Владислав Кетат - Дети иллюзий
– …но это не значит, что я прямо сейчас готова отдаться тебе на этом диване!
– Тогда я лучше пойду, накачу с Тёмсиком!
– Сидеть! – указывает мне Настя на стоящий рядом стул.
Снова сажусь. У моей визави в руках появляется что-то блестящее.
– Сначала конфета, потом поцелуй, – говорит она шёпотом. – Открой рот, закрой глаза.
Ожидая подвоха, слегка размыкаю челюсти и опускаю веки, но через мгновение ощущаю во рту вкус карамели. После сытного обеда и выпивки сладкое нарушает мой кислотно-щелочной баланс, но карамелька вкусная – прямо как я люблю.
– Что за конфета?
– Ты жуй, глотай, – вместо ответа слышу я Настин голос, которая, судя по звуку, никуда не сбежала и сидит там, где сидела.
Пытаюсь тихонько приоткрыть глаза, чтобы понаблюдать за ней, но моя попытка мгновенно пресекается.
– Эй, с конфетой во рту, не подсматривать!
– И в мыслях не было, Анастасия… извини, запамятовал, как тебя по батюшке?
– Фёдоровна.
– Очень приятно, я меня – Валерий Михайлович. Так вот, у меня и в мыслях не было за тобой подсматривать. Во всём виноват страх темноты – первейший из человеческих. Можешь мне не верить, но в детстве я настолько сильно её боялся, что не мог спать один, и часто наведывался к родителям в постель. Даже теперь, когда мне стукнуло двадцать четыре, я так же неуютно чувствую себя один во мраке ночи, и мне часто бывает невыносимо…
– Доел? – перебивает меня Настя.
– Почти…
– Тогда, иди сюда. Только глаза не открывай, и давай-ка без рук.
Для верности заложив руки за спину, подаюсь вперёд, ориентируясь, скорее, по запаху Настиных духов, нежели по звуку её голоса. Первое, на что я натыкаюсь – её ладони. Мягкие и тёплые, они скользят сначала по моим щекам, потом по лбу, затем Настя запускает пальцы в мои волосы у висков. Когда они смыкаются у меня на затылке, по моей спине проходит ощутимая дрожь. Заметив это, Настя негромко усмехается:
– Во, кудри-то отрастил…
Молчу. Хмель и получаемые приятные ощущения не располагают к беседе. Настя оставляет в покое мои волосы и проводит подушечками пальцев по всему лицу ото лба до подбородка, как слепая, пытающаяся определить форму лица на ощупь. Её прикосновения мне не просто приятны, есть в этом что-то для меня новое и очень волнительное. Я ведь ей не соврал, что боялся темноты, и что сейчас боюсь тоже…
– Не открывай глаза, хорошо? – шепчет она.
– Хорошо, – шепчу я в ответ, – всё, что захочешь…
Наконец наши губы находят друг друга. Поцелуй выходит сладким, но не из-за карамели, а от долгого ожидания.
Осмелев, расцепляю слегка затёкшие руки и кладу их на узкие Настины плечи. Сквозь тонкую ткань чувствую их остроту и теплоту её тела. Пытаюсь аккуратно притянуть Настю к себе, но у меня ничего не выходит – Настя в прямом смысле непреклонна. Тогда я решаю приблизиться к ней сам, но Настя, разгадав мой манёвр, чуть-чуть отклоняется в сторону, и я, словно неопытный боксёр «проваливаюсь» мимо неё. Невероятных усилий мне стоит удержать равновесие и не свалиться со стула, на пол падает только Настина туфля. Издевательский смех становится завершающим аккордом моего позора.
«Смейся, паяц, над разбитой любовью», – думаю я, не в силах взглянуть Насте в глаза.
– Молодёжь! Идёмте пить чай! – слышится за дверью спасительный бабушкин голос.
За чаем ничего интересного не происходит. Гости обсуждают сначала очередное покушение на Шеварднадзе, а затем Чеченскую войну. Стол по обыкновению разделяется на два лагеря: тех, кто считает приемлемым настоящий порядок вещей, и тех, кто за войну до победного конца. Особенно горячими сторонниками последнего оказываются Настин отец и подводник с примкнувшим к ним Тёмсиком; бабушка и ещё двое гостей против. Я храню нейтралитет и помалкиваю – не люблю говорить о том, в чём сам не участвовал и участвовать не собираюсь.
Грозящая перерасти в мордобой, дискуссия заканчивается, когда Настя приносит с кухни огромный чайник с дополнительной ручкой в районе носика. Всем, начиная с бабушки, она разливает из него в синие с золотом чашки невиданный мной доселе красный чай, потом под аплодисменты задувает торт с двадцатью четырьмя свечами, уверенно режет его, и так же начиная с бабушки, раскладывает отрезанные кусочки по блюдцам.
– Это тоже ты испекла? – спрашиваю её я, когда она, слегка офигевшая от всего, приземляется на своё место. – Кстати, очень вкусно, как, впрочем, всё, что ты приготовила…
В ответ получаю испепеляющий взгляд и лёгкий пинок туфлей под столом.
К десяти часам гости начинают расходиться. Первым отчаливает подводник. «Пора в базу, – говорит он, медленно, по-стариковски вставая, – засиделся». Вслед за ним, церемонно со всеми, кроме меня, попрощавшись, уходит Тёмсик. Я тоже порываюсь уйти, но Настя меня удерживает. Не понимаю, зачем ей это нужно, но не сопротивляюсь. В конце концов, в квартире остаются четверо: Настя, её отец, бабушка и я.
– Вот теперь иди, – говорит мне Настя.
Говорю: «до свидания» бабушке, жму руку отцу. Попрощавшись со мной, они оба тактично покидают прихожую, оставляя нас с Настей одних. Мне кажется, они очень милые люди, или это просто я пьяный.
– Тебе, вообще, куда? – спрашивает Настя тихо.
– Город Королёв Московской области, – отвечаю я, подавив зевок.
Настя делает большие глаза:
– Куда-куда?
– Раньше это место гордо именовалось Калининградом Московской области в честь дедушки Калинина, а теперь Королёвым той же области, не трудно догадаться, в честь кого. По Ярославской ветке. Сорок минут кошмара, и ты дома.
– Прости, я думала, ты москвич… мне так стыдно, но я не хотела, чтобы ты уходил раньше…
– Тёмсика? – осеняет меня.
Из уверенной в себе девицы Настя вдруг превращается в виноватого в чём-то ребёнка.
– Угадал, – тихо произносит она.
– Династический брак?
– Вроде того…
– Отцов протеже?
– Угу…
Мне становится тоскливо. Так, будто меня только что бесстыдно обвесили и обсчитали в магазине. Нет, я не злюсь, просто на душе как-то гадко.
– Теперь мне стала понятна моя роль в этой странной пьесе, – говорю я спокойно, – спасибо.
– Ничего тебе не понятно…
Настя смотрит на меня в упор. В её глазах никаких чертят, она серьёзна, как училка ботаники.
– В женском поведении есть вещи, – говорит она, – которые мужчины, в принципе, понять не в силах. Как бы ни старались. То, что я пригласила тебя на день рождения – одна из них. А теперь иди.
Открываю старый, если не сказать, древний, замок с ребристым колёсиком.
– Прощай.
Настя провожает меня странным взглядом.
– До свидания. И смотри, аккуратнее, не прощу себе, если с тобой что-нибудь по дороге случится.
Машу рукой в знак понимания и выхожу на громадную лестничную площадку, заставленную всяким соседским хламом. Дверь за мной закрывается мягко и почти бесшумно, слышен только негромкий щелчок антикварного замка.
«Почему под словом «случиться» в плохом его значении обычно понимается физический, а не душевный ущерб? – думаю я, спускаясь вниз пешком. – Почему на прощанье перед дальней дорогой не говорят: «Смотри не влюбись!», «Не повстречай ту, что разобьёт тебе сердце!» или: «Пусть судьба разминёт тебя с той, которая одурманит тебя ложными надеждами!» Может, оттого, что физический ущерб всегда ставится выше ущерба душевного? То есть, поскользнуться в переходе и сломать руку или получить в электричке от хулигана по морде хуже, чем быть обманутым в лучших чувствах? Бред какой-то…»
За размышлениями выхожу из парадного. Двор, показавшийся мне ранее огромным, оказывается маленьким и кургузым. Занесённые снегом машины и горбатые «ракушки», стохастически по нему разбросанные, рождают у меня в мозгу ассоциацию с брошенной при отступлении вражеской военной техникой. Вокруг ни души, давешних котов и след простыл.
Осторожно спускаюсь по скользким ступенькам. Впереди меж сугробов темнеет дорожка, по которой мы лавировали с Настей, взявшись за руки. Господи, как же давно это было! Неожиданно вспыхнувший огонёк справа заставляет меня вглядеться в темноту. Курильщик, секунду назад совершенно неразличимый в тени одинокой «ракушки», делает шаг в сторону и оказывается моим недавним собутыльником и, как выяснилось, соперником. Раздаётся характерный щелчок, и окурок, роняя искры, по настильной траектории уходит в сугроб.
– Тебе до метро? – спрашивает Тёмсик и, не дождавшись ответа, предлагает: – Пройдёмся?
Немного оправившись от испуга, отвечаю утвердительно.
Человек, идущий справа от меня по улице, на которой мы с Настей стали свидетелями безобразного торга, меня немного ниже, но разница в росте с лихвой компенсируется шириной плеч и, думается, массой. По моим прикидкам, веса в Тёмсике килограмм девяносто пять – сто, если не больше. Короче говоря, в рукопашной схватке, если таковая случится, шансов у меня будет, как у глиста супротив паровоза. Мало, короче.
