Инна Тронина - Удар отложенной смерти
Лифт оказался занят. Красный глазок горел так долго, что Филипп решил подниматься пешком. Едва он взошёл на один марш к мусоропроводу, увидел неописуемую картину. Все стены были обезображены огромными кривыми буквами, оскаленными рожами, черепами с костями – как в «булгаковском подъезде», в Москве. Надписи содержали угрозы и восторги, в соотношении примерно один к одному. Попадались, правда, и другие лозунги. Например, «Долой КПСС!» или «Карабах – армянам».
Филипп всегда поднимался через две ступеньки. В «кораблике» своими длинными ногами он мог покрывать и по три. Но по мере приближения к квартире номер 264 шаг его замедлялся, а мысли делались всё более тревожными. Разговор предстоял не из лёгких. Всё-таки человека едва не сожгли живьём, и командовал парадом не кто иной как Обер. Правда, он же и подарил Андрею драгоценные минуты для побега. Но всё-таки нужно быть готовым к любым эксцессам.
Но игра в любом случае стоила свеч. Собственная свобода оказалась под реальной угрозой. И никогда в жизни, даже в Казахстане. Филипп не был так близок к провалу. Фраза затасканная, как во второсортном детективе про шпионов. Но именно она лучше всего характеризовала нынешнее положение Обера. Спасти его мог только союз с Озирским, о котором Филипп думал с леденящим страхом и отчаянной надеждой.
Около нужной квартиры стоял детский двухколёсный велосипед, и лежали поношенные женские шлёпанцы. Тут же распластался сплетённый из разноцветных тряпочек коврик. В углу приткнулась коробка из-под кошки. Обитательница, видимо, гуляла, но её рыба в консервной банке уже начинала вонять. Филипп, стараясь не наступить ни на коробку, ни в банку, подошёл к двери и опять задумался.
Похоже, жил Озирский богемно и небогато. Дверь была обычная, обитая чёрным кожзаменителем, утыканная заклёпками и украшенная блестящими медными полосками. Не мешало бы, конечно, поставить бронированную. Впрочем, может быть ещё и вторая дверь – сейчас проверим.
– Ну, с Богом! – Готтхильф снял шапку, пригладил волосы и нажал на клавишу звонка, сделанную из «пластмассы под янтарь». Звонок сначала всхрапнул, а потом обиженно динькнул.
Филипп бросил взгляд на швейцарские часы «Омега» – они показывали ровно девять. Из-за соседней двери послышалась музыкальная заставка информационной программы «Время». С облегчением и тревогой слушал Филипп приближающиеся шаги. Он ожидал вопроса, думал, как объяснить через дверь ситуацию и упросить хозяина выслушать его уже в квартире.
Но ничего этого делать не пришлось. Дверь открылась, и Андрей ничуть не удивился. Более того, он довольно улыбнулся, словно перед этим пригласил к себе Обера встречать Старый новый год. Капитан был с мокрыми, явно после душа, волосами. Аккуратно причёсанный, в спортивном костюме, усыпанном белыми колкими звёздочками. Они стояли лицом к лицу – Обер и Блад. Высокий порог почти сглаживал разницу в росте.
– Ещё раз здравствуйте! – Филипп взялся рукой за косяк. – Я могу войти?
– Можете, босс. – Андрей отступил с дороги, глядя уже выжидательно.
– Спасибо. Прошу пардону за нахальство. Вы один дома?
– Один, но сопротивляться пока в силах. – Андрей закрыл за Филиппом дверь, и тот отметил, что она – единственная, деревянная. – Вы надолго или здесь побеседуем?
– Лучше бы в комнате. Тут быстро не получится. Вы удивлены, что я пожаловал?
Филипп без приглашения снял дублёнку. В тесной прихожей он поворачивался с трудом, потому что привык к просторным хоромам на Московском проспекте. Андрей приподнял одну бровь, и его хрустально-зелёные глаза насмешливо прищурились. Он совершенно не боялся – Филипп понял это сразу.
– Удивлён ли? Отвечу словами классика. «Я звал тебя, и рад, что вижу…»
Готтхильф замер у вешалки, потрясённый столь неожиданным приёмом.
– Звал? Меня?
– Мысленно, разумеется. Мне кое-что нужно спросить у вас, босс. Пойдёмте.
Как и ожидал Готтхильф, квартира оказалась двухкомнатной живопыркой. И по великолепнейшему кавардаку можно было понять, что женщина не появлялась здесь давно – даже на одну ночь. У цветного «Рубина» давно запылился экран. Секции стенки «Вега» стояли с открытыми дверцами, и из каждой свисали рукава и штанины. С верхней полки упала женская комбинация, и Андрей даже не обратил на это внимания. В большой комнате была и «видеодвойка», которая, похоже, тоже давно не включалась.
По полу рассыпались детские игрушки, из-за чего сердце Обера мягко сжалось. Он не знал, как выглядит сын Андрея, но подумал, что сегодня спас от смерти отца, можно сказать, уже двоих детей. Впервые в жизни спас, а не прикончил. В маленькой комнате гость заметил кроватку без матраса и постели, а рядом – ночной полиэтиленовый горшок с крышкой.
У себя дома Готтхильф проводил поверхностную уборку ежедневно, не вызывая прислугу. В светлое время года протирал стёкла, потому что одна комната выхода на восток, а другая – на запад. При рассветном или закатном солнце всякая грязь на стекле становилась заметной, а потому сильно раздражала.
Собственную чистоплотность Филипп объяснял немецким менталитетом. Другие же мужчины, давно женатые, не привыкшие обходиться своими силами, всегда доводили свою берлогу до подобного состояния. Если Андрей часто приползает домой в таком виде, как сегодня, то вряд ли он может наводить марафет. Грохается без памяти на тахту, засыпает. А посреди ночи потихоньку начинает выкидывать из-под одеяла то ремень, то носки. Вон, один зацепился за торшер, кстати, польский. Другой носок валяется в углу рядом с коробкой из-под редкостных в Союзе сигарет «Кеннеди». Урна с бумагами почему-то поставлена на крышку пианино, и тут же торчит дулом вверх двуствольное охотничье ружьё. Над ним, на бухарском ковре, развешаны многочисленные кинжалы, штыки, финки, заточки.
Готтхильф подошёл поближе и принялся с интересом рассматривать коллекцию. Множество экспонатов, впрочем, относилось не к давнему времени, а к последним годам. В крайнем случае – к периоду второй мировой войны. Тут были плоские немецкие и трёхгранные русские штыки, револьвер системы Кольера с вращающимся барабаном и полкой с автоматической затравкой. Шестиствольный револьвер системы Мариэтта-Лефоне образца 1853 года, под уникальный патрон Готтхильф даже потрогал кончиками пальцев. Нет, тут не только новодел – есть, на что посмотреть! Наверное, дед Андрея где-то раздобыл, а потом передал внуку – по наследству.
Филипп оглянулся и невольно вздрогнул, увидев настоящий, пробитый пулей череп. Он висел на цепочках под книжными полками. Внутрь Озирский провёл электричество, и из потрескавшихся глазниц, из отверстий для носа и рта, из пулевой пробоины брызгал яркий свет.
Гость посмотрел на заваленный бумагами письменный стол, под которым уместились лыжи вместе с ботинками. Рядом с «Ундервундом», на конвертах и папках, Озирский позабыл кастрюлю с супом. Здесь же валялись эспандер, вскрытый пакет со стерильными салфетками и ножницы. А над всем этим, венчая сложенный из застеклённых полок шкаф, висел фотографический портрет худощавого военного с очень светлыми, холодными глазами. Филипп разглядел генеральские петлицы и католический крест, заправленный под стекло, задрапированную чёрным крепом рамку.
На полках помещались словари на два десятка языков. Один из них был даже с арабской вязью. Под полками, на спинке стула, висел дородовый бандаж – должно быть, Алёнкин…
Голова у Филиппа закружилась – футболки, кроссовки, тренировочные брюки, штанга, гантели, боксёрские перчатки. И окурки, окурки, окурки… Они уже не вмещались в пепельницу и потому рассыпались по столу, забрались в стаканчик для карандашей, в банку из-под шпрот. Улетели в угол, по счастью, погаснув, потому что рядом лежала макулатура.
Филипп получил достаточно времени для того, чтобы полюбоваться раздраем, потому что сразу после его прихода на подушке зазвонил овальный новенький телефон. Андрей забрался с ногами в постель, прижав плечом трубку к уху. Собеседником капитана оказался какой-то Паша. Он, судя всему, был бомжом, и сейчас в обмен на некоторые услуги ходатайствовал о месте в кооперативной ночлежке.
Андрей говорил с Пашей просто – без усмешек и злых шуток. Уловив в голове Озирского даже ласковые нотки, Обер позавидовал бомжу. И подумал, что Андрей всё-таки очень странный человек. Разве можно вот так, не спросив, открывать дверь, когда тебя сегодня едва не задвинули в печь крематория? А вдруг Обер добить его пришёл? «Я звал тебя…» Неужели действительно звал?..
– Понял? Ну и всё. Завтра приходи ко мне в восемь утра. Как это – куда? Куда звонишь, туда и приходи. Ну, пока!
Андрей положил трубку и взглянул на своего гостя.
– Присаживайтесь, босс. А я, извините, лягу. Вам не нужно объяснять, в чём дело.
Озирский устроился на тахте, натянув до подбородка плед в жёлто-коричневую клетку. Филипп ещё успел отметить, что дорогие фиолетовые шторы висят лишь на половине колец. Капроновый тюль зацепился за кактусы, и через проём открылся вид зимней вечерней Ульянки с видом на лесопарк, за которым проходил проспект Народного Ополчения. Потом гость поспешно сел в кресло, поёрзал и вытащил из-под себя игрушечный танк.
