Екатерина Смирнова - Богиня песков
За пляской наблюдали несколько человек, собравшихся, верно, по делам пораньше, и пять скучающих здоровенных парней из числа городской стражи, привалившихся к стене. Человек плясал все неистовее, изо рта шла пена, и над площадью поднималось солнце.
– Приберут, приберут – успокаивающе повторил охранник. – Будьте спокойны.
Таскат задернул занавески, свернулся клубком и закрыл глаза.
Следующей ночью Таскат проснулся от тонкого-тонкого писка, будто летучая мышь сабрик, прилетевшая из родных краев, танцевала над озером. Он укрылся одеялом с головой и начал было засыпать, и во сне ему чудилась охота.
Писк повторился. Он был гораздо громче, и неприятнее, и зануднее, и …аааааааай! Какая колоратура!
В этой части страны есть только соленые озера, напомнил он себе и проснулся во второй раз. Но подниматься не стал, прислушиваясь к стукам и шорохам.
Кто-то лез по его стене.
Таскат полежал еще некоторое время, потом встал, перегнулся через подоконник и схватил ночного гостя за шиворот. Оторвал от стены, подержал над пустотой и отпустил.
Писк прекратился. Странно, что гость упал беззвучно – башня была такой же высокой, как и все башни летнего дворца Его священного величества. Хорошо ему, он в летнем дворце… Там есть анфилады, где в комнатах такие маленькие окна…
Может быть, гость и не упал?.. Что у него там так пищало? Будто старинное видеоокно, малость неисправное.
Он лег обратно. Ему было совершенно неинтересно, кто в этот раз хотел покуситься на его жизнь, сохранность которой гаранти… обещали… охраняли у дверей… О боги. О проклятые боги. В этой земле богов и то почти нет.
Его волновали две вещи; почему здесь не бывает ни стекол в окнах башен, ни ставень на окнах домов высокородных людей – хотя трехэтажные и одноэтажные домики простолюдинов хвалились внушительными ставнями, запертыми, как и двери, на замок – и почему, во имя неба, здесь никто не даст посланнику еще одно одеяло. Впрочем, это все ненужные хвостодвижения, хвост и так устает. Спать надо в ночной рубахе.
На утреннюю аудиенцию он явился, чихая, и заявил протест.
Следующей ночью он поймал насекомое, которое пряталось в трещинах каменного потолка, изукрашенного мозаикой. Насекомое было прекрасно – зелень и бирюза, шесть острых лапок и два маленьких захвата у челюстей, длинные антенны и тот самый чудесный голос, который спас его от визита ночного гостя.
– Так… Местный вариант сверчка – пробормотал Таскат и погладил насекомое. Оно не боялось.
Ночью ему приснилось огромное существо в пустыне, обвившееся вокруг валуна. Оно сверкало чешуей из драгоценных камней и говорило человеческим голосом. Рядом сидела какая-то непонятная зверушка и встревоженно попискивала.
Они с удовольствием поговорили. Существо обещало сниться еще.
– Вот с кем надо было устанавливать контакт… – подумал Таскат и проснулся.
20
Кровь и вода… – неслась от костра буйная песня. – Кровь и вода-а…
В руках у певицы был трехструнный саз, и толстые струны, отзываясь на удар, пели. Она выбивала ритм, тугой, послушный ритм, заплетала его, как косу, через два удара на третий.
Из черных косиц выбились пряди, и хриплый голос был таким, как будто кровь лилась из горла. Певица была не юной девушкой – женщиной, у которой подрастал третий сын.
Никто не отплясывал, не хлопал в такт, отбивая руки об колени.
Женщина кричала в темноту, бросая ночи свой вызов.
Она запрокинула лицо к звездам и пела, как в последний раз, а вокруг, разгоняя мрак, плясали оранжевые отблески костра.
Кровь и вода…
Ясное небо, последний расклад, громовая руда.
Кровь и вода…
Белое облако в черном потоке – я буду всегда.
Буду всегда…
…С неба сорвалась раскаленная белая искра, осколок металла. Она прокатилась вдоль невидимой границы, по шершавой небесной скорлупе, и упала, оставив след. Кто прожжет небесный купол, кто покажет изнанку неба? Что там, за тишиной?
Что там?..
Верные молчали.
Кровь и вода…
Солнце поднимется, камень рассыплется, время – мое.
Мы – навсегда.
Нам подарили жестокое право клинок и копье.
Кровь и вода…
Ты переполнен, и вскроет родник притаившийся враг.
Пьет без труда
Черную влагу последний певец, разоряя очаг.
Дай не упасть
Пересчитавшему раны и шрамы последнего дня.
Мертвым не спать,
Мертвым хранить одряхлевшие храмы и голос огня,
Голос огня —
Кровь и вода…
Всадник летит поперек всей земли, догоняя закат.
Дар свой отдай
Шелесту ветра и звездам последнего цвета песка.
Что ожидает тебя, чужестранец, за ближним холмом?
Белое пламя насытится нами, мы станем огнем.
Камни – в поток…
Камень источен течением крови. Последний – спасен.
Ветер у ног,
Искры, как золото, сталь, как река, человек, что закон.
Путь недалек.
Дай мне урок;
Новое племя насытится нами, мы станем огнем.
…Напряженные нити взглядов тянулись, сплетались, тянулись вверх – дайте, дайте каждому отыскать и поймать в небе ту, свою, единственную звезду!..
Отблески метались, меняли цвета – оранжевый, синий, красный.
Белой стрелой рассекая рассвет, отдариться огнем.
…И кто-то сел у костра, невидимый, и провел над ними своей рукой, отгоняя беду.
Женщина пела.
Белое пламя уходит за нами, мы станем огнем.
Кровь и вода…
Кровь и вода…
Кровь и вода…
Верные сидели, кто на корточках, кто – скрестив ноги, и сосредоточенно слушали.
Невидимая кровь лилась, лилась, и никто не мог остановить ее ток.
Замолчали струны, замолк голос, и никто не двинулся с места. Тишина царила, тишина плыла, тишина дышала.
Время текло, время пело, шелестело опавшей листвой в дождевых лесах, утекало ручьями в море, осыпалось в горах горстью мелких камешков из руки великана.
Годами, веками, горами, реками истекала земля и восполнялась вновь, и звезды бесстрастно глядели на великий, темный поток, храня и передавая память. Не только металл – кровь земли, и не камни – ее настоящие кости. Землю, которую ты защитил, наполняет памятью только то, во что человек верит. Память и есть настоящая кровь.
Верные смотрели в небо. Им слышался явственный шелест темного потока, перемалывающего годы.
Это кровь земли, кровь земли текла. Это кровь говорила.
21
Начальник воздушной станции смял письмо в руках и с отвращением посмотрел на Нинто.
– Так ты говоришь, она придет под наши стены?
– Да, господин, – обреченно сказал Нинто. – Да. Она так сказала.
– И ты ей поверил? Тьфу…
– Поверишь тут, господин начальник, – чуть ли не перебил его мастеровой. – Если у них войско такое, что из Тиа высокородные господа удрали в страхе, а ее люди безумны, как лесные крысы! Если у них не только стрелки и полным-полно крестьянского сброда, но и колдуний целый полк! Если у них…
Он не знал, зачем он с таким воодушевлением исполняет приказ богини, и от этого было еще тошнее. Он проиграл, так мог хотя бы сопротивляться, но что-то ему мешало, и мешало все больше.
Господин начальник удостоил его второго взгляда, так как у него были свидетели.
– Я не могу поверить, – хорошо поставленным голосом начал он. – Я не могу поверить, что ты, поговорив с этой деревенской девицей, именующей себя богиней, так быстро поверил, что сила нашей армии и нашего первого в истории воздушного войска – ничто перед силой армии каких-то пляшущих идиотов!
– Я не говорил! – лихорадочно крикнул Нинто.
– Молчать, шерстеголовый! И ты, собственными руками, сам, взял у нее письмо и согласился выполнить ее приказ! А я ведь хотел предложить тебе должность смотрителя сборочного цеха и десять человек в помощь! Я бы выдавал тебе усиленный паек, если бы ты остался мне верен… Знаешь, кто ты? Ты изменник, солдат! – и посмотрел на него такими глазами, как смотрит голодная крыса.
– Я не соглашался! Мне… – попытался сказать он, но не вышло. Господин начальник – он такой: чуть что – выстроит всех по струнке и давай раскатывать в лепешку перед строем. Люди, говорят, в обморок падали. Или еще как накажет. Нинто, которого с четырнадцати лет забрали на верфи по государственному призыву в числе одаренных, другой жизни уже почти не знал, а все равно было страшно.
И на кой только это я…
– Следовало бы приковать тебя к колесу, – повысил голос начальник и наклонился над столом. – Или запереть в камеру на год. Я дал тебе место механика! Я спасаю таких, как ты, и их семьи от голодной смерти, забирая к себе вас, на беду обнаруживших в себе ненужный талант! Ни один высокородный не смог бы взять вас на службу, но по приказу Его священного величества этот долг исполняю я! Как ты мог, как ты мог говорить с врагами Его священного величества! Тебе лучше было бы умереть, чем соприкоснуться с этой чумой, с этой смертельной заразой!
