Светлана Смолина - Медвежьи сны
– Разве я просила тебя помочь мне разобраться в себе? – оскорбилась Маруся. – И делать выводы о моей жизни?
– Ты можешь злиться сколько угодно. Но факты налицо. В конце концов, никто не мешает тебе выйти замуж снова и родить, если ты считаешь, что не реализована как мать.
– Выйти замуж снова? – переспросила она, как будто он предложил ей взойти на погребальный костер живьем.
– Возраст у тебя, конечно, уже поджимает, – бестактно продолжил хозяин. – Но сейчас медицина творит чудеса. Или сама родишь, или суррогатную мать найдешь.
– Дима, я не хочу об этом. – В ее голосе зазвучали плачущие нотки, и он удивленно поднял бровь, всмотревшись в ее расстроенное лицо. – Давай сменим тему.
– Да я вообще не хочу разговаривать. Поедем ко мне.
– Тебе Люськи мало?
– Мне тебя мало, мне недостаточно сидеть через стол.
Он смотрел исподлобья, зная, что она снова станет торговаться, снова отступит в последний момент, ни за что не решится подпустить его так близко, чтобы уже не думать о последствиях. Он вспомнил про эти их бесконечные брачные танцы и помрачнел, уткнулся взглядом в стол и пропустил момент, когда она решительно пересела на его скамейку, на секунду задумалась и придвинулась вплотную, будто услышала его мысли.
– Почему мы не можем ни о чем договориться, Дима? Может, нам вообще не стоит разговаривать?
– Это лучшее, что я когда-нибудь слышал от женщины! – Дмитрий Алексеевич обнял ее за талию, все еще опасаясь, что она вспомнит про мужа, двадцать лет семейной жизни и про то, что ей надо еще подумать Бог знает о чем. – Надеюсь, что ты никогда не забудешь, что сама это предложила?
– У меня хорошая память, – ответила она и, чувствуя, как сердце падает в бездну, прижалась к нему.
– Но ты забыла, что обещала трогать меня, когда я вернусь! – Блаженствуя, как пригревшийся кот, он осторожно гладил ее сквозь тонкий свитерок. – И что через час начинается праздничный вечер, где ты должна петь.
– Так трогать или петь? – поиграла бархатными интонациями она и поймала его заигравшуюся ладонь.
– Сначала заскочим ко мне в офис, потом на концерт, а потом то, что ты обещала, – шепнул он, касаясь губами ее уха. – Хотя концертом я готов пожертвовать.
– Тогда давай начнем с офиса, – скрывая улыбку, сказала Маруся, и он неохотно убрал руку, чтобы заплатить по счету.
В окнах приемной на заводе царил полумрак. Этажи были непривычно тихими, зато из столовой неслась музыка, сотрясая стены и перекрытия. Служащие провожали успешный старый год, пока хозяин, как лис в курятнике, крался по коридору, держа Марусю за руку и надеясь не попасться на глаза сплетникам и видеокамерам. В кабинете он зажег настольную лампу и рассеянно рылся в ящиках стола, как будто вспоминая, что ищет. Маруся замерла у подоконника, глядя на заснеженное поле, убегающее в темноту от света фонарей.
Всю дорогу из трактира они ехали молча, и она ощущала его взгляд, но не хотела ни говорить, ни даже включать радио. Оказалось, что рядом с ним можно молчать и думать о нем и о чем угодно, и представлять себе, как после концерта ей придется исполнить свое обещание.
– Да куда же она девалась! – Теперь Дмитрий Алексеевич копался в карманах пиджака, висящего в крохотной гардеробной, и негромко ругался. – Твою мать!.. Все не как у людей…
– Что не как у людей? – Она приблизилась, заглянула ему под руку. – Может, пиджак не тот?
– Тот, с чего не тот! – неожиданно рявкнул он и снова полез во внутренний карман.
– Давай я в этом посмотрю. А то мы опоздаем.
Она ловко скользнула мимо него, раздвинула вешалки, провела ладонями по лацканам пиджака, как опытный таможенник на личном досмотре, и опустила руку во внешний карман.
– Хм, пятьсот рублей. Чек какой-то. Ключи. Ты не ключи ищешь, Дим?
– Не то, все не то! – все сильнее злился он.
– Перестань рычать. Лучше скажи, что мы ищем.
Он не успел ответить, как в приемной послышались женские голоса и зазвонил телефон. Дмитрий Алексеевич и Маруся повернулись друг к другу и притихли.
– Он с обеда уехал. На столе? Сейчас посмотрю.
Хороши они будут, когда Алена застукает их вдвоем в стенном шкафу. Времени на размышления не осталось. Он потянул дверцу на себя, и она без шума закрылась, оставив крохотную щель, через которую сочился тусклый свет из кабинета. Маруся вдруг тяжело задышала и прошептала:
– Дим, давай выйдем!
– Я не могу тут…
– У тебя клаустрофобия?
– Нет, но…
– Замолчи!
В кабинете по полу застучали каблучки, и через несколько секунд Алена сообщила невидимому собеседнику, что «Дмитрий Алексеевич бумаги пока не подписал, так что теперь только после праздников», и записала информацию, которую звонивший решил оставить.
– Дим, уже можно выйти?
– Нет, она еще там.
Мало того, что Алена уходить не собиралась, оказалось, что на пустующий кабинет у нее были планы. Спустя пару минут в двух шагах от гардеробной кто-то двигал стулья, и вскоре уже два женских голоса зазвучали рядом.
– Что обещают синоптики? Включи телек пока, а я цветы полью.
– Что они могут обещать! Мороз, снег, пьянки.
Женщины захихикали, но второй голос Дмитрий не узнавал, а в щель были видны только тени, падающие из окна на стену за его креслом.
– Ты уезжаешь или здесь останешься?
Они расположились в его кабинете, как у себя дома, и если бы он не опасался выглядеть законченным идиотом, то устроил бы этим безмозглым курицам разгон мирных арабских иммигрантов силами французской полиции. Но рядом пряталась Маруся, и выскочить из шкафа, как чертик из табакерки, было невозможно.
– Дима, – одними губами позвала она и подергала рукав пиджака, заставив мужчину наклониться к ней. – А если они заглянут сюда?
– Молчи!
– У меня инфаркт будет!
– Тихо!
Она закрыла лицо руками и помотала головой. За дверцей женщины перешли к обсуждению личных тем, а потом… «Ах ты зараза! – подумал он, когда Алена скрипнула дверцей бара и послышался недвусмысленный звук касания горлышка бутылки о рюмку. – Мой коньяк!»
– За нас с тобой?
– Да, и пусть провалятся все мужики вместе с твоим шефом!
Заговорщицы чокнулись и зашуршали оберткой шоколада.
– И что он нашел в этой Климовой? Она же старая!
Маруся отняла руки от лица и неотрывно смотрела на мужчину. В темных омутах ее зрачков гуляла опасная рябь, не предвещающая ничего доброго.
– Одевается, как принцесса, ездит на шикарной тачке. А сама-то дешевка, певичка из забегаловки. Возомнила себя суперзвездой!
– И чего мужики так тащатся от москвичек?
Маруся побледнела, и водяной принялся баламутить воды омута.
– Не желаю это слушать! Избавь меня…
Но сейчас он не мог ее избавить и защитить ни от двух дур в своем кабинете, пьющих коньяк и злословящих, как старые ведьмы, ни от сплетен, ни от воспоминаний о муже, который сделал что-то не так, и потому в жизни хозяина медвежьего угла появилась примадонна из ресторана, хотя он уже и думать забыл о том, что женщины бывают такими.
– У них что, ноги из другого места растут? Или сисек больше двух? – не унималась гостья в кабинете.
– Они там, в своей Москве, умеют делать такие штуки… Думаешь, как они квартиры и машины отрабатывают?
– Тогда чего же ее муж бросил, если она такая профессионалка?
– Молодую, небось, нашел, вроде Люськи!
Маруся сглотнула душащий комок, закусила губу и закрыла ладонями уши, а вот глаза закрывать не стала, и темный омут, который так пугал его и манил, вдруг перелился через край. Но оказалось, что нет в нем никакого водяного, просто слезы, которые заструились по вспыхнувшим щекам. И тогда мужчина сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации: заменил ее ладони своими и поцеловал так, словно хотел вобрать ее всю, спрятать от нынешних сплетен и прошлых проблем. И от разочарований в будущем, о которых они оба еще не знали. В тот же миг он испугался, что сейчас она оттолкнет его и Алена с товаркой станут свидетелями невероятной сцены в гардеробной. Но непредсказуемая Маруся пробралась руками под его пиджак, обхватила за спину, как утопающий обнимает бакен, и замерла в жарком плену. Дамы наливали себе по второй, а он все целовал эту столичную суперзвезду, и она постепенно оттаяла, забылась, принялась отвечать ему всем телом, прижимаясь так, что он терял рассудок и ощущение реальности. Ее дубленка мешала, собственное пальто сковывало, как латы, и немыслимо раздражали вешалки, теснота стенного шкафа, необходимость двигаться бесшумно, а не разметать по углам одежду и, прижав женщину к стене, залезть к ней под юбку и почувствовать благодарный отклик. Он давно выпустил ее голову, потому что оба перестали слышать происходящее в кабинете, и Дмитрий потянул назад мягкий воротник дубленки, которая тоже не стала сопротивляться и соскользнула на пол легко и бесшумно. И тогда мужчина, окончательно уверившись, что теперь им никуда не деться, задрал мягкий свитер, плотно обхватывавший ее тело. «Вот сейчас!» – твердил он себе, не сознавая, что не может быть никакого «сейчас», что место неподходящее, и время тоже. И всего лишь случайность на минутку свела их, как детей, в шкафу. И за этой минуткой уже завтра могло не оказаться ровным счетом ничего, что позволило бы ему вот так обнимать ее снова и снова. Но думать «про завтра» он уже не мог, потому что под свитером был нагретый шелк и кружева, а под юбкой нетерпеливая ладонь скользила вверх по бедру, не встречая сопротивления. Его руки узнавали то, что давно угадали глаза и желания, и это невозможное ранее узнавание, а сейчас такое естественное и неотступное, заставляло его забыть о пикантности ситуации. И когда с чудовищным, как показалось им обоим, грохотом сверху посыпались вешалки и коробки, а в его кармане сорвавшимся с цепи псом заорал телефон, Марусино сердце рухнуло и разбилось о гулкую тишину в кабинете.
