Константин Хадживатов-Эфрос - Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки
– Вы, Антон Семенович, знаете только этот факт, – отвечает Костюхин. – А фактов много, я говорил вам.
– Я тебя давно знаю! – Антон Семенович открывает глаза и следит за капельками на окне – те все липнут и липнут друга на друга. – Ты и не такое придумаешь!
Тошнотворность глупых выяснений и заранее понятной реакции смещаются к воспитательским мотивам, и Антону Семеновичу неприятно от этого. И чем глубже он понимает ситуацию, тем смешнее ему становится.
– Ты понимаешь, – говорит он, – я ведь должен.
Костюхин инстинктивно улыбается, как бы давая понять, что он согласен.
– Ну, хорошо, – чуть быстрее произносит Антон Семенович. – Зачем ты ей-то повод давал? Валентина Ивановна у нас резкая женщина.
– Да мне-то какая разница! – чуть взбадривается Костюхин от слабого прилива раздражения. – Зачем других-то учить? Кто ее просит?!
– Да, – соглашается Антон Семенович и, с трудом оттолкнувшись от кресла, вырубает приемник, потом плюхается на место.
Сразу наступает желанная тишина, только слышны шорохи за дверью кабинета и шлепки дождика о карниз и по стеклу.
– Вы же понимаете, – Костюхин удовлетворен поддержкой, – да и все тоже.
– Но извиниться надо, – настаивает Антон Семенович. – Она работник заслуженный. Прояви сочувствие. Когда-то была одним из лучших наших программистов.
– Лучше бы она внуков воспитывала, – возмущается Костюхин, – прохода нет от этих заслуженных.
Внезапная мысль пронеслась по капризной кривой в голове Антона Семеновича. Слова Костюхина нервно крутанули там винтики, и организм беззвучно заверещал, не выплескивая свой вопль на поверхность. Показались Антону Семеновичу глаза Костюхина двумя пятнышками на белой скатерти.
– Зачем же так судить? – проворчал пока что он. – Зачем же наступать на пятки?
– Да вы сами посмотрите, – Костюхин склонил голову набок, – вокруг, здесь и везде. Как же нам-то быть?
– Ты и меня имеешь в виду, – фактически напоминая Костюхину, кто перед ним, бросил вскользь Антон Семенович.
– И вас! – чуть ли не радостно подтвердил Костюхин.
– Ага, – обрадовался Антон Семенович и сразу стал проворно развязывать свои ботинки. – Сейчас сниму, куда-нибудь спрячешь, – иронизировал он скороговоркой. – Раз я тоже, то зачем же стороной обходить? Спрячешь, а потом я – пожилой, больной, полуслепой, как и Валентина Ивановна, человек – буду бегать по институту и искать обувь, чтобы домой идти. На!
Антон Семенович поставил ботинки на стол и засунул концы шнурков вовнутрь.
– На, на, – пододвигая к Костюхину свою обувь, предлагал Антон Семенович. – Плевать, что жена с ума сойдет, ожидая меня дома, потому что неудобно ей будет сказать о таком конфузе. Плевать на мужа Валентины Ивановны, совсем уже немолодого человека, которому пришлось нестись через весь город и везти жене другие сапоги – потому что, видите ли, в институте завелись настоящие идиоты. Ну, бери, прячь. Чего застыл? Или мои боишься, потому что я и сдачи могу дать? А ведь у тебя наглости хватило на следующий день, сегодня, бродить по этажам и всем, от лаборантки до черт знает кого, трандеть о своем подвиге! А Валентина ведь плакала… А мне, знаешь, смешно было сначала. Да, смешно. Только не сейчас.
Антон Семенович поставил ногу в зеленом с белой полоской носке на железный блин, на котором крутилось кресло. Повеяло холодом в пятку, и шеф стал понемногу остывать.
– Да я же пошутил, черт! – крутанув головой, сказал Костюхин. – Они и лежали-то рядом, в корзинке – ну, которая для бумаг изрезанных. Надо было хорошенько поискать. А могла бы и в тапочках пойти…
– Я бы тебя выпорол, Костюхин, – грустно сказал Антон Семенович. – Не уважаешь ты людей в возрасте. Даже мне нахамил. А ведь тебе тоже таким быть лет через двадцать.
– Я больше не буду, – выжал из себя извинение Костюхин. – Только ведь, если честно, молодых сотрудников мало.
– Ну, это не твое дело, – остановил его Антон Семенович. – Будешь руководить институтом, будешь и решать… Чтобы пошел и цветы Валентине Ивановне купил. И отсядь ты от нее, поменяйся с кем-нибудь… Или нет, постой, не надо, она не так поймет. В общем, будет что-то говорить, кивай своей башкой длинноволосой и не лыбься, а то подумает, что издеваешься… По-доброму будь…
Костюхин смирно вслушивался, но ернические огоньки не переставали водить хороводы в его глазах, и Антон Семенович это видел. Он понимал, что парень уязвлен, и от этого еще больше может обозлиться. Но, к большому сожалению Антона Семеновича, уговаривать он больше не мог, потому что слишком много уже сказал, абсолютно исчерпав лимит слов и выражений на сегодняшний день, и поэтому теперь должен был дозировать фразы и даже звуки.
Капельки на оконном стекле заблестели солнечными осколками.
Рука Антона Семеновича дотянулась до радиоприемника и включила его. Злобный голос заклокотал из динамиков так, словно хотел со злости проглотить весь мир.
Костюхин сидел напротив, ожидающий еще чего-то, но Антон Семенович выдавил из себя только одно:
– Пошли обедать, что ли!
Он встал и в одних носках направился к двери.
Ошарашенный Костюхин схватил ботинки Антона Семеновича со стола и припустил за ним.
– Вы наденьте, – конфузился он. – К чему так-то?..
В столовой было весело, а кому-то грустно…...16.10.01
