Екатерина Смирнова - Богиня песков
Нинто, опустив голову, кивнул.
– В камеру его! – крикнул господин, взял перо и начал что-то писать на бумаге, лежащей перед ним на столе. Письмо богини он бросил в корзину и вытер руки.
Ишь ты, думал Нинто, подталкиваемый в спину стражей. Даже читать не стал. Не простит она меня.
Камера была «для смутьянов», два шага на пять шагов. Он в ней еще не бывал – он был послушным, отсылал матери накопленные деньги, и за особую старательность удостоился чести – всегда ездил два раза в год в семье в отпуск из Айдора в Тиа. Как же это? Вся жизнь разрушилась в одну минуту – и работа от рассвета до заката с обязательным перерывом на прогулку, и утренние и вечерние построения, на которых им, взятым из народа за особые способности, зачитывались речи Его священного величества, и кормежка – ох, и вкусная кормежка! – которая выдавалась регулярно… Он всегда думал, что это лучше, чем бродить по улицам и просить подаяния, и продавать самодельные вещицы, и проситься в артель, где командует какой-то ушлый глава с разбойничей рожей, и не гордиться ничем, кроме умелых рук… Только иногда он засматривался на бродячего ремесленника или лудильщика, который ходил от дома к дому и громко предлагал «отличную работу», но мечты о вольной жизни быстро испарялись, оставалась гордость: вот мы какие, не чета вам! Обученные! Трудимся на благо империи!
И он проходил мимо, сияя вышитым гербом на отвороте серой куртки. А теперь что?
Может, казнят… Или выгонят на ту самую улицу.
Говорят, у художников, которых набирают с десяти лет, обучение легче… Почему я не художник, не скульптор, не ученый?
Он надеялся, что его казнят.
Но время шло медленно, и никто не приходил.
Дурак я был, не ценил… – думал Нинто. Не ценил ни милостей, ни благоволений… Он сел на скамейку, обхватил колени руками и уперся в них лбом.
Наверное, заснул.
Да, наверное, заснул, бедняга, потому что привиделось ему – в камере Сэиланн. Она была такая же, как тогда – обожженная солнцем, с жесткими руками, но не в лохмотьях, а в золотой одежде. И сказала – открой дверь. Открой дверь, и давай, спасайся.
Тогда Нинто поднял голову, размял затекшую шею и услышал шум за стальной дверью, и крики «огонь, огонь!»
– Это письмо – сказал голос богини. – Зря они не прочитали его.
И тогда Нинто вспомнил, о чем она просила его. Его, человека.
– Я не могу их убить! – закричал он в отчаянии.
– Я не понимаю – сказала Сэиланн. – Ведь это же корабли. Это железо. Железо, медь, сталь и нейдар. Ты не понял, о чем я говорила? Ваши люди хотят убить всех нас, владеющих старым ремеслом, они убили одних и возвысили других. Вы сходите с ума рядом с металлом. Вы работаете за еду и славу, и ваша жизнь – не ваша. А если победить смогу я…
– Мне плевать! – заплакал Нинто. – Это моя, готовая работа! Я не могу!
– Тогда я заставлю тебя! – сказала Сэиланн, и вдруг все стало похоже на калейдоскоп – Нинто смотрел на мир чужими глазами, и, когда мозаика улеглась, все стало просто и ясно.
Станция горела.
Огонь уже поглотил ту часть, где жили ученые, писаки и начальство, и облизывал здание фабрики. Пожарные не справлялись, и отчаянно выла сирена.
Коридоры, коридоры, рельсы, плотно запертые металлические двери, стены серые, бежевые стены, горький воздух, зеленые и синие двери. Лаборатория, лаборатория, почта, деловой отсек, кислоты, воздух, хозяйственные помещения – просто так не войдешь, а если что, тебе полагается иметь при себе специальное письмо, в котором скажут, куда можно с разрешения, а куда нельзя. А сейчас никуда было нельзя.
Все внутри фабрики было необычно для человека, который никогда не видел воздушных машин. Гордились – вот оно, торжество науки и полетов легче воздуха! А ему – привычно, и он перебирал повороты, и бежал все ближе, ближе к причальной арке, к ангарам, к конструкциям из металлических ребер в доках, и повернул наконец к отсеку, в котором хранились баллоны с газом.
Если сгорит в мгновенном пламени эта часть – знал он – то сгорят и остальные. Но она хорошо защищена. Лодки слишком огромные, слишком прочные, их могут восстановить, но этот взрыв разнесет даже лодки, и для того, чтобы получился хороший взрыв, нужно сделать вот так. Я не хочу этого делать… Я не хочу… Я не…
Дверь была наполовину выломана и перекошена так, что не пройти. Мало ли что может случиться, когда все бегут в панике непонятно куда. Он легко отодвинул ее – с ним была сила богини.
– Здесь, – шепнула Сэиланн. – А после я заберу тебя.
Огонь подбирался все ближе к огромным сетчатым рамам, к основе причальной мачты, к тем, кого он привык считать своими детьми – с того момента, как жизнь его началась здесь, он мечтал нянчить этих гигантских младенцев, лежащих в колыбелях.
Все потеряно из-за одного обещания.
Если даже поставить двери на место, огонь доберется и без тебя. Но ты начал это делать сам. Ты прославишься, как поджигатель, думал Нинто, ты прославишься, как предатель, ты проиграл.
И ударил в стальной тонкий бок лезвием, и выбил из него душу, и не согласился идти по проложенной богиней тропе – и сгорел за миг в ревущем пламени, как сгорим и мы все, как сгорели бы все, кто написал бы эту историю, оставшись они в живых, а кто сгореть не смог бы, тому и не нужно ее знать.
22
Айд – это пустыня, пустыня с красным песком. Красным до низких гор – и желтым песком после. Белым песком мир засыпан по горло там, где начинается берег моря. Желтый и белый песок разделены полоской лесов, до которой еще идти и идти…
Лик пустыни раскрашен, как лица ее колдунов.
Лик пустыни изрезан шрамами там, где прошлись ножи, копья, проползли огромные змеи… Но каждый день эти шрамы стирает ветер, и тут же возникают новые – те, что ветер оставляет за собой.
Иногда ветер открывает черное железо, которое помнит времена гобеленов, сплетенных в сокрытой стране мастерами, и тогда храм Ланн кричит в ночи, чтобы явился супруг богини из храма, затерянного в лесной земле – времена великих богов и богинь помнит старое, черное железо.
На рогах пустынных гадюк в грозу играют молнии. Сами гадюки – длиной в три человеческих роста. Змеи-молнии жалят быстро.
Грозы здесь без дождя, смерчи – без стона.
Если ты трус, не ходи в Айд. Здесь немирно. Если ты не трус – расскажешь, вернувшись, что здесь живут разные племена, но некоторые из них – это десяток человек, три облезлых шатра и много, много гордости.
Если ты молод, и смел, и можешь без помех держаться в седле одноногой птицы – пустыня проглотит тебя, а песчаные волны не обнажат даже скелета. Древние каменные дороги занесло песком, и не движутся сами по себе противовесы и огромные зубчатые колеса. Пустыня – не море, пустыня – страшнее. Ведь море милосерднее земли.
Если ты – юная женщина, ищи храм Ланн. Но, может быть, поздно его искать? Много лет подряд храм Ланн стоит заброшенным, и ты можешь навеки пропасть в песках. Тебя не пленят, и тебе не остаться в одном из племен: это земля Ланн. Тебя убьют или проводят с глаз долой. Женятся только на своих. Никто не принесет в Айд чуждой крови.
Если ты стар и смел – Айд примет тебя, и расскажет тебе сотню сказок, ты увидишь то, чего не видел никто до тебя, и осенит твой лоб благословение Ланн… Но уже несколько поколений не находится смелых и мудрых стариков, решившихся на это путешествие.
Или кости их занесло песком? Или никто больше не хочет попасть в эти нищие края, где оазисов мало, сказок – великое множество, а племен – гораздо меньше, чем сказок?
Никому не нужен старый, таинственный, страшный, нищий Айд, населенный опасными людьми и быстрыми дикими птицами.
Никому, кроме богини.
…Она шла мимо палаток, обходя стан верных привычным шагом.
Хочешь не хочешь, приятно или неприятно, а некоторые вещи приходится делать. Например, раньше у каждой палатки была куча отбросов, а теперь ходит несколько подручных и просят собратьев не делать этого. Убедительно просят, подкрепляя слова тумаками. А тебе можно обойтись и без тумаков, если ты тут самая главная. Вот и вся разница. А потом те, у кого сейчас нет лишней работы, уносят мусор к месту для сжигания.
Еще теперь есть кузница, которую возит с собой кузнец. Нужно ли? То, над чем кузнец трудится полдня, ты можешь сделать за один миг. И ты тут не одна.
Нет, все-таки нужна. Не звать же каждый раз колдуна или ученицу, когда треснула чека у повозки или сломался нож! Значит, нужна.
Еще тебе надо вставать раньше всех, думала сэи. Еще надо… надо…
Да, а еще… Вовремя нашелся выскочка Кайс, который знал, как поставить настоящий военный лагерь. Он был кладезем книжного смешного искусства, Кейма с ним спорил-спорил, а теперь они спелись и побежали каждый делать свое дело. Договорились и побежали.
Раньше был круг из повозок, до него – вкопанные в землю копья, у повозок – стрелки и стража, а в середине – шатры. Еще раньше, как освоились, даже обоза с собой не возили – у всадников по две птицы, одна – под седло, вторая – вьючная, на ней все припасы. А тепе-ерь… Теперь людей стало много, у них – повозки, панта, семьи, котлы… Тьфу. Честно – пропали бы верные без Кайса с его умными советами.
