно отдано ещё одному человеку – родному внуку. Но партия не обижается на такую конкуренцию. Ведь верно, товарищи?!
За столом засмеялись, опять зааплодировали. Клямкин, явно довольный эффектом, который оказали на присутствующих его слова, опять зазвенев голосом, продолжил речь.
– Сквозь вражеское окружение, через тысячи километров непроходимой тайги, повинуясь зову сердца и крови, внук полковника Марципанова, названный в честь дедушки Эдуардом, пришёл к нам, чтобы плечом к плечу встать рядом с нами на последних рубежах защиты советского социалистического Отечества. Встал, чтобы выполнить данный нам когда-то самим товарищем Берия приказ: ни шагу назад! Победа или смерть!
Правозащитник, встревоженный таким пассажем, втянул рефлекторно голову в плечи. Смерть в качестве альтернативы его не привлекала совсем.
– Мы не отступим, не оставим наш последний окоп! – бушевал замполит. – У нас ещё есть порох в пороховницах! На подходе – свежие силы, которые и олицетворяет внук полковника Марципанова, Марципанов, так сказать, младший. Нам бы ещё только день простоять да ночь продержаться. И я уверен – простоим и продержимся. Ура!
За столом дружно грянули, подхватив:
– Ур-р-ра-а-а!
Замполит поднял руку, требуя тишины.
– А потому первый тост я предлагаю выпить за тех, кто идет нам на смену. За пополнение, так сказать, наших рядов. За молодых бойцов! За Эдуарда Аркадьевича Марципанова-младшего! Налить бокалы! – пламенея взглядом, скомандовал Ку-клуц-клан. – Дамам – шампанского! Офицерам – коньяку! Младшему начсоставу – водки! Ур-ра-а-а!
Захлопали пробки, забулькало в бутылках, все зашумели, задвигались, потянулись друг к другу рюмками и фужерами.
– За Хозяина! За вас! До дна! – крикнул замполит, и Эдуард Аркадьевич, чокнувшись с ним, с дедушкой, с Октябриной, выпил одним глотком из тяжёлой золотой посудины душистую и обжёгшую нёбо, словно напалм, жидкость.
Отдышавшись, закусил коньяк скользким грибком и ещё чем-то заботливо подложенным в его тарелку Октябриной.
– Кушайте, кушайте, – потчевала она. – Небось у вас там, на Большой земле, и в ресторанах такого не подают! Вот студень из кабана, это медвежий окорок. Может, вальдшнепа жареного желаете? Буржуи говорят – царская дичь! А у нас такую пищу простые трудящиеся массы повседневно едят!
– А те, что в зоне? – жуя набитым ртом, поинтересовался правозащитник.
Ответил ему сидевший рядом с Октябриной красномордый подполковник.
– А те, что в зоне, – по нормам положенности питаются. Хлеба серого – четыреста пятьдесят граммов, овощей – семьсот граммов, круп – двести пятьдесят граммов в сутки. А ещё мы им, оглоедам, рыбу даём, баланда варится на мясокостном бульоне… Сплошная обжираловка, иху мать… Но ежели он, гад, норму выработки не выполняет…
– Ах, оставьте, товарищ Иванюта! – капризно прервала его Октябрина. – Кому интересен рацион преступников?
– То-то я и говорю, – мотнул головой багровый то ли от коньяку, то ли от ярости подполковник, – курорт, а не каторга! Старики рассказывают: во время войны зеки дерьмо друг у друга жрали. Во как надо! А руду, золото государству давали!
– Фи, как вы можете – за столом такое нести! – брезгливо отвернулась от него Октябрина и ткнулась игриво плечиком в Эдуарда Аркадьевича. – Товарищ Марципанов! Не забывайте о своих обязанностях! Налейте даме шампанского.
Едва правозащитник наполнил золотой фужер игристым вином, неугомонный замполит опять вскочил с места:
– А теперь, товарищи, попросим высказаться нашего дорогого вождя и бессменного руководителя полковника Марципанова!
Дед не без труда встал, так и не распрямив до конца согбенной годами спины, поднял до уровня груди трясущейся мелко рукой рюмку с коньяком, заговорил негромко, медленно, борясь с одышкой:
– Кхе-хе-кхе… Я прожил долгую жизнь, которая длится без малого уже целый век. Всякого повидал. Трудно жил наш народ, и я вместе с ним горя хлебнул. Но бывали, – возвысил дед голос, – бывали и в моей судьбе счастливые минуты. Первый раз, дорогие товарищи, чувство неописуемого счастья мне довелось испытать в тысяча девятьсот сороковом году, вступая в ряды ВКП (б), при вручении мне партбилета. Второй раз я был счастлив, увидев товарища Сталина на трибуне Мавзолея во время первомайской демонстрации в тысяча девятьсот сорок восьмом году… – Полковник прервался, пошарил рукой в боковом кармане кителя и, достав платок, промокнул прослезившиеся глаза. – И в третий раз счастье охватило меня, когда товарищ Берия лично поручил мне сохранить Особлаг. Как рядовой боец большевистской партии, я добросовестно и честно исполнил свой долг. И в этом вы, дорогие товарищи, оказали мне неоценимую помощь…
В этой части выступление деда было прервано продолжительными и бурными аплодисментами, а Октябрина, вскочив порывисто, крикнула:
– Слава товарищу Марципанову – вдохновителю наших побед!
Старый полковник вяло махнул рукой:
– Довольно славословий, друзья. О том, что мы все эти годы не сидели без дела, свидетельствуют наши дела и свершения. А они, не побоюсь преувеличения, поистине огромные! Во-первых, мы в основном завершили грандиозный научный эксперимент, который поручили провести нам партия, правительство и лично товарищ Берия. По причине его совершенной секретности я не буду вдаваться в подробности даже в этой проверенной и надёжной аудитории. Государственная тайна должна охраняться священно. Скажу лишь, что итоги этого эксперимента работают сейчас на всех нас, практически поддерживают жизнедеятельность лагеря. И второе наше достижение, которое никто у нас не отнимет и которое, скрежеща в бессильной ярости, вынуждены признать даже наши лютые враги, – это построение, пока лишь на территории Особлага, нового общества, являющегося следующим этапом развития всего человечества. Я говорю о режимном коммунизме, товарищи. Режимный коммунизм построен!
Речь полковника опять прервали бурные аплодисменты. Марципанов-младший старался слушать внимательно, но после графинчика кедровки, сдобренной пятизвёздочным коньяком, соображал плохо. А потому, склонившись к Октябрине, перепросил:
– К-какой, прс… пырстите, коммунизм вы прст… пырстроили?
– Режимный, – досадливо повела плечиком та, целиком поглощённая, в отличие от Эдуарда Аркадьевича, выступлением начальника лагеря.
А тот, подобно престарелому актёру, который, выйдя на сцену, оставляет за кулисами свою немощь и хворь, говорил всё увереннее, внятнее, и тяжёлая золотая рюмка не дрожала больше в его руке, а зрители слушали зачарованно:
– Творчески развивая учения великих Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, мы воплотили теорию в практику. Главный принцип нашего общества – каждому по потребностям, от каждого по труду. Трудящийся человек при режимном коммунизме не испытывает нужды ни в чём. У него есть участок работы, за который он отвечает, крыша над головой, постель, трёхразовое, медицинскими нормами обоснованное, питание. У него есть время для сна и для культурного проведения досуга. Всё как при коммунизме, товарищи. Но – с маленьким уточнением. Такой коммунизм требует от всех неуклонного соблюдения дисциплины. А поскольку мы, причём не по нашей вине, существуем в условиях вражеского окружения, – то и контроля. И даже принуждения. Но лишь тех, кто не понимает преимуществ существования в условиях такого передового общества. Таким принуждение только на пользу, друзья!
