Владислав Кетат - Дети иллюзий
– Ну, ты меня напугал… – только и могу выговорить я.
– Извини, – не сразу отзывается Дон Москито, поглощённый записью, – подожди секунду…
Терпеливо жду. В таких вопросах я весьма щепетилен – терпеть не могу, когда мне мешают писать, и не люблю мешать сам. Я не раз и не два наблюдал за тем, как кто-нибудь из друзей впадал вот в такой вот творческий раж, и более всего меня радовал диапазон выражений их лиц – от придурковатого с полуоткрытым ртом, до задумчивого с блуждающей на губах улыбкой.
«Интересно, а как выгляжу я сам, когда делаю вид, что творю? – думаю я. – Надо будет как-нибудь глянуть на себя в зеркало, что ли…»
В этот момент, снова перепугав меня до смерти, Дон Москито громко плашмя приземляет карандаш на стол и облегчённо выдыхает.
– Готово!
Взяв раскрытую записную книжку в левую руку, а воображаемый веер в правую, он начинает декларировать:
Человека потерять, сердце рифмой бинтовать,
И страдать, страдать, страдать…
Долго чучелом ходить, сердце голодом морить,
И творить, творить, творить…
Человека отыскать, сердцем до небес достать,
И летать, летать, летать…
Прыгнуть в омут и поплыть, самого себя забыть,
И любить, любить, любить…
– Сильно, – говорю я. – Только вместо «страдать» я бы поставил «бухать».
Дон Москито гогочет детским натуральным смехом.
– Сволочь ты, Лера! Но мне всё равно, главное, на сегодня я свободен!
– Что значит, свободен?
Вместо ответа Дон Москито показывает мне несколько исписанных его мелким «бесящим» почерком листов записной книжки.
– И чего? – не понимаю я.
– Как это, чего. Норму я на сегодня выполнил, теперь можно и отдохнуть.
– Какую, извини, норму?
Мой друг не без труда засовывает орудия поэтического труда обратно в карманы.
– Понимаешь ли, Валера, – говорит он, понизив голос, – я тут заделался Саддамом Хусейном от поэзии.
– Это как?
– Ну, у него «Нефть в обмен на продовольствие», а у меня – «Поэзия в обмен на секс».
Он придвигается ко мне ближе и шепчет:
– Понимаешь, у Анюты есть один пунктик… пока я не напишу чего-нибудь, она мне… ну ты понимаешь…
– Не даёт? – так же шёпотом спрашиваю я.
Дон Москито морщится.
– Зачем же так грубо! Ну да, не даёт…
Смеюсь – как же иногда странно бывают устроены отношения полов! Одни девушки отдаются за деньги, другие из жалости, а третьи, как я только что узнал, за стихи.
Приносят вино и два бокала. Бутылку, перед собой, словно икону, несёт «половой», а высокие, больше подходящие для шампанского, бокалы – какой-то молоденький пацанчик в косоворотке.
– Каберне, – сообщает «половой».
– О! Весьма кстати. – Дон Москито буквально выхватывает у него из рук обёрнутую в салфетку тёмную бутыль и не особенно аккуратно разливает по высоким бокалам бордовое вино.
– За что пьём? – спрашиваю я.
Прежде чем ответить, Дон Москито берётся двумя пальцами за «талию» своего бокала и поднимает его на уровень глаз.
– Прекрасен страшный мир при взгляде сквозь вино! – нараспев произносит он. – Да будет же вот так всегда! In vino veritas! Ура!
– Воистину, veritas! – подхватываю я, вставая. – Ура!
Позади нас раздаются негромкие хлопки – это ряженые экскурсоводы. Прежде чем приземлиться, раскланиваемся с ними.
– А как у тебя с Татьяной? – прищурив один глаз и выгнув дугой бровь над другим, спрашивает меня чуть захмелевший Дон Москито. – Только не врать!
Вообще, я не люблю обсуждать такие вопросы даже с близкими друзьями, но, как говорил один симпатичный до оторопи кинематографический людоед: «Qwi pro qwo», что на язык родных осин можно перевести как: «Откровенность за откровенность». Кроме того, терпкое лекарство от меланхолии уже начало делать своё чёрное дело. По этим двум причинам я почти с лёгкостью выдаю то, что портило мне настроение весь вчерашний день и сегодняшнее утро.
– Мы позавчера первый раз за время нашего знакомства поругались, – говорю я. – вернее, не поругались, а поссорились.
У друга на лице появляется озабоченность:
– Из-за чего?
– Не поверишь, из-за литературы. Мы собирались в гости к её друзьям, и она попросила меня купить подарки: бутылку вина на стол и книгу некого писателя Акунина, о котором я до этого момента ни разу не слышал.
Дон Москито поднимает к сводчатому потолку худые длинные руки, ещё раз демонстрируя мне «поэтические» запонки.
– Ты не слышал, кто такой Акунин?
– Представь себе, не слышал!
Руки с грохотом обрушиваются на стол.
– Как такое возможно! Его же сейчас вся Москва читает!
– Ты будешь корчить из себя Веру Холодную, или слушать?
Дон Москито принимает нормальный вид:
– Извини. Что было дальше?
Я продолжаю:
– Ну, прихожу я в «Библио Глобус», спрашиваю: «Где тут у вас модный писатель Акунин?» А продавщица мне и говорит: «Никакого Акунина у нас нет. Может, вам нужен Кунин, это он самый модный писатель»
– И чего ты? – сдерживая смех, спрашивает Дон Москито.
– Чего, чего… Купил я этого Кунина целых две книги, для верности. Названий не помню. В переходе у «Китая[7]», взял бутылку «Киндзмараули» и «Балтику» четвертую, себе для разгона. Стою у метро, курю, пиво хлебаю. Типа, жду. Не успел допить, приходит Татьяна. Говорит: «Покажи, что купил». Я показал.
Теперь смеётся Дон Москито. Громко, как говорила моя бабушка, «по-кобылячьи».
– Вот тебе смешно, – продолжаю я, когда он замолкает, – а меня чуть не убили, ещё и за пиво досталось. Потом, конечно, всё устаканилось: прямо в переходе в книжной палатке мы с ней купили этого самого Акунина, а треклятый Кунин очень пришёлся ко двору Татьяниной матушке. Оказалось, она его тайная фанатка.
Дон Москито хлопает меня по плечу:
– А что ты переживаешь, это же смешно! Сами потом будете вспоминать с удовольствием.
Снимаю его руку с плеча:
– Может, ты и прав. Только, понимаешь, мы с ней до этого ещё ни разу не сорились, а тут она меня натурально оборала. И это при том, что вопрос-то плёвый. Ну, подумаешь, не ту книгу купил! И, знаешь, сразу всё изменилось. Понимаешь, о чём я?
Глаза моего друга перестают смеяться:
– Понимаю. Будто порвалась тонюсенькая плёночка, отделявшая вас от остального мира, разрушилась безупречность отношений, рухнула пирамида совершенства…
– Только не надо глумиться, ладно?
– Ни в коем случае! – серьёзно заявляет Дон Москито. – Но во всём надо видеть свои плюсы. Если она на тебя наорала, значит, ты перешёл для неё из разряда чужих в разряд своих.
Он разводит руками в стороны и вновь широко улыбается:
– Поздравляю, вы стали ближе!
Сперва мне хочется врезать этому сбежавшему из заснеженного Петрограда психологу-любителю между глаз, но спустя мгновение порыв иссякает. По сути дела он прав, да и винить тут некого. Чтоб разрядить обстановку, наполняю бокалы. Вино теперь не кажется мне терпким – я ощущаю совсем другой вкус – возможно, это и называется «букет».
– Знаешь, у нас с Анютой тоже не всё идеально, – сообщает Дон Москито, ставя на стол пустой бокал. – Так, вроде, всё в порядке, но…
– Что, «но»?
Мой друг резковатыми движениями ослабляет узел галстука:
– …мне иногда кажется, что кроме Гумми, то есть меня, она завела себе ещё и Моди. Для полного комплекта.
– Моди? Что ещё, на хрен, за Моди? А, Модильяни! – соображаю я. – В смысле, художника?
Дон Москито грустно кивает.
– А откуда такая уверенность?
– В том-то и дело, что никакой уверенности нет, есть туманная неопределённость. Понимаешь, у неё дома с недавних пор появился очень подозрительный портрет…
– Чей портрет?
– Её, разумеется! Если бы был мой, я бы, наверное, так не дёргался!
«Мести час настал для нас!» – проносится у меня в голове.
– Во всём надо видеть свои плюсы, Коля, – начинаю я с умным видом, – твоя девушка сделала ещё один шажок к осуществлению своей мечты, и ты ей в этом помог.
Дон Москито стреляет в меня дуплетом серых глаз.
– Скотина ты, Валера, редкая. Больше ничего тебе не скажу, а растреплешь кому – придушу чем-нибудь в тёмном парадном.
От сказанного мне почему-то становится немного неуютно. Хочется извиниться.
– Ну, ладно, ладно. Может, ты зря волнуешься, – пытаюсь успокоить его я, – портрет ещё ничего не значит.
Дон Москито разливает остатки вина, оставив в бутылке лишь «благородный» осадок.
– Валера, если мужчина рисует женщину, то портрет всегда что-то да значит, – говорит он устало, – особенно если та, кто на нём, в костюме Евы.
– Голая?
Дон Москито без тоста допивает свой бокал.
– Ну, почти. Простынкой кое-что прикрыто.
