Игорь Белисов - Скорпионья сага. Cамка cкорпиона
А впрочем, какое мне дело до чужой бабы?
Я собрал раскатившиеся консервы, скинул обувь и по шаткой сходне взошел на палубу.
3
Мы шли на север. Июньское солнце лизало нам плечи. Иногда поливали дожди, грохотали грозы, били шквальные ветры. Нас трепало, мочило, сушило, заряжало энергией. Дни удлинялись. Близились белые ночи. Ширились новые горизонты.
Нас было четверо. Разбились на вахты по два часа каждая. Андрон, как капитан, взял в свою вахту меня, неопытного салагу. В основном управляясь сам, он по ходу дела меня обучал, не слишком ругал и не скупился на похвалы. Под его руководством я учился сматывать бухту, вязать морские узлы, швартоваться, бросать и выбирать якорь, работать с рангоутом и такелажем. Я был ему благодарен. Мне открылась другая жизнь. И главное открытие – радость мужской свободы.
Радовало все: тесный кубрик, грубые лежанки-гробы, запах пота, выполосканное белье, развешенное по леерам, бинокль, карта фарватера, штурманский столик, жарко чадящий камбуз, простая суровая пища, водка в железной кружке.
Мы шли по озерам и рекам акватории Волго-Ба́лта. Я открывал для себя новые города, городки и деревни. Разливы и шлюзы. Случайных людей с печатью судьбы на обветренных лицах. Торчащие из воды силуэты церквей. Серые избы по берегам. Чем дальше от цивилизации, тем интересней, таинственней – и естественней, проще. Везде была жизнь, настоящая, подлинная, без прикрас. Я открывал красоту неподдельности. Странно, что только теперь. Ведь это не первое мое путешествие.
Почему-то в поездках с женой я был слеп к красоте моей родины.
Мы посетили монастыри: Горицкий, Ферапонтовский, Кирилл-Белозерский. Один из парней поставил свечку Николаю Угоднику, пояснив, что тот считается покровителем путешественников и мореплавателей. После этого ритуала наш парус наполнился ветром иной силы и сути.
В тот вечер за ужином разговорились о вере, о Боге, о праведной жизни. Тому способствовали звездное небо над головой и водка внутри нас. Выросшие в атеизме, мы все же склонились к идее, что помимо научного взгляда есть и другое, не менее стройное и мудрое измерение. Дошли до того, что цивилизация – тупик человечества. Горожане дохнут как мухи, а вот монахи, без всяких удобств, но с Богом в душе, живут по сто лет. Долголетие божьих угодников заставило призадуматься. И тут один из парней выдал гипотезу: «А может, причина не в служении Богу, а в том, что монахи живут без участия женщин?»
Все улеглись, а я долго еще сидел на палубе. Мне нравилось одиночество, наедине с темным простором, с бездонным прозрачным небом. Поймал вдруг себя на мысли, что мог бы жить как монах. Не в монастыре, а отшельником. В домике на краю деревни. А лучше вообще на отшибе, в глуши.
Один? Почему бы и нет.
Волна ударила хлестко, рассыпалась в брызги, окатила всю палубу, шипящей клокочущей пеной обрушилась в кокпит, стекла по ногам.
Яхта шла через озеро Белое. Мы с Андроном стояли на вахте. Наши сменщики спали. Свежий утренний ветер крепчал, набирал силу шторма.
Андрон приказал надеть спасжилеты. Ветер выл. Волна нарастала. Чтоб не смыло за борт, пришлось пристегнуться карабинами к леерам. Мы шли бейдевиндом, под острым углом к ветру, яхту здорово кренило, паруса упруго свистели, гудели ванты и штаги, лицо обжигали искрящие брызги.
Сжимая румпель, Андрон весело скалился, светился от счастья. Я тоже расплылся в улыбке, грудь наполнил восторг: вот оно, началось! Настоящий мужской драйв, настоящий мужской отдых. Я вдруг осознал: настоящий отдых – только то, что несет дух приключения, авантюры, хорошего риска.
Ветер усилился. Андрон скомандовал сменить большой стаксель на средний. Я полез выполнять. Под ногами плясало, скользило, горизонт ходил ходуном. Я менял стаксель, передний парус, с трудом удерживаясь на баке. Меня то вздымало к далекому ватному небу, то пригибало к самой воде, близкой, живой, жуткой. Солнце исчезло. Вода стала черной. Ветер рассвирепел, бешено гнал по небу рваные в клочья свинцовые глыбы. Какое-то время мы держались нужного курса, но яхту все круче валило, и Андрон принял решение сменить средний стаксель на крохотный штормовой. Я снова полез. Меня опрокинуло, потащило по палубе. Хорошо, был пристегнут. На карачках добрался до носа. Снял, скомкал мокрый стаксель, переправил Андрону. Долго прилаживал штормовой, пальцы закоченели. Наконец, получилось. Ползком добрался до кокпита, уже не обращая внимания на окатывающие меня тонны воды. Пошел дождь, видимость снизилась. Ветер совсем озверел. Андрон приказал зарифить грот, то есть, уменьшить площадь заднего паруса. Я сквозь бурю кричал: «Может лучше вообще паруса убрать?» «Нет, нельзя. Яхта управляема, пока стоит парус», – отвечал капитан.
Он был как скала, тверд и невозмутим, омываем дождем, обдуваем злым ветром. Вглядываясь в муть, совершенно спокойно мне объяснял, что к чему. Белое озеро, хоть краев не видать, похоже на блюдце: широкое, круглое и очень мелкое, каких-то пять метров. Поэтому ветер здесь разгоняет чудовищную волну. Поэтому периодически здесь случаются кораблекрушения. Опасна не глубина, а именно мель. Сесть на брюхо, еще полбеды. Но можно врубиться в луду, подводную скалу, и это будет совсем другая история.
Он не рисовался, он был кремень, настоящий морской волк. Я проникся к нему уважением. Во мне-то давно побулькивал страх. Но я виду не подавал. Однако же, если нас так нешуточно здесь приложило, какого ужаса нам ждать от Онеги? Впрочем, еще нужно добраться.
Показался берег. Серая линия. Где-то там – устье реки. Не видать ни черта. Где же входной буй? Кажется, сбились с курса. Ясно только одно: мы движемся к отмели, хлещет дождь, беснуется ветер, и на многие мили вокруг – ни малейшего признака человеческой жизни.
Время исчезло. Осталось движение в свистящей, грохочущей мгле и напряжение суровой, безжалостной до самозабвенья работы. Команды капитана. Смена галса. Автоматизм подчинения. Стрекот лебедки. Разбухшие пальцы, натертые вымокшей, грубой веревкой шко́та.
Андрон поднял ребят. Они вылезли сонные, озираясь без радости. Я и не заметил, что закончилась наша вахта. Не чувствовал самого себя. Спросил из приличия, есть ли во мне нужда. Обещали справиться, могу идти спать. А Андрон? Капитан останется до конца, пока не выберутся из передряги.
Я нырнул в темный кубрик. Скинул мокрое, вытерся полотенцем, натянул сухое белье, забрался в спальник на лежанке в носу. В борт лупила волна. Меня отделяли какие-то сантиметры. Вспомнилось о луде, но на страх утонуть не осталось сил. Накатило состояние такой запредельной усталости, когда что выжить, что помереть, уже все одно.
И вдруг сверху раздался радостный крик: «Вижу буй!» Я улыбнулся. Все хорошо, ребята справятся. Закрыл глаза и полетел в сон.
Никогда еще я не испытывал такого блаженства. Полная выжатость, энергии ноль – и полнейшее счастье. Что-то вроде оргазма. Только чище. Нирвана? Пожалуй. Награда монаха. Нет, нет, женщине этого не понять.
Онежское озеро встретило нас почти полным штилем. Паруса едва колыхались, лениво вздуваясь и томно сникая. Поблекшее солнце клонилось к воде, но не заходило. Мы шли в парно́м молоке. Мы вползали в белую ночь.
Всё вокруг было белым – палуба, паруса, небо, море. Я не оговорился: Онежское озеро – фактически море, вода только пресная. Сто миль по оси и сто метров под килем. Не шутка. Я это почувствовал, глядя на цифры лота, быстро набирающие глубину.
Мы достали компас и склонились над картой. При известном воображении форма Онеги напоминает силуэт скорпиона. С головою на юг и множеством лапок на северо-запад, круто к северу задирается хвост с иглой Беломорканала в конце. Взяли курс на Шардонские острова – архипелаг посредине Онеги, пункт передышки на полпути к остальным здешним прелестям. Яхта беззвучно скользила в пространстве. Я оглянулся. Берег плавно уменьшился, призрачно истончился и канул вдали.
По традиции, всякий новый матрос обязан лишиться невинности. То есть, на глубине окунуться в Онегу. Разумеется, нагишом. Новичок в экипаже был только один – я. Парни глумились. Спустили лесенку. Мне дали веревку с петлей, чтоб я продел руку. И я сиганул.
Вода обожгла. Ледниковая бездна не слишком-то прогревалась. Я вылетел пробкой. Не столько от холода, сколько от ужаса. Что бы там ни рассказывали про опасности мели, я почувствовал шкурой: глубина – это страшно. Под торжественное улюлюканье поднесли кружку с водкой. Я, задыхаясь, выпил.
Потом все разделись и по очереди окунулись. Просто из куража. Потом сели пьянствовать. Голые боги с природой наедине. Стесняться здесь некого. Тем не менее, кое-что бросалось в глаза. Я особенно-то не смотрел, но подсознание то и дело косилось – на Андронов увесистый мужской атрибут.
Я невольно ему позавидовал. Не умом, а чем-то темным, глубинным. Можно рассуждать, есть Бог или нет, но то, что природа всех награждает по-разному – факт. И не случайно, когда Каин убил Авеля, Бог оправдал злодея. Он оправдал человека: после изгнания из рая первой человеческой эмоцией оказалась зависть. Или то была ревность?
