Сергей Тюленев - Улыбка Пеликена
– Ну, ничего себе, вы даете! Сколько слез пролили, посмотрите, что вокруг вас делается!
Шурка оглянулась на маму, опустила глаза на лужу и улыбнулась.
– Знаешь, папочка! – Она встала на ноги и посмотрела на Викторию. – Это, наверное, мама столько наделала!
– Я? – с удивлением в голосе произнесла Виктория.
– Шурка, а что ты имела в виду, когда сказала, что мама «это» наделала?
– Так, хулиганы, сейчас вы у меня договоритесь!
– О-о, пора делать ноги! – Глеб поднял дочь на руки и побежал вниз. Сзади, не отставая, с криками «сейчас догоню!» прыгала по ступенькам Виктория. Шурка, обхватив Глеба за шею, громко и задорно смеялась.
Добравшись до дома, они пили чай с малиновым вареньем, подтрунивали над Викторией по поводу лужи у батареи и хохотали без причины, продолжая бегать друг за другом по комнатам с криками радости и озорства.
Вечером, в виде исключения, они легли спать все вместе. Шурка, обнимая то папу, то маму, от счастья крутилась, не находя себе места, но вскоре усталость после дневных приключений взяла свое, и она уснула. Глеб отнес дочку в детскую кровать, накрыл одеялом, поцеловал в пухленькую щечку и вернулся к жене.
– Наплакалась сегодня? – произнес он шепотом, обнимая Викторию.
Она прижалась к нему, молча кивнула головой и тихо сказала:
– Спасибо ангелу-хранителю, не дал случиться беде…
– Вот! – сказал ангел. – Учись у жены, она правильно говорит, мне надо спасибо говорить! А ты чуть чего – сразу к Богу обращаешься.
Ночь опустилась на город, снег пошел сильнее, все уснули. Лужа в подъезде испарилась, унося с собой боль отмороженных детских рук, слезы и волнения родителей.Чукотские огурцы ловятся на мормышку
Конец апреля был солнечный и привычно морозный. Капель, сосульки и кораблики в лужах, характерные для весны материка, тут были только воспоминаниями детства.
Глеб проснулся рано, стрелка будильника еще не успела добежать до заветной красной черточки, когда он поднялся и, нажав на кнопочку, отключил его. Умывшись и почистив зубы, он стал быстро одеваться, складывать в рюкзак приготовленные с вечера бутерброды, термос с чаем, поллитровочку с бескозыркой и, конечно, удочки для зимней рыбалки.
Натягивая в коридоре теплые, мохнатые унты из якутской лошади, Глеб услышал с улицы настойчивый сигнал клаксона и стал одеваться еще быстрее. Перед выходом заглянул к детям и даже успел чмокнуть в теплую щечку жену, чем вызвал ее гримасу и брошенную вдогонку фразу:
– Колючий, не пей много!
Выбежав на улицу, он остановился и посмотрел по сторонам. Его уазик стоял метрах в тридцати от подъезда, поднималось солнце, лучи бликами отражались от снега, мороз пах свежестью и ветрами тундры.
– Привет, братцы! – сказал Глеб, усаживаясь на свое место, по очереди, за руку здороваясь со всеми, кто был в машине.
– Михалыч, ты опять себе ящик для рыбалки не купил? – Улыбался сквозь усы Василий.
– А он на корточках, по-китайски, перед луночкой расположится, – по-доброму ерничал геолог Тяжлов. – Ему же не привыкать! Он, когда в кастрюлю на зимнике провалился, то пока помощи ждал, лазил на брюхе между замерзшим дном и льдом, чтобы на причудливые картины застывших водорослей полюбоваться!
– Николаич! – Глеб посмотрел на своего водителя. – Ты проболтался?
Мужики переглянулись между собой и начали громко смеяться, а Василий увесисто хлопнул его по плечу.
– Ну, китайский разведчик, у тебя совсем с памятью плохо. Ты сам нам эту историю уже раз пять рассказывал, мы за эту красоту Чукотки, почитай, литра два выпили, пока ты тему не поменял. Титская ты сила!
Все снова засмеялись и поехали на рыбалку…
Народу на льду было, что на майской демонстрации. Все сидели своими группами, шумно перекрикивались и с любопытством поглядывали по сторонам – не начал ли кто дергать корюшку.
Эта рыба заходила в Анадырский лиман только по весне и собирала огромное количество рыбаков, желающих полакомиться ее жирными бочками.
Глеб и двое его товарищей не пошли вглубь лимана, а встали маленьким лагерем прямо под обрывом, недалеко от памятника первым Ревкомовцам Чукотки.
Дежурный райкомовский бур, наточенный водителем, сверлил лед словно масло, но толщина его требовала дополнительной насадки и выжимала море пота из-под лисьей шапки Глеба.
Когда лунки были готовы и мелкая шуга льда выбрана шумовкой, друзья размотали удочки, поиграли в воздухе мормышками, проверяя эластичность сторожка, пожелали себе удачи и тут же послали друг друга к черту.
Глеб сел на сложенный в несколько раз бушлат, одел черные красную ниточку, – самодур и, плюнув через левое плечо, стал аккуратно опускать снасть в лунку.
Тихонечко шевеля удочкой, он заставлял кончик резинового кембрика дрожать, передавая колебания леске и красной завлекалочке, которая, по его мнению, должна была убедить хищную корюшку в том, что на крючке трепыхается настоящий живой мотыль.
Прошел час, солнце поднялось высоко, народу на льду прибавилось, рука устала подрагивать, поднимаясь и опускаясь вниз, а рыба все не клевала. Василий, сидящий напротив Глеба, зажевал два бутерброда, достал трехсотграммового «мерзавчика» и несколько раз приложился прямо из горла.
– Васька, сукин кот, ты чего-то рано начал! – сказал Глеб, растирая рукой шею и сглатывая слюну.
– А что, я не завтракал еще! Полтора метра льда уже пробурил, холод под тулуп лезет, а эта сикилявка… – Он посмотрел на лежащую на льду удочку. – Где-то другим берегом ходит, хотя бы разочек тюкнула.
– Так что же ты один закусываешь, друзей не зовешь, от коллектива оторвался?
– Смотри, Тяжлов, от тебя вообще отвернулся!
– Что вы тут про меня говорите? – оглянулся геолог.
– Милиционер наш правило нарушает, жрет один втихорца, а главное – пьет из горла и друзьям не предлагает. Хохол!
– Че наехали! Сразу «хохол»! У меня в ящике еды и сала полно, бросайте свои удочки и подходите, пропустим по маленькой для согрева.
Глеб знал, что жена Василия, собирая мужа на рыбалку, положила ему еды на хорошую зимовку, и поэтому вырванное из друга предложение начать и пропустить затрепетало в нем радостью предвкушения.
Порезанное ломтиками сало, черный хлеб, зеленый лук и бруснику милиционер доставал медленно, словно демонстрировал яйцо Фаберже, давая друзьям насладиться картинкой и окончательно захлебнуться слюной.
Когда водка была разлита по алюминиевым крышкам китайских термосов, Глеб, привычно проведя пальцами по усам, произнес:
– Ну, братцы, если рыбы не поймаем, то кайф точно словим. Красота! – Он посмотрел по сторонам. – Сопки, мороз, сало… За прекрасно начинающийся день!
Глухо стукнулись стаканы – три глотка, и водка хлынула согревать внутренности, а сало, оттаивая на языке, волшебно запахло чесночком, тмином и перцем.
Недолго думая, друзья наполнили свою тару еще раз. Им даже показалось, что отсутствие клева не испортит им настроения, как вдруг, словно порыв ветра или волна, по лиману покатились крики, размашистые движения рук и блеск солнца, отраженный от прыгающей на льду корюшки.
– Во! Пошло дело! – хрипло произнес Василий, отправляя водку в род, словно воду.
Глеб так не умел, поэтому допил спокойно и, занюхав корочкой ржаного, ароматного хлеба, вернулся к своей лунке.
Если косяк, а именно так и перемещалась корюшка, заходил в лиман, то улов доставался каждому. Поэтому, зная повадки и манеру поклевок этой удивительной рыбы, Глеб снял рукавицы и приготовился.
– Оп-па! – выкрикнул он, почувствовав удар. – Мужики, поехали! – наматывая леску на руки, он быстро вытащил корюшку, снял ее с мормышки ударом об лед и снова запустил снасть в воду.
Все закипело, закряхтело и закричало. Руки летали в воздухе словно крылья, рыба прыгала на льду, запах свежих, только что сорванных с грядки огурцов заполнил пространство лимана.
Кончилось все так же неожиданно, как началось и, к неудовольствию рыбаков, быстро.
– Ох! – произнес изрядно вспотевший Василий. – Попластали немножко. Глеб, ты сколько штук цапануть успел?
– Двадцать две.
– А ты как, Тяжлов?
– Двадцать пять!
– Вот вы гады все! Я бы обловил вас, к бабке не ходи, да у меня на крючке бородавка плохо спилена, и каждый раз приходилось чуть больше времени тратить на снятие рыбы.
– Васька, – возвращаясь к ящику, хитро произнес Глеб, – плохому танцору всегда что-то мешает. Иди лучше, закусим, косяк все равно назад быстро не вернется.
Они выпили, понюхали свои замерзшие руки, пахнущие огурцами, с азартом рассказали друг другу, у кого из них была самая интересная поклевка, и вернулись к лункам.
Ожидание и морозец, шагнувший за двадцать, заставил их сначала приседать, потом снова закусывать, растирать лицо снегом и пить горячий чай.
– Все, больше не могу, замерз, как цуцик! Ветер еще вдоль лимана потянул, – сказал Василий, вставая с ящика. – Пробурю еще одну лунку, глядишь, и согреюсь.
