Александр Филиппов - Аномальная зона
2
Первый заместитель председателя ОГПУ Генрих Григорьевич Ягода был в ту пору фактическим руководителем этого мощного ведомства, обладающего развитой структурой и огромными полномочиями. Его непосредственный начальник, старый большевик Менжинский, часто прибаливал, месяцами не бывал на службе и, по сути, уже ничего не решал.
Всесильный зампред объединённого главного политического управления страны был с людьми суховат, но с теми, кто числился в его друзьях, вполне приветлив и хлебосолен. О пирах, которые он закатывал и на своей квартире, и в секретных резиденциях ОГПУ, шёпотом говорила вся Москва.
Генриха Григорьевич боялись. Особо прозорливые люди догадывались, что за уравновешенной, деловой внешностью сорокалетнего чекиста скрывалось чудовищное честолюбие и коварство, приправленные изрядной жестокостью. Однако те, кто хорошо узнавал его именно с этой, скрытой от большинства, стороны, уже, как правило, не могли никому поведать о своём открытии. Они исчезали – таинственно, бесследно и навсегда.
В тот день Ягода пребывал в скверном расположении духа. Его вывел из равновесия звонок Сталина. Усатый со свойственной ему грубостью, как мальчишку, отчитал чекиста за то, что его подопечные прихватили накануне какого-то задрипанного литератора – писателя или поэта. Пьяницу и болтуна, громко ругавшего в ресторане советскую власть. Выслушав оправдание зампреда ОГПУ, заметившего, между прочим, что все эти бумагомараки по большому счёту контрики, скрытые или явные, Сталин приказал отпустить литератора, сказав, как отрезав:
– Других писателей у меня для вас нет!
И теперь Генрих Григорьевич злобствовал наедине с самим собой в кабинете на Лубянской площади, досадуя на своё бессилие.
«Этого щелкопёра я потом, попозже, всё равно прихлопну, – думал он, распаляя себя. – А вот усатого надо сейчас валить. Этот выскочка, промышлявший в молодости разбоем, слишком много власти сосредоточил в своих руках. Пока он с этими пустобрёхами-уклонистами сцепился, надо против него военных настроить. Чекисты, милиция у него, Ягоды, считай, в кармане. Если ещё и армию подтянуть, то можно разогнать всю эту политическую свору к чёртовой матери, начиная с усатого осетина!»
То, что он станет делать после свержения Сталина, Генрих Григорьевич знал точно. Лично встанет во главе нового государства, которое выстроит по образцу нацистской Германии. Кое-кого из большевиков всё-таки придётся оставить. Рыкова, например, можно избрать секретарём реорганизованной партии. Томский возглавит профсоюзы, из членов которых будут сформированы рабочие батальоны и трудармии. Ну а «любимец партии» краснобай Бухарин, если предоставить ему трибуну, по части пропаганды запросто переплюнет ихнего Геббельса.
«Власть!» – со смаком, едва не поперхнувшись слюной, произнёс про себя Ягода.
Именно власть – наибольшая ценность, перед которой меркнет всё остальное. Чтобы получить власть, годятся все средства: и вооружённый мятеж, и убийства политических противников, и провокации, и диверсии.
«Только не торопись, – в который раз окоротил он себя. – Сейчас такой момент, когда надо действовать крайне осторожно, исподволь. Прозондировать Блюхера, Тухачевского. Ребята они тщеславные, сами метят в Наполеоны, на этом можно сыграть. Ворошилов и Будённый – безнадёжны, рябому осетину в рот смотрят… Сталиным недовольны многие – и в верхах, и в низах. Нужно вплести их всех в единую сеть, а потом, выбрав время, набросить её на усатого, действуя при этом внезапно, быстро и, главное, беспощадно!»
Генрих Григорьевич, выдвинув ящик стола, достал оттуда «Майн кампф» Гитлера. От случайных глаз корешок и обложка книги были скрыты обёрткой, сложенной из газеты «Правда».
В последнее время он буквально зачитывался этим сочинением, остро завидуя Адольфу, который из армейских унтер-офицеров сумел выбиться в лидеры нации. Ягода сам был офицером русской армии, имел строевую выправку, носил тщательно ухоженные, подстриженные усики и не любил вспоминать о своём еврейском происхождении.
– Я интернационалист, – подчёркивал он при каждом удобном случае. – У пролетариата и его авангарда – большевиков – не бывает национальности! Классовая солидарность народа, сплочённого общей идеологией и единой, без уклонов и фракций, партией, мощный экономический и военный потенциал – вот залог процветания любого государства!
При этом единый народ представлялся ему в виде бесконечных, построенных строго по ранжиру, людских колонн, которые, повинуясь безропотно командам вождя, маршируют послушно, чётко печатая шаг, в светлое коммунистическое будущее. Выполняя при этом точно, беспрекословно и в срок любую порученную им работу, а в отведённое время предаваясь отдыху и простым, доступным широким массам, развлечениям…
Досадно, что именно с народом ни Ягоде, ни другим правителям мирового масштаба, как правило, не везло. И не случайно так успешно вознёсся Гитлер, которому достались славящиеся своей исполнительностью, аккуратностью и пунктуальностью немцы. А попробовал бы он также сплотить в едином строю хитрожопеньких евреев, из которых всяк сам себе на уме, или этих безалаберных и мечтательных, не говоря уже о склонности к пьянству, русских!
А что, англичане, французы или, упаси господи, американцы лучше? Хорошо быть вождём, тираном и деспотом где-нибудь в Азии или Китае. Там отдельный человек – ничто, ноль. Он либо не мудрствуя лукаво и ни во что не встревая, в пупок себе глядит, либо подчиняется, следуя общей массе, как муравей… Да и у них, в общем-то, не все идеально. Рознь на уровне каст, племен, религий. И чтоб всех собрать в единый кулак, требуется железная воля правителя.
Все грандиозные планы лучшего обустройства мира, думал Ягода, рушились в конечном итоге потому, что народы никак не хотели сливаться в единую, однородную трудовую массу, объединённую общими помыслами и точно выверенными, научно обоснованными целями своего существования. Люди всё время норовили разбиться на миллионы и миллиарды индивидуумов, каждый из которых – со своим глупым норовом и жалкими, идущими вразрез с остальными целями и представлениями о смысле жизни. Стоит ли удивляться тому хаосу, который с момента зарождения человечества творится на планете, раздираемой войнами, бунтами, голодоморами и эпидемиями?
«А ведь природа любит порядок, – бережно раскрывая „Майн кампф“, размышлял Генрих Григорьевич. – Возьмём, к примеру, муравейник или пчелиный улей. Никакого раздрая, у каждой особи свои, чётко определённые и безупречно исполняемые функции. А в результате – гармония, благодать! Выходит, дело в самой человеческой природе, изначально несовершенной? Когда-нибудь, когда наука достигнет недоступных нам пока знаний, мы или наши потомки непременно улучшим сущность людей, исправим им то, что верующие называют душой. И тогда станет возможным направить всё человечество в единое историческое русло, полезное для развития общества в целом. И сконцентрированная энергия масс будет способна решать любые задачи! Мы освоим океан, превратив в среду обитания его воды и глубины, а потом завоюем и космическое пространство! Заселим планеты и целые галактики. Не хватит людей – воскресим наших мёртвых и поставим в строй. Вот что сможет организованное по новому принципу, лишённое индивидуальных амбиций, мелких, мешающих общему делу страстей, человечество!»
От этих мыслей Ягоду отвлёк телефонный звонок Луначарского, который представил мечтательному чекисту профессора Чадова.
3
Прежде чем встретиться с учёным, Генрих Григорьевич навёл о нём справки. Это оказалось одновременно и просто, и нелегко. Просто, потому что профессор Чадов оказался личностью в научных кругах довольно известной. Он уже третий год возглавлял кафедру микробиологии в Харьковском медицинском институте. Коллеги характеризовали его как талантливого экспериментатора, обладающего несносным характером. В то же время глубоко прозондировать связи Чадова, его политические пристрастия в столь короткий, отпущенный им Ягодой срок чекистам не удалось. В какой-то мере о профессоре можно было судить только по самым общим, автобиографическим сведениям, и скудным сообщениям негласных информаторов ОГПУ.
До революции семнадцатого года выходец из семьи мелкого лавочника Степан Кузьмич Чадов – студент Киевского университета. Изучал медицину. В гражданскую войну служил в Красной армии в должности врача бронепоезда. В тот период характеризовался как преданный революции боец, обладающий личным мужеством, не раз хладнокровно оказывавший раненым красногвардейцам медицинскую помощь прямо на поле боя. Сразу после разгрома белогвардейцев продолжил учёбу в Харьковском медицинском институте, остался на кафедре – вначале ассистентом, потом, защитив кандидатскую и докторскую диссертации, стал доцентом, а впоследствии – заведующим кафедрой. В политических партиях не состоял, в порочащих его связях с контрреволюционерами, троцкистами и лищенцами не замечен. Впрочем, с окружающими он вообще держится отчуждённо, холодно. В общении с коллегами вспыльчив, язвителен. Любую критику воспринимает болезненно. Замкнут. О событиях текущей политической жизни в стране и мире публично не высказывается. Общественные мероприятия – политинформации, профсоюзные собрания посещает, однако от выступлений воздерживается. А в ходе одного из коммунистических субботников заметил, что в своей лаборатории провёл бы это время с большей для общества пользой, чем в соответствии с великим почином подметая мусор на улицах. Холост. Сексуальная ориентация соответствует полу. Один-два раза в месяц посещает на её квартире тридцатидевятилетнюю гражданку Соколову В. М., вдову красноармейца, погибшего при штурме перекопа. Любовница политически благонадёжна, с 1927 года является негласным осведомителем ОГПУ (копии донесений прилагаются). Какой-либо информацией о контрреволюционной, троцкистской деятельности профессора Чадова не располагает. Характеризует его как увлечённого своими исследованиями специалиста, педантичного руководителя, скуповатого в быту. Алкоголь не употребляет. Не курит. Как сексуальный партнёр – малоинициативен, достаточно холоден, фантазий в эротических ласках не проявляет. Продолжительность полового акта – от двух до пяти минут. Что касается сути научных исследований, то в соответствии с полученным заданием агент немедленно приступает к сбору материалов на эту тему.
