Елена Сазанович - Тенета для безголосых птиц
Не каждый бы понял моего тихого счастья. Но оно действительно было. И могло быть всегда. Я сумел остановить время. Если бы не моя неосторожная вылазка на встречу с прошлым, закончившаяся взрывом. Когда время почему-то стало откручиваться назад. И наконец привело меня к Варе…
Я погладил девушку по лицу, но она не проснулась.
– Варя, Варька, Варежка, – прошептал я.
И в один миг я возненавидел и скамейку у пруда, и жирных уток, и вкус эскимо, и болтовню о маринадах. И, наверное, предал свое тихое счастье. Но со мной была Варя. И предательство уже не имело значения. И я уже не хотел застывшего времени. Я хотел, чтобы оно мчалось вместе со мной наперегонки. И уже не боялся скорого финиша.
Со мной была Варя…
Какие же мы тогда были, Варя, Варька, Варежка? Совсем молодые. Или просто другие.
Ты лежала на песке у наших озер. Помнишь эти озера, Варя? За городом, в старой, заброшенной усадьбе. Мы так любили там проводить выходные. Может, именно поэтому вот уже много лет я изо дня в день сажусь возле маленького пруда у моего дома. Он совсем-совсем другой. Заросший тиной, замусоренный обвертками от мороженного и сигаретными окурками. Но в нем тоже плавают толстые утки… Помнишь, как ты их любила кормить? Садилась на коленки прямо у берега. И вода касалась твоих загорелых ног. И ты бросала крошки хлеба. И утки хватали их налету. А потом подплывали к самому берегу. И жалобно смотрели в твои глаза. И просили еще. И ты еще и еще крошила хлеб и бросала уткам.
А потом ложилась на песок. Вытягивала руки и подставляла солнцу свое лицо. И смешно жмурилась.
О чем мы тогда мечтали, Варя?..
А помнишь эту скучнейшую парочку. Нам они казались стариками, а ведь им было около сорока. Как они посягнули на нашу территорию? Да, не только посягнули – они перешли нашу границу, нагло оккупировав наш выстроенный из солнца, озер, уток, нежности, любовных клятв мир, наш сияющий мир. Помнишь, как они расстелили покрывало с золотой бахромой, в алые розы, прямо у воды. Расселись на нем и из огромной сумки стали доставать жареную курицу, вино, икру, ананасы. И мы с тобой по-настоящему ощутили голод. Мы тогда были очень молоды и нам всегда хотелось есть. Но молодость мы воспринимали как данность, а чувство голода нас не угнетало. Мы жили другим.
Помнишь, как мы недоуменно и голодно смотрели на эту парочку разжиревших новоиспеченных буржуа? Помнишь, он был в трусах цветов американского флага, уже почти лысый, с круглым, как футбольный мяч, животом. Как он пил вино, которое все время капало с подбородка на трусы. Как он поглощал курицу, и жир опять стекал по его подбородку. Так, что к концу трапезы американский флаг был совсем мокрым и жирным. А его жена, размалеванная, румяная, с прической как у королевского пуделя, все время от удовольствия сладко потягивалась, искоса поглядывая на своего прожорливого благоверного. Казалось, она намеревалась его соблазнить. А потом ярко накрашенным серебряным лаком, длинным ногтем цепляла бутерброд с икрой и начинала так чавкать, что на этот звук собиралась куча уток. Но он и не думал соблазняться…
Помню, Варя, ты еще тихо заметила, что он от нее скоро сбежит. Но я так не думал. Я уверен, что они до сих пор вместе и до сих пор счастливы. Потому что эта парочка жлобов была единым, неразделимым целым. Не существующим по отдельности.
О чем же они говорили? Кажется о том, что некая Анжелика – просто стерва, поскольку умудрилась подцепить начальника фирмы. А сама – секретутка и деревенщина. А некий Роберт – негодяй, поскольку умудрился купить “Ягуар”, а у них только «Фольсваген»… Но ничего, утешали они друг друга. У нас еще все впереди. О том, что их главная мечта – купить старинную усадьбу и так ее обустроить, чтобы все сдохли от зависти…
Интересно, Варя, их мечта сбылась?
Мы смотрели на их сытые, самодовольные рожи и понимали, что день безнадежно испорчен. И тогда ты, Варька, вдруг встала, чуть спустила брительки купальника, распустила пышные волосы и плавной походкой направилась к ним. Ты ступала, как молодая тигрица, готовая к прыжку. И я растерялся. Ты шла босая, стройная, очень юная. Твои черные волосы мягко падали на загорелые плечи. И в них белела подаренная мной кувшинка. Ты казалась настолько ослепительной и настолько нереальной, что наши внезапные соседи приподнялись от удивления. А он так и не смог проглотить куриный окорочок и громко поперхнулся, выпучив глаза.
А ты села напротив этого жирного индюка, буквально расстреляв его своим синим взглядом. И наконец попросила зажигалку. Его маленькие глазки заслезились, губы повлажнели, а пухлые ручонки задрожали, когда он помогал тебе прикурить сигарету. А ты нечаянно коснулась тоненькими пальчиками его жирной руки и он чуть не рухнулся в обморок.
– Надолго ли к нам пожаловали? – томно спросила ты, не отводя прямого взгляда.
– Надеюсь, вы поселитесь неподалеку? – ты дыхнула в него сигаретным дымом.
И это была кульминация. Его суженная вскочила, как сумасшедшая, и стала лихорадочно засовывать в сумку остатки обеда. А потом потащила ошалевшего мужа к машине. Он сопротивлялся, как мог. Казалось, что, оглядываясь, он вывернет свою толстую шею. Через мгновение их машина сорвалась с места и, оставляя белые, рваные облака пыли, умчалась прочь. А мы еще долго хохотали и свистели им вслед.
Да, Варька, ты, пожалуй, была права. Они все же не купили свою усадьбу. Но все же до сих пор вместе. И здесь, наверное, прав был я…
А мы оказались порознь. Тут права судьба. Хотя, может, именно в этом отрывке, где была до мелочей прописана наша любовь яркими, взрывными метафорами, наша судьба допустила ошибку. И сегодня она, словно извиняясь за тот ляп, перечеркивала наше прошлое и давала шанс самим дописать нашу любовь. Так, давай, Варька, допишем…
Я поднялся с места. Ноги затекли и я решил немного пройтись по нашей камере взад-вперед. И везде натыкался на одну ночь.
Мои товарищи по несчастью спали, как убитые. Пожалуй, так они спали впервые за все время заточения. И я, решив им не мешать, вышел в узкий коридор, по которому нам вскоре предстояло пройти. Свечу (из экономии) я не взял.
Медленно, держась за стены, я на ощупь продвигался вперед, уже не боясь заблудиться. Неожиданно сильно ударился о что-то твердое и, не удержав равновесия, упал, руками цепляясь за какие-то выступы. Уже лежа я нащупал ступеньки лестницы. Сердце заволновалось и учащенно забилось. Но раньше времени я решил не ликовать. И осторожно, на коленях, стал карабкаться по лестнице вверх. И уже проклинал себя, что не захватил свечку. Во рту пересохло, ноги сделались ватными, а нервная система балансировала на грани срыва. Я всем нутром чувствовал начало конца. И не обманулся.
Добравшись до последней ступеньки, я остановился на маленькой площадке и ощупал металлическую дверь, которая была подперта огромным деревянным колом. Изо всей силы я дернул его, и кол покатился вниз по лестнице. Я всем телом надавил на дверь, и она распахнулась.
Столько света сразу я не видел ни разу в жизни. И чуть не покатился по лестнице вслед за колом. Я стоял, ослепленный его яркостью, покачиваясь и держась руками за дверь. Впрочем, глупо было бы разбиться у подножья каменной лестницы, приведшей к свободе. Теперь, когда все наши подземельные кошмары были позади.
Наконец, сквозь слезы и яркие ослепительные круги, маячившие перед глазами, отвыкшими от света, я увидел огромное скошенное желтое поле, за которым простилался густой осенний лес. Я сделал глоток свежего, опьяняющего лучше любого выдержанного вина, воздуха и моя голова закружилась. И я закричал во все горло. Это был протяжный крик зверя, наконец вырвавшегося из неволи…
Когда я вернулся назад, то тоже принялся орать, поднимая своих товарищей. Издавая какие-то нечленораздельные звуки, глотая фразы и не находя подходящих слов. И все дружно решили, что я спятил. А Юрка Раскрутин даже замахнулся, чтобы съездить по физиономии, чтобы привести меня в чувство. Но я перехватил его руку, со всей силы ее сжал и зашипел ему прямо в лицо.
– Мы спасены, придурок, мы спасены.
Он вздрогнул и не поверил.
– Так шутить, – мрачно заметила Лада, – жестоко, очень жестоко.
А Женька даже зажег свечу и поднес ее к моему лицу. Наверное, мои глаза горели каким-то безумным блеском.
– Да ты просто свихнулся, – наконец-то констатировал он.
И только Варя, Варежка, бросилась мне на шею и прошептала:
– Я знала… Мы спасены!..
Я никогда не видел, как танцуют индейцы, исполняя свои обрядовые танцы. Но догадывался, что мы пляшем не хуже. Обнявшись в плотном кружке, мы топали ногами, исполняя ритуальный танец освобожденных невольников. Под ногами была земля. Настоящая. Еще влажная после дождя. Которую мы чувствовали физически. Потом Юрка издал непонятные резкие звуки, хлопая по губам ладонью. А ведь еще недавно он чуть не вмазал мне по физиономии, обвиняя в сумасшествии. Лада во весь голос запела что-то испанское, а потом бухнулась Раскрутину прямо в руки, обняв за шею и кокетливо подняв одну ногу вверх. И этот кабан не удержался, и они повалились наземь. Дроздов, как безумец, вдруг почему-то стал исполнять лезгинку, встав на цыпочки и чуть изогнув спину. При этом его руки лихорадочно мотались то влево, то вправо. А мы с Варей закружились в вальсе. И ее милое личико было приподнято вверх, к просветлевшему небу. И она не могла оторвать от него своих распахнутых глаз…
