Светлана Смолина - Медвежьи сны
– Боже! – прошептала она, еще не понимая, что спаслась от сплетен и рук, которые разжались и лихорадочно принялись искать мобильный в недрах пальто. – Они ушли.
– Что? – Он не сразу понял, нащупав аппарат и пытаясь удержать женщину, торопливо распахнувшую дверь гардеробной. – Подожди!
– Мы опаздываем, Дима! – Она прятала от его глаз шелка и кружева, одергивала свитерок и приглаживала волосы. – Выходи оттуда и поехали.
Дмитрий Алексеевич разыскал внезапно захлебнувшийся звоном телефон, а вместе с ним и то, с чего началась история в шкафу, – сложенный листок.
– Черт, вот же она.
– Что это?
Маруся с опаской подошла ближе и глянула на белую визитку, небрежно сломанную пополам, как на загадочный чип, вынутый из головы помешанного на инопланетянах.
– Я должен позвонить.
– И ради этого?..
Она не закончила фразу, но было и так понятно, о чем она думает. Двадцать минут душного безумия, вседозволенность рук и губ, унизительные сплетни завистливых дам. И все это ради какого-то телефона под именем Дениса Сорокина, будь он трижды неладен!
– Мне нужен этот телефон! – Разозлившись, он почти перешел на крик. – И если ты считаешь…
Снова два омута затягивали его вместе с этим раздражением, вкусом ее губ, рваным ритмом все еще не успокоившегося сердца, и он забыл, что хотел сказать, как кролик перед удавом.
– Дай мне дубленку! – попросила она, опустив ресницы и отпустив его из плена. – Без тебя не начнут, а если мы еще и опоздаем вместе, Бог знает, что люди подумают.
– Давно уже болтают, и только сегодня будут правы, – хмыкнул он.
– Я не стремлюсь оправдать доверие масс.
– И не надо, оправдай мое. На концерт мы уже опоздали, можем не ехать. – Он подал ей дубленку и, вдруг обхватив руками, как медведь, поцеловал в шею. – Господи, Машка…
– Нет! – Она вырвалась и подтянула к подбородку воротник. – Едем в ресторан.
– Волшебный шкаф, – с обидой пробурчал он и запахнул пальто. – Придется затащить тебя сюда после ресторана.
– Секретаршу свою затащи! – беззлобно огрызнулась Маруся, выходя в приемную. – Она только и ждет залезть к тебе в брюки.
– Она там уже побывала! – буднично сообщил он и запер кабинет. – А теперь, видишь, бесится из-за тебя.
– Вот ведь я дура! – Маруся зябко передернула плечами. – В этом городе есть хоть кто-то, с кем ты не спал?
– Мужики. И ты.
В машине он придвинулся, тронул рукой ее волосы, но она мотнула головой и заблестела глазами, глядя на дорогу. Только слез ему не хватало!
– Скажи еще, что я оскорбил твою невинность!
– Этого нельзя было допустить!
– Ты и не допустила. А то, что я трогал тебя… ну, не сломал, не помял, не испортил же ничего.
– Ты не понимаешь! – вздохнула Маруся, словно разговаривала с умалишенным. – То, что они говорят обо мне…
– Собака лает, а караван идет.
– Плевать на собаку! Не должен этот караван никуда идти!
– Должен, не должен – не на ромашке гадаем. – Внутри него вскипело и выплеснулось раздражение на весь мир. – С чего вдруг два взрослых человека, которые хотят… хм… сама знаешь, чего хотят… должны слушать бабскую болтовню?
– Я и не слушала, пока мы не оказались там. – Она уклонилась от обсуждения вопроса, чего хотят два взрослых человека, запертые среди вешалок и коробок. – И не знала раньше, о чем они говорят. Догадывалась, но ведь не знала наверняка…
– Ну и услышала ты, что они тебе завидуют! Кому хуже-то стало? – Он искренне не понимал, почему она изводилась из-за глупых сплетен. – Бабы всегда найдут, к чему придраться. – И, глянув в темноту ночи, вдруг расцвел, как каприфоль. – А я теперь знаю, что ты умеешь какие-то штуки, которые эти дуры не умеют. Покажешь?
– Ты невыносим! – сквозь выступившие слезы рассмеялась Маруся. – Все сводишь к одному.
– С тобой сведешь! Ты же сопротивляешься как королева-девственница, а секс в одиночестве – это в моем возрасте несолидно.
– Королева Бесс не была девственницей, это доказанный факт!
Он заинтересованно поднял брови, ожидая разъяснений, но она легонько стукнула его по руке, показывая, что разговор пора прекратить. Про королеву он ничего не понял, но женщина рядом с ним перестала плакать и можно было вздохнуть свободно.В ресторане они сидели, как чужие, стараясь не касаться друг друга. Табличка «зарезервировано» переехала на край стола, и на ее место поставили Марусину тарелку. Десятки глаз сверлили русый затылок, и ее уши горели от того, сколько раз присутствующие шепотом произнесли их имена. Даже старички-ветераны странно шелестели за соседними столиками и виновато замолкали, стоило ей скользнуть по ним взглядом. Марусе хотелось на сцену, где ее оценивали в контексте песни, в обрамлении аккомпанемента, улыбок, выкриков про «Сиреневый туман» или Сердючку. В компании Дмитрия Алексеевича она переставала быть самостоятельной, не была красивой женщиной или мелодичным голосом, она становилась его вещью, его пассией, и все обменивались догадками, какими штучками в постели она приворожила его восемь месяцев назад. Когда конферансье умолк и доморощенный фокусник, наряженный Дедом Морозом, ушел со сцены, а Дмитрий Алексеевич перестал смотреть в упор на ее напряженный профиль, официантка положила на стол несколько записок.
– Еще чего! – возмутился хозяин и оттолкнул их прочь. – Ты сегодня отдыхаешь.
– Дима, я лучше спою. – Она склонилась к его плечу и осторожно придвинула к себе записки. – Мне все равно кусок в горло не лезет, пока на нас смотрят. Дурацкая идея быть по эту сторону сцены.
– Из-за меня? – насупился он. – Ты меня стыдишься?
Но она не стала отвечать, легко поднялась и взошла по узкой лестнице, одетая совсем не так, как полагалось на праздничном концерте, в короткой юбке, сапогах выше колена, как кот из известной сказки, в обтягивающем свитере, который так запомнился его рукам. Зал заволновался, послышались привычные выкрики с названиями песен и исполнителей, и Маруся кивнула Сергею Сергеевичу, одетому по случаю праздника в серебристый фрак. Он понимающе склонил голову к роялю и картинно пробежался пальцами по черно-белым клавишам. Она встряхнула головой и запела для мужчины, с которым целовалась два часа назад в тесном шкафу на окраине города. Ее взгляд, как магнитом, тянуло к хозяйскому столу, где Дмитрий Алексеевич с мрачным лицом напивался, слыша, как шепчутся в зале, пока ее голос в предпоследнюю ночь уходящего года сплетает опасную паутину слов, в которую он попался, встретив ее в кабинете начальника ГАИ.Глубоко за полночь в тускло освещенном лифте, теряя рассудок от выпивки и ее близости, он снова попытался зажать женщину, как пьяный завсегдатай бара уставшую от мужского внимания стриптизершу. Она почти ответила на поцелуй, но до третьего этажа лифт домчал, как ему показалось, быстрее обычного, а возле двери, отклеивая от себя его ищущие руки, она сказала: «Не сегодня, езжай спать, ты ужасно пьян!» – и заперлась на оба замка. Он со всей силы нажал на звонок, послушал идиотскую фразу про гостей и Филькин лай, перешедший в рычание, стукнул кулаком в стену, подул на содранные костяшки пальцев и уехал по заснеженной улице обратно в ресторан. «Не дала!» – зашуршали насмешливые голоса, когда он через двадцать минут появился в дымном зале в расстегнутом пальто, со сбившимся на сторону галстуком и, набычившись, пошел к своему месту, застеленному свежей скатертью с табличкой «зарезервировано» посередине. Кто-то слишком громко хохотнул, он обвел налитыми кровью глазами столы, и, казалось, даже рояль заиграл тише, когда он скинул пальто на руки официантке и потребовал еще водки.
«Обещала и не дала», – с пьяной тоской напомнил он себе, уезжая домой под утро, и проводил вожделеющим взглядом стайку смешливых девушек на площади. Вспоминать запретный шелк белья под пальцами и бархатистую нежность шеи с легким запахом подаренных им же духов было невыносимо, и он с усилием переключил память на предстоящие в новом году проекты, пока машина плавно катила к неосвещенному особняку посреди коттеджного поселка.
Весь следующий день Маруся, выключив городской и мобильный телефоны, курсировала между спальней, кофеваркой и ванной в сопровождении собаки. К середине дня от кофе ее начало мутить, от горячей ванны кружилась голова, а валяться с книжкой в кровати было невыносимо, потому что в голову лезла всякая чушь. Впрочем, чушь была не всякая, а очень даже конкретная, и ей хотелось плакать, потому что из двух Дмитриев память выбирала того, который был территориально ближе. Она уговаривала себя, что это только из-за расстояния, из-за его медвежьего упрямства и напора, а тот, другой, в далекой Москве все равно самый лучший и самый любимый. Но цепочка мыслей все время замыкалась на вчерашних поцелуях. И тело напоминало, что можно отпустить желания на волю и начать жить, выбравшись из скорлупы прежних ошибок.
«Не поеду ни в какой лес! – обнимая Фильку, шептала она, будто мужчина мог ее подслушать. – Вот еще что придумал – проводить новогоднюю ночь в лесу! Тоже мне, Маша и медведи! Костер, петарды, шампанское… Бред какой-то! Посижу до половины первого и лягу спать. Сдался мне этот новогодний фарс!» Но слезы наворачивались на глаза, и приходилось снова идти в ванную, а мысли все бегали и бегали по кругу, как раскрашенные лошадки на карусели. Под «Иронию судьбы» она разревелась и все твердила про себя «с любимыми не расставайтесь…», словно эта магическая формула могла вернуть ее на год назад в ушедшую новогоднюю ночь, где они с Димой поссорились из-за его матери. Вернее, из-за очередной ее протеже, которую она пригласила к себе в дом, а Маруся оскорбилась, не желая встречать в подобной компании семейный праздник. «Она мне никто, ты понимаешь, никто! – кричала она, имея в виду очередную Олечку или Ирочку. – Ну, почему мы не можем побыть вдвоем, а? Так трудно встретить Новый год со мной, а не в компании черт знает кого?» Но Дима решил, что она про свекровь и его родню, разозлился и тоже стал орать, вынудив жену мгновенно замолчать и забиться в угол дивана. Из-за этой ссоры праздник был тусклым и скучным, хотя они и помирились уже на подъезде к маминому дому, а Олечка или Ирочка буквально накануне простудилась и не осчастливила их своим присутствием. Но все равно они даже спали в разных постелях, потому что Маруся ушла в комнату около двух, а Дима гулял до утра. Наутро он заявил, что был пьян и не рискнул идти на второй этаж, но она знала, что это ложь и он специально остался в гостиной, потому что не хотел ложиться с ней. И пусть под елкой с утра оказались шикарный бриллиантовый комплект с карточкой «Тебе, любимая!» и куча подарков от его родителей, братьев, сестер, кузенов и их детей, ничто не могло поднять ей настроение.
