Константин Хадживатов-Эфрос - Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки
Платок на голове старушки был не по-летнему шерстяной.
– Фара-то вам зачем? – спросила Ира и почувствовала приторный противный запах.
Старуха молчала и не двигалась.
– Милицию вызвать? – морща лицо, Ирина дотронулась до плеча бабушки рукой, та упала сразу набок и лежала в такой же позе, что и стояла.
– Что с вами? – вскрикнула Ирина, ей совсем не хотелось решать чужие проблемы.
Но, наклонившись над старушкой, она вдруг поняла, что та не дышит, пульс на сухой, костлявой руке тоже никак не удавалось прощупать.
– Господи! – Ирина отбежала от машины. – Умерла, что ли?!
Ее стало колотить, озноб страха путал мысли и действия, и движения были суетливы.
Подскочив обратно, Ирина перевернула старушку на спину, и так, сгорбившись, с поднятыми ногами, та и осталась лежать.
– Далась тебе эта фара, бабушка! – заныла Ирина. – Что мне с тобой делать?..
Она огляделась вокруг и крикнула:
– Эй, вызовите скорую! Человеку плохо!
– Что ты там, шалава, ей сделала? – ответил чей-то голос сверху. Откуда он звучал, определить было трудно: окна, балконы, даже зеваки на балконах – в огромном доме все было стандартным, одинаковым.
– Уже вызвали! – раздался уже другой крик. – И милицию тоже!
Ира от неожиданности резко привстала и отбежала к дверям дома.
Кто-то опять крикнул:
– О, почесала-то, смотри! Убила старушку и деру дала! А мы все видели и запомнили!
Еще недавно, буквально месяц назад, она даже не обратила бы внимание ни на какую-то старуху, ни тем более на чьи-то там угрозы, но сейчас противно затряслись поджилки, сердце испуганно и неуютно затрепетало.
Тишина лестницы, и вдруг грохот лифта… У своей двери – возня с ключом… И, наконец, запах родного дома…
У окошка Ирина спряталась за занавеску и подглядывала.
Старушка лежала, вниз уже спустились какие-то люди, но «скорой» еще не было. Люди переговаривались и тыкали пальцами, как казалось Ирине, в ее окно на пятом этаже.
– Надо было просто в милицию звонить! – взвизгнула она и случайно сорвала угол занавески.
Старушка принесла ей серьезное неудобство, оправдываться Ирина не любила.
– И чего же я убежала! – психовала она. – Что я такого сделала? Надо было стоять и ждать, а то ведь не отговоришься! Дрянь какая!!! Моя ведь машина!
Приехала милиция, постояли, порасспрашивали очевидцев. Осмотрев старуху, стали закидывать головы в сторону Ирининого окна.
Она тяжело дышала, нужно было опять спускаться, объясняться и дрожать. Голос был не свой. Прежнее спокойствие, уверенность в себе умчались, а рядом не было никого, кто бы мог хоть что-то объяснить. И оказалось, что обыкновенный человеческий страх, да и глупость тоже, существуют. Оставалось плакать.
Входная дверь залилась веселеньким звоночком.
Один из милиционеров, ехидно вздернув верхнюю губу, демонстрировал превосходство власти. Он был молод и розовощек.
– Я войду? – спросил он и зашел в прихожую. – Свидетели все видели, но надо поговорить, положено.
– Я ничего не понимаю, – прошептала Ирина. – Я не сделала ничего плохого.
– Все так говорят! – милиционер многозначительно моргнул и заглянул в комнату. – Человек старый, можно было и без рукоприкладства. Тем более вы все-таки женщина.
– Я ее не трогала, – тихо сказала Ира.
– Ну да, вы на нее просто дунули! – милиционер иронизировал. – Тебе что, фары жалко? Руками машешь!
Он прошел и сел в зеленое кресло, испачкав весь ковер песком с ботинок.
Пришлось рассказывать: кто она, где работает, откуда машина, и объяснять, что произошло на самом деле.
– Все это ерунда, – заключил милиционер, закончив опрос. – Живете, господа фирмачи, так, будто остальные люди для вас – что тараканы на кухне. Помедленней бы надо…
– Но я же ничего не сделала! – упрямо вскрикнула Ирина.
– Я не о том, – продолжил милиционер. – Зачем вообще сверкать деньгами? Людям же обидно… А машину надо на платную стоянку поставить, а не разборками с бомжами заниматься… Вот у тебя есть что пожрать! А у нее?
Он встал, тоскливо посмотрел на золотые кольца, которыми унизаны пальца Ирины, прошел в коридор, открыл дверь и, обернувшись, добавил:
– Вот потому ты одна и живешь!
Милиционер вышел, а Ира вернулась к окну и увидела, что уже приехала скорая, и врачи мелькали белыми халатами в наступающих сумерках.
Вскоре милиция уехала на своей машине, и только тот милиционер, что допрашивал ее, остался стоять около умершей старухи.
Ирина машина отсвечивала диким пятном на фоне неубранного двора, странного милиционера и неживой старой воровки.
Душная узость тревоги уплывала, наконец, от Ирины. Она стояла, всматривалась в милиционера и успокаивалась.
И скользкая трепетная мысль все точнее и точнее озвучивалась в голове. То, что Алексей уходил из ее взволнованной груди все дальше и дальше, становилось для нее ясной и осознанной радостью. Ей вдруг сделалось легче оттого, что эта дикая история с ее машиной выводит, наконец, душу из нестерпимой до этого боли разлуки. Видимо, стресс вытеснил ее желания и, как бывает обычно при боли, перебросил внимание на что-то другое, на то, что вызывает меньшие муки…
Во двор въехал синий фургон и остановился на тротуаре около милиционера.
Ирина сорвалась с места, подбежала к двери и, открыв ее, припустила вниз.
Ей хотелось успеть… Ей хотелось спуститься и увидеть… Ей нужно было сказать… Нужно было выразить свое нетерпение…
И она вышла на улицу.
Старушку засовывали в машину, милиционер разговаривал с водителем. Соседи высунулись из своих окон и переговаривались…
Когда машина отъехала, то милиционер с чувством выполненного долга зашагал по тропинке, как раз мимо стоящей Ирины.
– Ну, что вы выскочили? – примирительно спросил он. – Идите отдыхайте! Она, похоже, от страха умерла.
Ира повернулась, вошла в подъезд и остановилась, в груди у нее играла легкость освобождения. Ей было хорошо, и сладковатый привкус стоящего в холодильнике ликера вдруг разгулялся по рту и зазывал в мягкое кресло.
Она обернулась и крикнула вслед милиционеру:
– Может быть, зайдете на чашечку кофе?
Милиционер почесал розовую щеку, мотнул головой и добродушно улыбнулся. Постоял немного, а потом двинулся дальше, так ничего и не ответив.
Ира схватилась за железную дверную ручку и сжала пальцы.
Пустота снова окружила ее и никого не впускала…...14.08.01
Шлепок
Радиоприемник периодически съезжает с волны. Треск и шипение недвусмысленно призывают подвигать ручкой громкости. Музыка из двух потертых стареньких динамиков не льется уже, а еле прослушивается сквозь сплошной скрежет и треск.
Ноябрьский день становится еще кислее, чем утро. Мелкий моросящий дождик брызжет на оконное стекло, словно из распылителя.
Антон Семенович смотрит на Костюхина. Глаза слипаются, словно после позднего сытного обеда, хотя сейчас желудок лишь урчит от голода. От настырной музыки, хрипящей в кабинете, мысли обоих, как потерявшиеся спутники, не находят своих орбит.
– Это ты? – спрашивает Антон Семенович. – Или кто-то другой?
Костюхину скверно, у него второй час побаливает голова, и беспредметность тупой беседы с шефом корежит его лоб и резче выделяет морщины.
– Я, – отвечает он нехотя. – А может быть, и нет.
Им обоим давно уже хочется отвязаться друг от друга, но общая проблема тяготит, не позволяет расстаться так легко.
– Ты мне точно скажи, – просит Антон Семенович, – а то я не уверен.
Его рука нерешительно тянется к приемнику, но падает на полдороге, позволяя позывным разнообразных станций и чуть слышным куплетам песен и дальше дребезжать в кабинете.
– А почему я еще должен вас уверять? – говорит Костюхин. – Вы сами-то что, решить не можете?
– Ты не увиливай, – Антон Семенович гладит свою прилизанную прическу. – У меня волосы не торчат? – вдруг спрашивает он.
– Я же вам еще на прошлой неделе об этом сам говорил! – оправдывается Костюхин. – Говорил? Подходил?
Антон Семенович вздыхает и кивает одновременно. Хочется ему выйти, смочить голову водой, а потом пройтись по ней расческой. Вернуть рабочее состояние не удается, все больше лишних идей вспыхивает и откладывается на полочках. Костюхин смотрит на шефа привычным пустым взглядом и тоже мешает тому сосредоточиться и отбиться от растущего потока посторонних желаний. Антон Семенович ненадолго закрывает глаза, и видятся ему черные и красные пятна, то сужающиеся, то вытягивающиеся в длинные сардельки. Маленький зеленый горошек подлетает к ним, будто длинная автоматная очередь. Свинцовая тяжесть не уходит из глаз.
– Мне же надо, в конце концов, разобраться, – не открывая глаз, говорит он. – Все знают, какие у вас отношения. А на улице дождь каждый день, грязь, слякоть.
– Вы, Антон Семенович, знаете только этот факт, – отвечает Костюхин. – А фактов много, я говорил вам.
