Кристина Хуцишвили - DEVIANT
Я сейчас могу признать – я всю жизнь, всю свою жизнь до последнего времени – любил ставить эксперименты над людьми. Я не расставлял ловушки, люди обычно сами очень глупо попадались. Началось все с детства, когда родители водили меня в самые разнообразные гости.
Иногда они предупреждали заранее – не веди себя так-то и так-то, будь осторожным с тем-то, на такой-то вопрос ответь «Нет, спасибо», вежливо. Доходило до смешного – я был очень маленький, в подготовительном проводили елку, все дети выстроились в очередь, чтобы получить конфеты. Я тоже выстоял эту очередь, переминаясь с ноги на ногу, получил конфеты, но при этом каждую минуту чувствовал себя в этой очереди неуместным – мне было неудобно стоять, неудобно брать из рук Деда Мороза эти конфеты. Не потому, что я не любил сладости, – просто был уверен, что родители этого не оценят. Кажется, я так и оставил их на каком-то стуле. Спустился вниз в гардеробную, оделся, подошел к маме с папой, которые с другими родителями что-то оживленно обсуждали. Мама между делом поинтересовалась, почему у одних есть конфеты, а у других нет, но это было упомянуто вскользь и всего на секунду. Но эта история скорее не о моих родителях, а обо мне, правда, это чувство неуклюжести во мне они все-таки зародили.
Они сами попадались на вранье, на пересудах. На самом деле я сейчас не могу точно и дословно описать ситуацию, но то, что я ненавижу больше всего до сих пор, – это обсуждение шепотом, когда человек только-только отошел. Это невинное кухонное лицемерие – у масштабных людей его не бывает, мне тогда казалось. Не знаю, но просто у талантливых – сплошь и рядом. Тут дело, к сожалению, не в статусе, интеллигентности и деньгах. Наверное, это что-то близкое к тому, что называют мещанством. Говорю по ощущениям, точного значения я никогда не мог уловить.
Но потом я стал умнее родителей, начал играть в свои игры, несравненно более изощренные. В юности мне казалось, что цинизм – это самое правильное отношение к жизни, мода в этом вопросе шла со мной в ногу.
Эксперимент, наблюдение – эти инструменты познания я употреблял для того, чтобы изучить людей. Оставим гуманизм – я уже говорил, что с гуманизмом жить очень неудобно, он сковывает сильнее, чем все, вместе взятые, рамки приличия, на которые жаловалась Маша. Не буду оценивать сейчас, хорошо или плохо я тогда поступал. Так вот, мне казалось, что я изучаю поведение людей в естественных условиях, и ничего, что этому предшествует некоторое их моделирование, очень небрежное. Сейчас мне приходит в голову, что было бы эффективнее наблюдать за своим собственным поведением в тех условиях. Я бывал не на шутку взволнован, тревожился, радовался, чуть не прыгал от радости, а дело касалось житейских, в общем-то, вещей, людей, может, и не посторонних, но не всегда особенно мне близких. Меня многое задевало, и хоть я и стремился стать толстокожим, это не изменилось. К моей чести.
А эта мысль – методичного изучения себя, скорее всего, правильная. Более того, сейчас я нахожусь в идеальных условиях. Жизнь поставила меня в центр такого эксперимента, что поначалу и не верилось. Какое-то время я, как и любой подопытный зверек, вел себя хаотично, меня невозможно было образумить и направить, более того, опасно было попадаться у меня на пути. Но животные привыкают к самой тесной клетке. Все мы предпочитаем жить, а продолжительное саботирование жизни противоречит нашей сути. Все очень просто.
Надо попробовать записать результаты изучения объекта «Я». Наблюдение, эксперимент…
Наверное, я своим цинизмом больно задевал Машу.
Как прекрасны эти женщины, которые не дают нам стать полубогами, превращая нас в отцов семейств, в добропорядочных бюргеров, в кормильцев; женщины, которые ловят нас в свои сети, обещая превратить в богов. Разве они не прекрасны?
Разве не правда?
Кто хочет удержать, тот теряет. Кто готов с улыбкой отпустить – того стараются удержать.
Ремарк «Жизнь взаймы». Чистая правда.* * *12 марта 2008 года
E-mail То: George
Я изъясняюсь кратко, меня этому научила жизнь. Время – деньги. Поначалу ты – никто. Не в минус – в ноль. Ты нечто неизведанное. Ты заговариваешь, а значит, требуешь к себе внимания. Что же это означает? Почти ничего. Мы не знаем, кто ты. Наши ресурсы ограниченны. Время стоит денег. Мы уделим тебе минуту – ты заплатишь не слишком высокую цену. Просто представь нам ядро, самую суть, что кроется в этом ядре. У тебя есть целая минута. Первые секунды мы будем слушать тебя очень-очень внимательно. Цени это.
Но если не сможешь оправдать ожидания, выдержать пристальный взгляд, смалодушничаешь, то пеняй на себя.
Но ты сможешь, конечно, сможешь. Что тебе этот кусочек, это ядрышко, оно в твоих глазах дорого, но на самом деле ничего не стоит. Конечно, это просто тренировка, будут еще сотни таких. Сотни дискретных шажочков – пока не научишься, а потом и большой куш не заставит себя ждать.
А может, сорвешь джекпот? С кем не бывает. Мы же в тебя верим, а это не пустой звук.
Но будь осторожен. Каждый твой шаг зиждется на предыдущей победе. А победы – ну ты ведь знаешь, эта песня стара как мир, – товар скоропортящийся. А старые победы, даже смешно говорить, так это навязло на зубах, – товар еще какой сомнительный. Так что надо бежать, нельзя останавливаться. Можешь, не можешь – надо бежать. То, что ты делал вчера, – мрак, минуту назад – никому не нужно и не интересно.
Беги, и лучше беги быстрее – другие тоже бегут, это конкуренция.
И я бегу, уже который год, и ненавижу себя за те минуты, когда все-таки приостанавливаю бег – чтобы перевести дух.
И я бегу, и на бегу изъясняюсь самым лаконичным и исчерпывающим образом. По-другому нельзя, дыхания не хватает.
Итак, я бегу и изъясняюсь кратко. Я видела разные кошмары. Но мне редко бывало страшно. Я помнила слова одного, может, совсем обыкновенного псевдоинтеллектуала – вряд ли он был чем-то большим. Тем не менее посвятил полжизни гуманитарным наукам. Так вот – сон есть спасение от себя самого. Убежище, чтобы самому себе не надоесть.
Ну и как же во сне может быть страшно? Разве что, если не можешь дышать. Но такое сплошь и рядом в реальной жизни.
Сохранено в черновиках
* * *Сейчас у меня есть деньги, и я очень спокоен, потому что верю в судьбу и закономерности и потихоньку учусь понимать себя. Здесь нужно отдать Маше должное – у нее можно было научиться писать. Научившись писать, легче понять самого себя. Это как у Капоте – научившись французскому, легче притворяться, что знаешь английский.
Диалог человечнее монолога.
Она говорила: «Когда я теряюсь в толпе, прекращаю узнавать саму себя. Ничего не понимаю и пытаюсь сбежать от одиночества, схватив кого-то за руку, а этот подвернувшийся будет свято верить, что он один такой».
И мне это стало понятно только теперь. Она еще крепко стояла на ногах и, наверное, была привязана ко мне – может, неглубоко, может, глубоко, но длилось это недолго. И конечно, это не любовь. Но что такое любовь – просто глупый разговор. Ее понимание устройства мира имело крепкий фундамент, можно было бы назвать это светским гуманизмом – она гуманная, да, и светская. И хотя изначально было другое значение, почему бы не назвать так. Это интересно, это игра в слова, а играть умным взрослым интересно. Кнехт играл, был умным и одиноким. Естественное положение вещей, никакого противопоставления. История обыкновенных людей.
И этот рационализм позволял ей делать успехи – и не сходить с ума. Она сильная девочка, всегда знает интуитивно, где правда. Что стоит усилий, а что нет. Она не ударит зря, просто улыбнется. И сколько ей ни делали больно, она все равно верит людям. Не устает быть доверчивой. И это спасет не ее одну, а еще и всех нас, кто ее любит.
И меня, может, спасет, чем черт не шутит?
* * *12 сентября 2008 года Москва
...Рыцарь: Нынче утром я видел Смерть. Мы начали шахматную партию. Она отложена. Отсрочка мне нужна для одного дела.
Смерть: Какого же?
Рыцарь: Вся моя жизнь до сих пор была погоней за тщетой, слепым блужданьем, пустозвонством. Я признаюсь в этом без горечи. Точно такою жизнью живут многие. Но отсрочку свою я хочу употребить на осмысленный и важный поступок.
Смерть: И для этого ты играешь в шахматы со Смертью?
Рыцарь: Мой противник – испытанный игрок, но я не потерял пока ни одной пешки.
Ингмар Бергман, «Седьмая печать»
Выдержу я или нет. Каковы шансы, что все кончится хорошо? Больше нуля?
Хватит ли нам мужества на двоих. Останется ли его хоть чуть-чуть – на долгую жизнь.
Ты, из зеркала, посмотри на меня. Ну же, будь смелой, ты же так бравируешь, ты же женщина-рыцарь. Ну-ка смотри – и не отводи глаз. Что ты как побитая собака? Никто сейчас тебе не поможет. Будет как будет. Будь хоть раз честной – ну-ка смотри прямо перед собой!
