Кристина Хуцишвили - DEVIANT
Есть песни, которые заставляют человека верить в хорошее, не соглашаться на компромиссы. Не «устраивать личную жизнь», а искать – большое, стоящее, главное. Не привязываться и не держаться кого-то просто потому, что когда-то сложилось именно так. Есть воспоминания, которые сначала ранят, а спустя время легко отпускают. Их надо пережить – потом все будет проще. Со словами сложнее, это как зашифрованный часовой механизм, который не дает забыть. Чужие слова могут ранить долго, а свои собственные – до конца дней. Потому что они могут быть самым страшным воспоминанием для другого, а вспоминать о своей безответственности, превратившейся с течением времени в бессилие, всегда стыдно и больно.
Эксперименты над людьми никогда не приводили ни к чему хорошему. Мы осуждаем тоталитарных лидеров, обрушивших всю мощь машины принуждения на одного – простого человека. Человечество осуждает, человечество обсуждает, не перестает проговаривать свое отношение к такой асимметрии – видимо, чтобы не подзабыть, – уже бесконечно долго. Кафка, описавший процесс в своем феноменальном гротеске, – все еще базис, над которым надстроено множество книг, фильмов, идей – вторичных, востребованных. Технологический прогресс проходит мимо, надувая пузырь праздности. Несогласные раньше выходили на улицы, а сейчас – это так удобно – строчат памфлеты, уютно потягивая кофе. Слава тебе, технический прогресс.
В любом случае, осуждать машины просто, но почему-то не приходит в голову начать с себя. Калечить – виновного или нет – может каждый, с успехом, пропорциональным общей чувствительности организма.
А еще можно калечить самого себя. Орудия для нанесения повреждений возможны всякие – чувство вины, бессилие что-либо поменять, ярость, отчаяние. Обычно мы не имеем дел с чем-нибудь одним – скорее, с оптимальным химическим составом, уравнением реакции, в котором составляющие идут в разрушительно верном порядке. Здесь осуждения уже меньше: всякому позволено поступать с собой, как ему вздумается.
Я занимался этим в последнее время – методично, сознательно. Устав проклинать судьбу, плевал в потолок нью-йоркской квартиры. Возможно, в это трудно поверить, но да, в какой-то момент действительно отпустило, стало спокойнее, немножко даже все равно. Человек и вправду может свыкнуться с любой мыслью. Рядом не было никого, кто мог бы меня успокоить, взять за руку. Будь иначе, я бы не сразу успокоился сам. Но это безмыслие тоже ни к чему не вело, просто трата драгоценного времени. Когда надо было «делать», урывками успевая спать – потому что не спать в моем случае никак нельзя, иммунитет мгновенно падает, – я не мог решить для себя – зачем. Только потом меня встряхнули письма.
Если тебя любят, проще относиться к себе лучше – ты хотя бы пытаешься не ударить в грязь лицом. Как говорится, спешите жить, завтра может не наступить. Это невероятно пошло, как и все, что касается любви и человеческих отношений, но что тут поделаешь. Всеобъемлющие темы, извечные «распилочные» массовой культуры не теряют актуальности.
Сохранено в черновиках
* * *12 апреля 2009 года
Текстовый документ
На самом деле люди не такие уж и глупые, когда удовлетворены их первичные потребности. Все-таки на каком-то этапе они снова начинают читать, интересоваться чем-то. Я не говорю про театр или искусство, потому что теперь уже могу сказать: театр сейчас – это все-таки на любителя, и искусство – скорее бизнес для своих. Уверен, ровно так говорят и те, кто ничего не видел и искусством особо не интересовался. Но по иронии судьбы к аналогичному выводу приходят и пересмотревшие все что можно. Когда пытаешься объять всё и вся, выводы – самые будничные, как будто и не углублялся, а так – с чистого листа.
Так вот люди, они же пытаются жить. Где-то бывают, хотят иметь мнение, иногда забывают, что сами его где-то подслушали, подсмотрели, ну и что же? Даже не потому, что их совсем не тронуло – просто от неуверенности, как в школе: хотят одним глазком да заглянуть, что же там у соседа. Они хотят видеть мир: возможностей для этого теперь больше, люди стали жить лучше. Они не так глупы, отнюдь. Любить людей трудно, но надо, не так ли?
Во мне никогда не было высокомерия по отношению к «людям» – скорее, я соблюдал деловой этикет, дистанцию, отделял своих от «чужаков». Вообще, я сторонюсь гордецов и псевдоэлиты: они не любят народ и при этом минимум раз в век пытаются взвалить на себя патронат над ним.
Моя отстраненность больше свидетельствовала о тонкой психической организации, я просто пытался обезопасить себя. Когда я пробовал быть открытым, оказывал услуги, включался в чужие проблемы – мне не удавалось выспаться. Не то чтобы бессонница или кошмары, просто какие-то вязкие сны, из которых не так просто выбраться.– Вы переживаете мою историю!
– Что вы, сэр!
– Простите, сэр! Но я не хочу писать хронику еще одного безумия.Я до сих пор не понимаю, что означает то, что мне снилось, и каким было первое безумие – кстати, чье? – если идет «еще об одном». Та деловая жизнь, которую я хотел вести, была несовместима с этими снами. Поэтому я отстранился от людей – тут или одно или другое: иногда нужно на время уйти, чтобы потом вернуться с триумфом.
Когда-то мне говорили: ты не можешь иметь все. Но ведь лукавили.
Когда ты отвергаешь людей, они не бегут от тебя – наоборот, еще больше жаждут внимания. Твоя благосклонность становится ограниченным ресурсом, а безразличие не унижает, а, подчеркивая исключительность блага, имя которого ты, подстегивает. Твои акции растут, как говорила Маша.* * *12 декабря 2003 года
...Когда мы глядим друг на друга, два разных мира отражаются в зрачках наших глаз.
Михаил Михайлович Бахтин
– На самом деле, у меня две новости. Одна очень плохая, другая – хорошая.
– Как-то несимметрично. Одна – очень плохая, а вторая – просто хорошая… В неравных долях….
– Ну, скажем так, одна плохая, другая – хорошая.
– Тогда по всем традициям надо начать с плохой.
– Плохая – это то, что мне кажется, что нам будет вместе сложно. Если сейчас возникают такие проблемы, то и в будущем они никуда не исчезнут.
– Логично, Георгий. Ты молодец.
– Но при этом я ужасно соскучился. Такое вот двойственное чувство.
– Ага, дуализм. И что?
– Вот пока не ясно, что с этим дуализмом делать.
– Я тоже ничего не могу тебе посоветовать. Шучу.
– На самом деле было так: сначала я рационально решил, что нам сложно, что это уже становится невыносимым…
– А потому бесперспективным…
– Да. Но при этом есть такое внутреннее ощущение, что чего-то не хватает. Не чего-то, а вполне определенного человека.
– И что мы будем делать? Мне кажется, все у нас сводится к двум вариантам. Вариант один: мы даем себе отрезок времени, строго оговаривая его продолжительность. Понимаем, скучаем мы друг по другу или нет. Принимаем каждый какое-то свое решение. Затем встречаемся, обсуждаем и приходим к какому-то выводу. Вариант два: мы продолжаем встречаться – так, как будто бы и не было этих последних ссор, но при этом ставим друг друга на испытательный срок. И посмотрим, как пойдет.
– Какое сегодня число? Я думаю, так… Давай дадим себе неделю на то, чтобы подумать. Встретимся в следующую субботу, пообедаем и все обсудим.
– Хорошо.
– И если можно тебя попросить…
– Да.
– Если возникнут какие-то претензии, проблемы, что-то вспомнится – если не сложно, напиши об этом. Пусть это будет в письменной форме, чтобы мы потом могли обсудить предметно.
– Хорошо.
* * *12 апреля 2009 года
Текстовый документ
Когда люди умирают, какими бы они ни были – богатыми или бедными, известными или безвестными, эгоистичными или не от мира сего, – они думают об одном и том же и говорят удивительно простые, даже примитивные вещи. Это звучит странно, но ведь и в самом деле так. Можете проверить хотя бы на примере более или менее публичных людей, информацию о которых легко найти.
И если нам выпадает честь быть участником подобного откровения (в роли зрителя), мы пытаемся скрыть неудобство и оправдать в собственных глазах больного или обреченного человека. Страх смерти присущ нам, но как любое чувство он физиологичен, у каждого свой порог боли. А я скажу, что и порог принятия смерти индивидуален. При этом понять не значит принять. Второе гораздо сложнее.
Когнитивный диссонанс – видеть человека, чье имя синоним успеха в его нише, слабым морально. Но это ведь не слабость – говорить о самых главных вещах. И мы вроде как понимаем, а неудобство остается, с ним можно свыкнуться со временем, но не без усилий. И когда человек находит поддержку в религии, мы псевдотолерантно, понимающе-снисходительно, заговорщицки качаем головами. Пока нас самих как следует не тряхнет. Пока к нам не подберется поближе да не схватит ни с того ни с сего за шиворот. До этого мы слабы. Мы как Кафка, только наоборот – одетые среди голых. И поэтому нам не больно. У нас нет нерва, он аккуратно скрыт за материей плотного костюма.
