Игорь Белисов - Скорпионья сага. Cамка cкорпиона
– Сынок… – повторила она женским эхом. По ее щекам текли ручейки.
В этот миг я и впрямь ощутил себя малым ребенком. Наверное, им я и оставался всю жизнь. И уж точно буду им оставаться, пока, слава Богу, живы родители. Внутри задергало, затолкало, забилось и прорвалось. Я без сил зарыдал.
Внезапно я понял: продление жизни – это искусство. Как естество жизнь – трагичная штука. Ее сюжет: от хорошего – к худшему. От юности – к старости, от веселья – к тоске, от надежды – к отчаянью. Нам не дано изменить беспощадной логики жизненной драмы, и остается отыгрывать роли, от которых нельзя отказаться. Что противопоставить этому сползанию в сумерки?
Свет искусства.
И самое трудное из искусств – быть все более взрослым. Быть человеком.
12
Быть нужным для всех – изматывающее дело.
Только в августе мне стало полегче. Отца, наконец, выписали из больницы, и я смог слегка перевести дух. Впереди простирался последний месяц, до того как Малышу возвращаться в город к учебе. Что до моего возвращения, оно виделось мне туманно. Не хотелось об этом думать. Я сконцентрировался на яхте.
Заделку пробоины я закончил еще по весне. В течение лета – шпаклевал и шкурил наждачкой, снова шпаклевал и снова шкурил, выглаживал до идеала, затем – грунтовал, затем – в три слоя красил, подгадывая солнечную погоду. Настал день, когда сияющий белый корпус на бурой траве под лазурным небом был окончательно готов к спуску на воду. Осталось поставить мачту, навесить рангоут и такелаж.
Мне стало грустно. Мелькнула тень деморализующей мысли: едва ли я отсюда когда-нибудь уплыву… Почесав подбородок, я взял телефон и написал эсэмэску:
«Хочешь выбраться ко мне на пикник?»
От таджиков мне достался мангал. От жены – вполне уютный сарайчик. Цивилизованных удобств, конечно, не было никаких, но Мира сказала, для нее главное – я. И вот мы сидели, тлел закат, мерцали звезды, млели угли, шипел шашлык, дурманно колыхался ароматный дымок, и, подливая красное вино в суровые железные кружки, я делился радостной перспективой:
– Представляешь, скоро будет настоящее дело! Мои скорпионы заявят о себе! Знал, знал, что все не зря, верил, столько лет! Нет, ты не представляешь!
– Мне так хорошо с тобой… – прошептала она.
Придвинулась ближе. Взяла мою свободную руку, пока второй я вращал обжигающие шампуры.
– Вот бы так встретить старость… Вдвоем, на лавочке, взявшись за руки…
– Сон золотой… – Я вздохнул. – До старости еще надо дожить…
Я осознавал, что это пиршество – не более чем шалость, а ее мечты – девическая греза, и, как ни чудно наше общее мгновенье, мне по-прежнему нечего ей предложить. Перспектива бизнеса еще вилами по воде писана. А вот то, что я старею – реальная неотвратимость. И опять мне с уколом в сердце подумалось, что без меня у нее еще есть в жизни шанс.
Начала рассказывать о каком-то доме в деревне. Она, оказывается, от земли: родилась в небольшом поселке. Там и сейчас живет ее мама, с дочерью, тот есть с младшей сестрой Миры. А дом в деревне заброшен. С тех пор как дедушку свезли на погост и мама забрала бабушку жить к себе.
– В доме нужен мужчина… – Улыбнулась не без подначки.
У меня неожиданно засосало под ложечкой. Бабушка? Мама?
Сестра? Славно, славно… Никогда не задумывался, что у нее есть семья. Впрочем, как же не быть? Не с небес же она в мою жизнь свалилась. Это только в кино герои приходят из ниоткуда и уходят в призрачное никуда, а в жизни мы включены в цепочку продления рода, и тащить на себе эти кандалы – мужчине. Дедушка – на погосте, отсутствие папы – по умолчанию. Должность мужчины зияет вакантной дырой. Старость на лавочке, взявшись за руки? Это засада.
Что может быть печальней несчастной любви?
Только любовь счастливая.
– Как у тебя с работой? – Я попытался сменить ненужную тему.
– Да так. Мало клиентов. Кризис.
Я выудил сигаретку, помял, закурил. Повисло продолжительное молчание.
– Хочешь бросить меня? – Она улыбнулась, глядя в огонь, глаза заблестели, и мне показалось, вот-вот заплачет.
– Невозможно бросить того, кого любишь.
– А кого не любишь?
И тут заулюлюкал мой телефон.
«Ты где?» – «На яхте, где же еще». – «Приезжай домой, а?» – «С какого перепугу?» – «Мне без тебя плохо». – «А у меня, представь себе, отпуск». – «Все думаю, как ты там?» – «Нормально». – «Я люблю тебя». – «Не выдумывай». – «Так ты приедешь?» – «Извини, нет».
На душе стало гнусно. И не потому, что я цинично жену отшил, а потому что после отшивания мне стало ее жаль. Вообще-то Природа это мудро придумала – наделить человека инстинктом, вынуждающим его к милосердию. Я – не зверь, мой удел мне смиренно ясен – быть высосанным теми, кто меня полюбил. А что делать. Но все еще тяжелей: я, видите ли, должен быть милосердным.
Оглянулся на Миру. Быть милосердным для кого-то – значит быть безжалостным для кого-то еще…
– Ну что приуныл?
– Я не тот, кто тебе нужен.
– Опять двадцать пять! Я просила, чтобы ты не произносил эту гадость.
– Да нет же, это не гадость, а правда. Правда в том, что всем нужна только любовь. А человек конкретного возраста, с его характером, судьбой и проблемами никому не нужен. Увы, это так. Пока между нами существует любовь, мы радуемся друг другу. Не желаем знать прошлого и тем более заглядывать в будущее. Потому что все остальное, что тянется долгие годы после того как любовь прошла – лишь различные сочетания жалости и безжалостности.
– Так тебе ее жаль.
– Она моя жена.
– Пустая формальность.
– Пойми, нет связи прочнее, чем связь формальная. Мы ходим на работу, там какие-то люди, наши коллеги, мы с ними дружим. То же самое и с семьей. Связь – это каждодневная работа. Связь – это штамп в паспорте.
– А как же любовь?
– Любовь? Что ты имеешь в виду: силу притяжения или количество самоотдачи?
– Я имею в виду тебя и меня.
– Природе плевать на тебя и меня. Она работает с шансами. Любовь – это шанс продлить жизнь и, тем самым, бороться со смертью. Вот у тебя еще есть в жизни шанс, а у моей жены – уже нет.
Мира вскочила и нервно пошла во тьму.
Остановилась. Ее силуэт смутно в сумерках розовел. Не оборачивалась. Предполагалось, я должен ринуться за ней и обнять. Черта с два! Сентиментальная сцена неожиданно меня разозлила, я налил в кружку вина и хлобыстнул залпом.
Возможно, плакала. Не знаю. Я опять закурил. Сидел и слушал, как вдали, в деревне лает собака. За всеми этими спорами про любовь, если они неосознанны, кроется глупость, а если осознанны – коварное манипулирование. По задумке Природы, в этот миг я должен ее пожалеть. Жена далеко, а любовница – здесь и сейчас. Обе плачут. Обе – женщины, и обе хотят монопольного мной обладания.
Ну что мне теперь, надвое разорваться?!
Конечно, любить – это быть способным приносить себя в жертву. Каждый человек вправе надеяться на милосердие. Но едва ли кому-то можно рассчитывать на чужое самопожертвование. И уж тем более этой жертвы требовать. Ведь лично я давно от женщины не требую ничего. Не претендую на чью-то мне принадлежность – потому что сам не могу принадлежать никому. В любви я не приемлю ни корысти, ни жертвенности, я ищу точку равновесия между двумя полюсами. Вот только есть ли она?
Может быть, это – точка свободы?
Вернулась. Села. Толкнула бедром. Шмыгнула носом. Шашлык подоспел. Я методично сгрузил с шампуров в единственную тарелку. Мангал заскучал. Я встал подкинуть дровишек. Заплясал, потрескивая, веселый огонь.
Мира поднялась и вплотную ко мне приблизилась.
– Ты о каких-то шансах… А я просто тебя люблю.
– А я просто даю растащить себя по кусочкам всем, кому я доступен.
Она потянулась руками, и ее лицо сквозь слезы блеснуло улыбкой.
– Тогда лучше я всего тебя съем!
Мы начали целоваться, нежно и жадно, судорожно и неспешно. Одежды падали. Все больше тела обнажалось сырости и огню. Она была божественна. Я нимало не сомневался, что ее влечет ко мне искренняя любовь.
Как не сомневался и в том, что это любовь – самки скорпиона…
И тут опять взбесился мобильник.
«Ты где?» – «Черт, ты прекрасно знаешь, где я». – «Ты один?» – «О господи, что за вопрос?» – «Приезжай домой, а? Мне без тебя очень плохо, правда. Какая-то тревога на душе…» – «Ну, я не знаю… прими какую-нибудь из своих таблеток…» – «Ты, все-таки, приезжай». – «Послушай, хватит меня терроризировать!» – «А я говорю, ты должен приехать!» – «А я говорю – нет! Я – свободный человек!» – «Свободный человек?»
Я слышал, как раздуваются ее хищные драконьи ноздри… И она прошипела:
«Ты об этом горько пожалеешь».
Утром мы отправились в город. Мира – на свою работу, я – на свою. С сонной электрички перетекли в бодрую толкотню метро и, невнятно простившись, поплыли по разным будничным веткам. В хаотичном бурлении двуполой людской толпы я почему-то подумал, что женщина видит любовь в виде воронки. Мне же представлялась совершенно иная модель: взаимный путь мужчины и женщины – не воронка, а ножницы.
