Елена Сазанович - Солдаты последней войны
Анна Гавриловна резко остановилась, напротив надписи. Ее черная гипюровая косынка съехала на затылок и седые пряди еще густых волос сбились над вспотевшим морщинистым лбом. Она бессмысленным взглядом смотрела на эту надпись и мне показалось, ее мысли блуждали где-то очень далеко и достучаться до них было невозможно. Впрочем, я и не горел особым желанием. О чем потом не раз горько сожалел. А сейчас я нервно посматривал на часы. И она уловила мой беспокойный взгляд. И виновато посмотрела в мои глаза.
– Вам уже пора?
В ответ я развел руками. Мне действительно надо было торопиться.
– Мне бы хотелось вам сказать, Кирилл… Впрочем, ладно. Вы не сердитесь на Сашеньку, хорошо?
– Ну что вы, Анна Гавриловна. Мне с ней делить нечего.
– Да, но…
В глаза женщины вдруг промелькнула мольба и просьба. Которую я не мог знать и узнать не попытался.
– До свидания, Кирилл, – Анна Гавриловна неожиданно протянула мне руку. И совсем по-мужски ее пожала. Ее сухая морщинистая рука была на удивление сильной и твердой.
– До свидания, Анна Гавриловна.
Она резко повернулась и двинулась вдоль забора. Маленькая, немолодая женщина в черном. Наверное, она шла в церковь. И в эту минуту, видя ее жалкую и сгорбленную, в трауре, я вдруг попросил Бога помочь ей. Хотя – в чем помочь – сам не понимал. Да и не надеялся особо, что Всевышний прислушается к моему слабому зову…
Поднявшись с постели на много раньше обычного, я все-таки умудрилась опоздать.
Майя ждала меня в условленном месте, в скверике возле детской деревянной горки, возле которой стоял деревянный, неудачно вырезанный под народный стиль, медведь. Майя была прекрасна. В маленьком скверике, утопающем в желтой листве. В белом длинном плаще. Рыжие волосы под шелковой косынкой, повязанной под подбородок. Рядом с медведем она казалась Машенькой из сказки нашего детства.
– Здравствуйте, Майя, – я от смущения похлопал медведя по узорчатой спине. Спина была холодная и влажная. И медведь укоряюще на меня посмотрел.
– Вы, как я вижу, не особо торопились, – вновь вместо приветствия ответила она. Ее лицо по-прежнему выглядело непроницаемым. – Я уже собиралась уходить.
И я вдруг подумал, что, может быть, действительно было бы лучше, чтобы она ушла. Чтобы все еще не начавшись, на этом и закончилось.
– Вы же хотели, чтобы я ушла? – она вызывающе смотрела на меня. И я ответил на ее вызов.
– Да, возможно… Может быть и хотел.
– Именно потому я и осталась.
– Вы любите поступать наперекор чужим желаниям?
– Скорее – наперекор своим.
Я решил срочно прервать порядком надоевший за наше знакомство этот перманентный поединок. И спросил о Котике. Но Майя не ответила на мой вопрос. И сказала совсем другое.
– О Котике? Потом расскажу. А теперь я бы попросила вас проводить меня в церковь.
Я изумился. И молча уставился на нее. Я ни как не мог ожидать, что на мою долю выпадет участь за одно утро уже второго человека провожать в храм Божий. Меньше всего я походил на духовного наставника. И при этой мысли улыбнулся.
– Сегодня какой-то особенный день?
– А что, только по особенным дням ходят в церковь? – она довольно резко отреагировала на мою ехидную улыбочку.
– Нет, что вы. И провожу вас с удовольствием… Вы чего-то боитесь?
Мой неожиданный вопрос застал ее врасплох. Мне показалось, что я попал в точку.
– Почему я должна бояться? Просто я впервые иду на исповедь. И мне хочется, чтобы кто-то был рядом.
Я решил не провоцировать ее вопросом, почему этим кто-то должен быть я. Я уже боялся, что она действительно может уйти.
Майя привела меня к белому кафедральному собору, золотые купола которого вонзались в серое небо.
– Почему именно в этом божьем храме вы хотите отворить дверцы своей грешной души? – я старался соответствовать обстановке. Но Майя обиделась.
– Оставьте вашу иронию.
– Да нет, что вы! Я вовсе не иронизирую. Просто сужу по себе. Я бы предпочел маленькую старенькую церквушку на окраине города. Мне кажется, именно в таком месте было бы проще покаяться.
– Я не задумывалась над местом. Просто мой муж всячески поддерживает эту церковь, а раньше помогал ее строительству. Ну и к тому же здешний батюшка является его духовником, – Майя говорила торопливо, словно стыдилась своих слов и пыталась поскорее от них избавиться.
– У вас хороший муж. Он найдет способ договориться и с самим господом Богом. И это безусловно веский аргумент, чтобы посещать именно эту церковь. Щедрые взносы вашего мужа непременно и вам зачтутся. И непременно разные темные делишки будут прощены, – меня опять внезапно понесло. – Кстати, сколько у вас на счету темных делишек?
Майя с ненавистью оглядела меня с ног до головы.
– Идите вы, – процедила она сквозь зубы и почти бегом направилась к церкви.
А я еще некоторое время созерцал недоступный блеск храма, прикидывая, стоит ли мне, грешнику, переступать его порог. В глубине души к таким вещам я относился крайне серьезно. Но мои сомнения мгновенно разрешились, едва я заметил своего давнего знакомого Редиску, моего бывшего однокурсничка по медицинскому, шестерку, стукача и негодяя, ныне главврача кардиологии, по вине которого когда-то умерла Галка. Он небрежно хлопнул дверцей серебряной «Вольво» и демонстративно покрутил ключами на указательном пальце.
На всякий случай я отошел в сторону и остановился на углу, хотя был уверен, что Редиска меня не узнает. Впрочем он и не собирался глазеть по сторонам. Он еще раз проверил дверцу машины на прочность, чтобы кто-нибудь из прихожан ее не угнал и тут же принял скорбный и отрешенный вид. Он даже нахмурил лоб для придания ситуации особой серьезности и, как подобает, перекрестившись три раза у входа и поклонившись до самой земли, двинулся по лестнице медленной походкой. Но какую бы философско-трагичную мину он не старался нарисовать на своем лице, я мгновенно сообразил, что парень вчера вдоволь повеселился. Это нетрудно было заметить по его мятой, покрытой красными пятнами физиономии, отекшим векам и мутно-блестящим глазкам. Судя по тому, что он явился к заутренней, значит, наверное, вообще не ложился спать.
После Редиски я смело переступил порог храма. Я был не самый худший из живущих. К тому же мне хотелось взглянуть на этого кающегося негодяя, который так и не протянул руку помощи жене моего лучшего друга.
В церкви, несмотря на ее новизну, центральное расположение и значимость, людей было немного. В основном, старушки. Парочка толстых иностранцев в коротких штанах и ветровках, обвешанных камерами и фотоаппаратами, которые так и не удосужились снять свои дурацкие бейсболки. Да еще несколько «новых русских», наиболее «скорбящих», которые стояли впереди всех. В самом углу, не похожая на себя, растерянная, я увидел Майю со свечой в руках. И ее несовершенный профиль с россыпью веснушек на бледном лице и глаза, в которых я впервые прочел детский испуг и любопытство.
Погоцкий стоял у алтаря. Он усерднее всех крестился, время от времени падая на колени. Потом долго о чем-то шушукался с батюшкой. Наконец зажег свечку. Его и без того печальная мина стала еще печальней, словно он хотел явить себя окружающим истинным воплощением скорби всего мира. Наконец Редиска медленно и спокойно поставил свечу на центральном подсвечнике, которая оказалась самой большой и длинной среди множества тонких рублевых свечек. И удовлетворенно улыбнулся. Но тут же вспомнив о мировой скорби, вновь натянул на лицо печальную маску.
Майя, неуверенная и испуганная, внимательно и благоговейно следила за почти профессиональными действиями Редиски. Потом очень долго пыталась зажечь свою свечу. Ее руки дрожали. Наконец ей это удалось и она попыталась поставить свечу перед иконой святого Дмитрия Донского. Однако через мгновение свеча резко наклонилась, потухла и упала на пол. Майя громко вскрикнула.
– Дурная примета, – заметил, обернувшись, раб божий Погоцкий.
Мне показалось, что Майя сейчас упадет в обморок, вслед за свечой. И я быстро подошел к ней. Поднял свечу, зажег и поставил на место.
– Идемте, Майя, – я взял ее под руку.
И тут меня наконец-то заметил Редиска. От удивления его лицо, и без того румяное, просто вспыхнуло.
– Ты, что ли?
Я не ответил и быстро повел Майю к выходу. На улице ее по-прежнему знобило. Я убрал ее взбившиеся волосы под платок. И его длинные концы плотно обмотал вокруг шеи.
– Дурная примета, да? – растерянно бормотала она, как напуганный ребенок.
– Глупости! – улыбнулся я. – Никакой здесь приметы нет. Абсолютно никакой. Тем более грех верить в приметы на пороге храма – языческие предрассудки.
– Значит… Значит, просто я недостойна… Я – грешница…
Я уже смеялся.
– Глупенькая, какая глупенькая… В общим, ничего это не значит.
Мы уже собирались уходить, как я услышал позади себя громкий возглас.
