Сергей Тюленев - Улыбка Пеликена
Глеб посмотрел на своих товарищей и улыбнулся. Следуя своему образу мышления, он бы попросту нажал на курок, находя оправдание в осознанной необходимости убийства животного, но старый чукча решил эту проблему по-своему.
– А топор-то тебе с саночками зачем? – продолжая улыбаться, спросил Глеб, опуская руку на плечо старика.
– Как же, столько мяса пропадает! Я, видите… – Он подошел к одной из коровьих туш. – Еще когда они живы были, аккуратненько ножом артерии на шее проткнул и кровь спустил.
– Так это что, не медведь, а ты коровам столько крови выпустил? – Понимая происходящее, тоже начал улыбаться директор шахты.
– Конечно! Неправильно это, черное мясо есть, а уж выбрасывать или собакам отдавать – совсем плохо будет, однако. Потому как только мороз их брать начал, я за топором пошел. Теперь туши порубить надо, однако, и на саночках на ледник отвести. Тут он, сразу за коровником построен.
Глеб протянул чукче руку и крепко пожал его холодную, маленькую, сильно обветренную ладонь.
– Спасибо тебе, отец! Удивительные ты нам сегодня вещи поведал, и много доброго сделал. За мясо, думаю, тебе директор особое спасибо скажет, а вот за науку прими от меня благодарность.
«Да, – думал он, усаживаясь в машину, – как бы это мне научиться такому мышлению удивительно искренней доброты… Вот и смеются над чукчами, и анекдоты про их темперамент и сообразительность сочиняют, а сами того не знают, что мудрость этого народа сохранила для нас природу севера, а мне сегодня подарила возможность посмотреть на окружающий мир иначе…»
– Глеб Михайлович, куда едем – на работу или домой? – спросил водитель, трогаясь с места.
– В редакцию газеты «Советская Чукотка». Пусть напишут о простом стороже коровника, которому слышны духи его предков и подвластны белые, однако, очень белые медведи.Снег тает и слезы текут
Холод продолжал давить градусник и настроение людей. Всем хотелось пурги и отдыха от бодрого бега по улицам и замерзающих в любых рукавицах рук.
Глеб сидел в своем рабочем кабинете, читал протоколы и постановления обкома партии и ловил себя на мысли, что огромные потоки бумаг, приходящих сверху, скоро засыпят его с головы до ног. Он отчетливо понимал, что делает какую-то пустую работу, которая не добавит в магазины продуктов и не построит новых жилых домов.
– Лучше бы столько денег дали! – произнес он вслух, отбрасывая бумаги в сторону. – Вон, на улице, мороз уже месяц лютует. Солярка в машинах замерзает, зимники еле двигаются, снабжение поселков держится только на энтузиазме водителей!
Он поднялся и подошел к окну.
– А цемент! Какой вы мне цемент привезли!! Хорошо, строители вовремя разобрались и в работу его не пустили. О чем в Магадане думали, когда целый корабль Спасского цемента из Владивостока отправляли. Даже на мешках написано: использовать до минус тридцати градусов. Ну что за бесхозяйственность!
И вздохнул.
– Столько людей работало, завод на Украине, моряки, погрузки-разгрузки, и что теперь делать? А в следующую навигацию мне прикажут погрузить все обратно и отправить в Хабаровск, а там по железке в какой-нибудь Курск или Орел. Да вот только цемент перемерзнет весь, влаги с морозом наберет и в лучшем случае сгодится на строительство силосных ям или заборов! Да как же хочется топнуть ногой на это разгильдяйство и головотяпство! Поднять сейчас трубку и устроить скандал секретарю обкома, отвечающему за промышленность. Вот, только результата не будет, цемент уже у меня, а он спокойно мне скажет, что это в министерстве напутали. И получится, как в интермедии у Райкина «Кто пуговицы к костюму пришивал?..» и выйдет целая шеренга бодрых чиновников с веселыми и круглыми лицами.
Он махнул рукой и вернулся в кресло. Строительные площадки остановились, погода и цемент отняли у него возможность достроить два детских сада, три многоквартирника и кучу мелких объектов, планируемых к сдаче в этом году. Зато вместо помощи обком присылал важные, строгие бумаги с конкретными сроками исполнения и, вместе с надоевшими уже морозами, портил ему настроение простоями и пустой работой.
– Да, – сказал он, нажимая засветившуюся кнопку селектора.
– Глеб Михайлович, звонит ваша жена, можно вас соединить?
– Конечно, Валя, соединяй.
– Глеб, – голос Виктории был взволнован, – ты на работе? Сможешь срочно приехать в Шуркину школу?
– Что случилось?
– Ты только не волнуйся! Учительница не виновата, она еще молодая, не доглядела, а Шурка ты же знаешь – такая упрямая…
– Вика, что ты кругами ходишь! Спрашиваю, что случилось?
– Младшим классам после второго урока отменили школу, температура упала ниже тридцати. Мне позвонили, я приехала, а она, похоже, сама домой пошла, пешком.
– Еду!
Дорога от райкома до школы заняла всего несколько минут. Виктория стояла на крыльце и, как только подъехала машина, подбежала и села на переднее пассажирское место.
– Привет, дорогой! Ты сегодня сам рулишь, без водителя? – Она наклонилась и поцеловала его в щеку, аромат французских духов «Climate», смешанный с морозом, приятным шлейфом наполнил салон уазика.
Глеб улыбнулся, специально громко шмыгнул носом и произнес:
– Учительница, ваши запахи и свежесть щек соблазняют водителя и мешают управлять транспортным средством.
– Так что, мне выйти и идти домой пешком? – Глаза ее блестели, игривость, с которой она появилась в машине, читалась в мимике лица.
– Сиди уже, мамаша! Кокетничает она… А дочь где-то по морозу топает! Поехали.
Машина тронулась, снег под колесами захрустел, как капуста, когда ее давит и солит мужчина.
– Вот паршивка! Я уверена – учительница всем сказала сидеть и дожидаться родителей, а эта штучка сама себе голова, взяла одежду в гардеробе и пошла.
– Не понимаю – где в это время были взрослые, что никто не увидел, как ребенок один из школы выходит!
– Глеб, ты давай тихонечко и по главной улице. Она если ходит, то только по ней.
Поднимаясь по проспекту, они крутили головами во все стороны и, бывало, притормаживали, чтобы лучше рассмотреть прохожих, но преодолев расстояние в один километр, подъехали к своему дому так и не увидев дочери.
– Слушай, мне что-то тревожно, ты посиди пока в машине, а я сбегаю домой проверю. Но чувствую, нет ее там… – Сильно хлопнув дверью, Глеб бегом взлетел на третий этаж, заглянул в комнату, кухню, туалет и помчался вниз.
– Пусто! – выкрикнул он, подбегая к уазику. – Едем обратно, будем прочесывать дома вдоль улицы, она может зайти в подъезд, чтобы погреться.
Машина дернулась, заскрипев кулисой переключения передач, и помчалась обратно к школе.
– Так, – начал говорить Глеб, выходя из машины, – ты по левой стороне, я по правой. Тут много домов, которые стоят к дороге спиной, подъезды у них во внутреннем дворе, их пропускаем.
– Глеб, стой, подожди! Давай каждый раз, выходя из подъезда, махать друг другу рукой и знаками показывать, что идем дальше.
– Договорились!
И они побежали… Дома, лестничные пролеты и ступеньки замелькали у них перед глазами, как кадры кинопленки.
Виктория нашла ее первой. Он почувствовал это сразу – жены на улице не было. Глеб выждал небольшую паузу, перебежал дорогу и, распахнув дверь небольшого деревянного дома, шагнул в подъезд.
Между первым и вторым этажами, у батареи, прямо на полу сидели его принцессы и молча плакали. Шурка подняла на папу свои покрасневшие глаза и выставила вперед маленькие пальчики.
– Что?! – Глеб сел рядом с ними, взял в свои большие руки холодные ладошки дочери и стал согревать их дыханием.
Шурка хотела что-то сказать, но у нее ничего не получилось. Нижняя губка задрожала, глаза снова наполнились слезами, и она тяжело выдохнула.
Виктория обняла дочь, смахнула слезинку с ее шершавой от мороза щечки и зажмурила глаза – ее собственные слезы радости, обиды, сожаления и переживания просились наружу.
– Я… я… я… – стала говорить Шурка. – Я замерзла очень и зашла погреться.
Она всхлипнула, взгляд ее испуганного и замерзшего лица добавил слез матери, а ему – чувство непереносимой жалости за пережитые дочерью боль и страх.
– У… ме…ня, пальчики сильно замерзли, я… рукавички сняла и руки в батарею засунула, а они… как заболят! Прямо заплакала…
Глеб продолжал прерывисто дышать, едва сдерживая себя от давящих на горло слез. Виктория обняла Шурку еще сильнее, уткнувшись лицом в ее красную шапку с большим помпоном. Она плакала и не хотела, чтобы это было заметно.
Им не мешали, никто не заходил и никто не выходил из подъезда. Вскоре снег, занесенный на обуви, растаял, образовав маленькие лужи прямо у их ног. Глеб поправил выбившийся из-под шапки волос Виктории, поднялся и шутливо произнес:
– Ну, ничего себе, вы даете! Сколько слез пролили, посмотрите, что вокруг вас делается!
Шурка оглянулась на маму, опустила глаза на лужу и улыбнулась.
