Владислав Кетат - Дети иллюзий
– Картошечка, мальчики, картошечка…
Прохожу мимо – есть совершенно не хочется. А вот чего мне действительно хочется, так это пива. Взяв в каким-то чудом не закрывшемся ларьке ледяную бутылку, сажусь в последний вагон последней электрички из Москвы. В таких традиционно ездит много пьяных и неадекватных персонажей, кроме того, есть шанс нарваться на гопников, но сегодня мне пофигу. Во-первых, я сам пьяный, а, во-вторых, голова не тем занята. Я ещё мыслями там, на дне рождения странной девушки из странной семьи.
Сажусь у окна. Открываю бутылку зажигалкой – примёрзшая крышка сползает с горлышка медленно, без энтузиазма. Не успеваю сделать и пары глотков, как рядом образуется весёлая компания студентов, у которых одна бутылка «Хванчкары» на всех. Обременённые тубусами двое юношей и три девушки шумно обсуждают какого-то общего знакомого. На лицах у всех счастье, только у одного, самого пьяного, печаль.
«Если верно то, что счастье возможно только в молодости, – думаю я, отхлебнув ещё, – то жизнь есть не что иное, как движение от счастья к несчастью. А если так, то не является ли это доказательством бесцельности жизни как таковой?»
Мои соседи пускают бутылку вкруговую. Деликатно отклоняю предложение поучаствовать в совместном распитии в общественном месте. Одна из девушек, та, что уселась напротив (и у которой, видимо, нет кавалера), бросает на меня исполненный интереса взгляд, на который я отвечаю выражением лица, которое можно перевести как: «не сегодня». Едва заметно двинув бровью, девушка отворачивается.
«Вряд ли это было проявление искренней заинтересованности к моей персоне, – успокаиваю я сам себя, – скорее, девушку под влиянием выпитого накрыло генетически заложенное в ней женское кокетство. Ровно как и мной несколько часов назад двигало также заложенное генетически желание обрюхатить всё, что шевелится, и, понятное дело, под тем же самым влиянием…»
Достаю блокнот, предназначенный для записи поручений начальства и свалившихся с небес на мою голову гениальных фраз, и случайно оказавшийся у меня в портфеле карандаш. Делю чистый лист вертикальной чертой пополам. Вверху левой половины пишу: «Татьяна», вверху правой – «Настя». Проезжаю целых четыре остановки, прежде чем в обеих колонках появляется первая запись: «Кто-нибудь может объяснить, зачем мне всё это нужно?»
3
Сходить в «Бубновый валет» мы с Доном Москито собирались ещё в феврале, но выбраться удалось только в канун дня мужской солидарности, то есть восьмого марта. Так как наши эмансипированные дамы указанный праздник грязно саботируют, считая его чудовищно совковым и немодным, нам с Колей сам бог велел провести его вдвоём, чему я, как ни странно, рад – иногда ведь надо выбираться в свет поодиночке. В общем, как удачно спел Александр Николаевич голосом Бориса Борисовича: «Как хорошо без женщин и без фраз…»
Место, куда мы решили пойти, открыто относительно недавно, но уже довольно знаменито – вечерами тут всегда аншлаг. Секрет популярности заведения, прежде всего, в его месторасположении: оно находится на цокольном этаже одного из помещений Третьяковской галереи. Попасть сюда можно как с улицы, так и из самой галереи, поэтому кроме праздно шатающихся по Лаврушинскому сюда стекаются ещё и окультуренные, но голодные посетители, которые и делают основную кассу.
Я прихожу раньше назначенного времени и захватываю самый дальний от входа столик. Небольшой зал практически пуст – кроме моего, занят всего один, у полукруглого, выходящего на Лаврушинский, оконца. Мужчина и женщина, сидящие за ним, одеты по моде прошлого века – мужчина в бордовую «визитку» и широкие чёрные брюки, заправленные в сапоги; женщина – в изящный костюмчик а‑ля Ия Савина из «Дамы с собачкой», не хватает только шляпки. Ну, и собачки.
«Должно быть, экскурсоводы, которые водят тут по утрам детишек на тематические экскурсии, – догадываюсь я, – видимо, отдыхают после встречи с малолетними чудовищами».
– Чего изволите-с? – обращается ко мне стилизованный под «человека» из того же времени, что и парочка у окна, официант, которого я, как только увидел, окрестил «половым».
– Принеси-ка мне, голубчик, кофею, – манерно, в качестве реакции на «изволите-с», говорю я, – по-турецки.
– По-турецки не варим-с, – не моргнув, ответствует «половой», на котором красная косоворотка, белый фартук до полу, и лихо закрученные, но явно фальшивые усы. – Могу предложить экспрессо, двойной экспрессо, американо, мокко, латэ…
– Пусть будет лате, – прерываю я, – и можно зажигалку попросить…
– Разумеется, – с поклоном отвечает «половой», и, порывшись в кармане фартука, протягивает мне коробку спичек.
– Шведские? – пытаюсь поддеть я, но тот подачи не принимает:
– Нет-с, Балабановской спичечной фабрики.
Закуриваю. Помахав в воздухе потухшей спичкой, «половой» уходит, оставив меня с коробком и в приподнятом расположении духа.
Я не сразу опознаю моего друга в высоком подтянутом человеке в пальто, который заходит в полузатенённый со сводчатым потолком зал спустя сорок минут после назначенного времени. Перемены в его облике настолько разительны, что я забываю о том, что тот опоздал, и что я десять минут назад решил за это задушить его галстуком.
Во-первых, волосы: в сравнении с тем, что было раньше, их, считай, что нету вовсе. Голову Николая теперь венчает прилизанная стрижка первоклассника, столь же маловыразительная на фоне прежних русых, торчащих во все стороны, кудрей, как дореволюционная плюгавая фуражечка против латиноамериканского «аэродрома» Паши Мерседеса. Во-вторых, прикид: полосатый пиджак, штучные брюки, рубашка с воротником-стойкой и завязанный крупным узлом бордовый атласный галстук. Ну, и, в-третьих, тонюсенькие водевильные усишки вразлёт, поселившиеся над его верхней губой.
– Здравствуй, Валера, – говорит мне обновлённый Дон Москито, бросая пальто на свободный стул, – извини, что опоздал. Анюта задержала.
После формального рукопожатия он приземляется на стул и закуривает. Длиннющая папироса (где только достал!) прикуривается от обычной «Биговской» зажигалки. Это, пожалуй, единственный прокол в имидже. Во всем остальном мой друг полностью соответствует уровню дамы без собачки и её спутника. Сизоватый дым папиросы, обволакивающий его после каждого выдоха, накидывает к выбранному образу ещё пару-тройку очков.
Увиденное меня шокирует настолько сильно, что я не могу внятно прокомментировать увиденное – язык совершенно не слушается. Нет, дело не в зависти, просто всё слишком неожиданно. Дабы не обнаружить смятение, лезу за сигаретами. Разумеется, штука «Золотой Явы» ни в какое сравнение не идёт с Колиной папиросиной, и чтобы хоть как-то соответствовать обстановке, я тихонько отламываю от своей фильтр. И прикуриваю от «шведских» спичек.
«Надо будет узнать, где он такие покупает, – думаю я, – наверняка, гадость редкостная, но выглядят отпадно…»
Дон Москито пододвигает ближе ко мне пепельницу, и замечаю на безымянном пальце его левой руки серебряный перстень с каким-то рыжим камнем.
– Анюта подарила, – сообщает он, проследив за моим взглядом, – это сердолик, любимый камень поэтов серебряного века.
Восхищённо киваю:
– Круто…
Довольный произведённым эффектом, Дон Москито немного засучивает рукав пиджака, показывая мне квадратную запонку на белоснежном манжете.
– Гарнитур.
– Реально круто, чувак.
Неожиданно и бесшумно со стороны окна появляется «половой» с классическим полотенцем наперевес:
– Чего изволите-с?
– Бутылку красного, – бросает ему мой друг, – и два бокала.
«Половой», выполнив команду «кругом» с поклоном, отваливает, а ко мне, наконец, в полной мере возвращается способность говорить.
– Что с тобой, Коля? – вопрошаю я. – Что с тобой случилось?
Мой вопрос, кажется, его совершенно не удивляет. Вероятно, Дон Москито к подобному уже привык.
– Теперь я буду выглядеть так всегда, – отвечает он гордо, – надоело чучелом ходить.
– Кому надоело? – уточняю я.
Дон Москито смеётся дымом:
– Скажем так: мне тоже надоело ходить чучелом…
Неожиданно его взгляд фиксируется в одной точке, Дон Москито на мгновение замирает, затем запускает руку во внутренний карман пиджака, судорожно извлекает оттуда записную книжку, а из другого кармана карандаш. За время совершения указанных эволюций в моей голове успевает родиться и умереть три-четыре версии происходящего, пока, наконец, я не соображаю, что моему другу в голову свалилась рифма, и что он просто собирается срочно её увековечить.
– Ну, ты меня напугал… – только и могу выговорить я.
– Извини, – не сразу отзывается Дон Москито, поглощённый записью, – подожди секунду…
