Александр Филиппов - Аномальная зона
И опять плац ответил ему дружным молчанием. Прошла минута, нестерпимо длинная, за которую Эдуард Аркадьевич успел сперва пропотеть в своём шерстяном кителе, а потом замёрзнуть до дрожи на ледянистом октябрьском ветерке… И вдруг из толпы грянуло пушечным залпом, разрывая сумрак, так, что ракета погасла испуганно:
– Ур-р-ра-а-а-а!!!
Утерев лоб в холодной испарине, Марципанов нетерпеливо пережидал момент бурного ликования. Когда ор начал чуть-чуть стихать, а подброшенные высоко вверх полосатые кепки и шапки шлёпнулись на шишковатые, выскобленные до порезов и шрамов тупыми бритвами лысины заключённых, он продолжил надрывно:
– Но нашлись те, кто стремится не допустить этого, кто желал бы вечно содержать за колючей проволокой безвинных людей. И сейчас группа вооружённых мятежников, возглавляемая бериевским опричником, снятым мною с должности подполковником Иванютой, захватила штаб администрации лагеря. Они хотят уничтожить и мой приказ о всеобщей амнистии, и меня лично, а вас опять загнать в бараки, на лесоповал, в шахту, навечно приковать к тачке. Не бывать этому!
Толпа яростно взвыла:
– Смерть чекистам! Смерть Иванюте! Бей актив, режь сук!
– На волю! За ворота! – надрывая голосовые связки, вопил Марципанов, и, выхватив пистолет, указывал им на вахту. – Раздавим красно-коричневую гадину! Канделябрами её, канделябрами! За свободу! За общечеловеческие ценности! Вперёд!
Чёрно-полосатая толпа с рычанием колыхнулась, подхватила на руки молодцевато спрыгнувшего с помоста Эдуарда Аркадьевича, вознесла над собой и лавой устремилась к воротам, ударилась мощно о крепкие брёвна:
– Открывай, с-сука!
С вышки свесился, уронив с головы пилотку, часовой из самоохраны:
– Куды прёшься? Стрелять буду!
– Я те стрельну, падла! – ощетинилась злобно толпа. – Щас, сука, с вышки, как грушу, стрясём и порвём на портянки.
– Открыть ворота! – гремел, возвышаясь над осатанелой массой, Марципанов. – Я, начальник лагеря, вам приказываю! Объявляю самоохрану распущенной! Вы, бойцы, тоже свободны! – А сам подумал с восторгом, что ради таких вот мгновений наивысшего счастья и напряжения и стоило ему жить!
Завизжала ручная лебёдка, ржавые троса сдвинули, поволокли в сторону тяжёлые створки ворот. Плывущий на плечах толпы Эдуард Аркадьевич успел заметить, как метнулся было прочь ожидавший его по ту сторону Подкидышев, но его схватили одновременно десятки рук и принялись бить с надсадным уханьем, свирепо и беспощадно – насмерть.
Бурлящим, ревущим грозно и свистящим пронзительно потоком сотни вырвавшихся за пределы лагеря зеков устремились к посёлку, где стихала, потрескивая сухо, ружейная пальба, зато разгорался жаркий, всеохватный пожар.
4
Дальнейшее Марципанову помнилось, как в тумане. Огромная и остервенелая толпа, словно цунами, ударилась о посёлок. Одновременно с разных сторон раздался грохот вышибленных дверей, звон разбитых окон, вой баб и плачь ребятишек. Гигантским костром полыхающий дом деда освещал дикую картину разгрома. Вновь поднялась заполошная пальба. Из нескольких домов по накатывающей волне заключённых кинжальным огнём били пулемёты, автоматы, часто плевались свинцом трёхлинейки. Алые иглы трассеров пронзали щетинистый клубок из тысячи человеческих тел. Немало сметенных пулями зеков покатилось кубарем в заледеневшую траву на обочинах улицы, попадали, раскинув руки, среди куч картофельной ботвы в огородах, повисло в набухших кровью бушлатах на плетнях и заборах, но взяли-таки, задавили массой, разлились гудронными ручейками по проулками и задним дворам. Ворвались в штаб, и вот уже из окон вместе с рамами с треском вылетели, шлёпнувшись оземь, несколько бездыханных чекистов.
Марципанов, стремясь перекричать дружный ор и треск стрельбы, метался возле штаба, призывая каторжан остановиться, прекратить безумное истребление, но сорвал голос до комариного писка, который оказался неразличимым уже в мощном гуле тёмного облака гнуса, облепившего жадно со всех сторон обречённый посёлок. А после того, как у его лица несколько раз угрожающе свистнули пули, и вовсе отошёл в сторонку, забился в заросли чилиги, чтоб не мельтешить и не угодить вгорячах под выстрел, затаился там, трясясь мелко в своём легковатом для ночной стужи френче.
Отсюда и выволокла его спустя час пара крепких лагерников, отвесив несколько звонких затрещин.
– Ишь, затаился, ментяра поганый…
– Я капитан Марципанов! – попытался придать своему лицу независимое выражение Эдуард Аркадьевич. – Это же я вас освободил! Вы что, меня не узнали?
Урки, явно из потомственных блатарей, с трофейными автоматами на плечах, бесцеремонно толкнули его в направлении к штабу:
– Давай топай. Отведём к Резаному, там разберёмся…
Стрельба стихала. По всему посёлку, освещённому сполохами то здесь, то там полыхающих изб, как в развороченном муравейнике, копошились, хаотично передвигаясь, сотни людей. Одни волокли объёмистые узлы – то ли с добычей, то ли спасая остатки добра, кого-то куда-то, как Марципанова, вели под конвоем, кого-то кончали у ближайшей стены, провожая в последний путь сухим треском выстрелов из захваченных у конвоя винтовок.
Здание штаба, хотя и изрядно разгромленное, оставалось всё-таки целым, не горело, по крайней мере. Чихнув, заработал с подвыванием аварийный электрогенератор, лампочки засветились вполнакала, но и при тусклом агонирующем свете Эдуард Аркадьевич, подпираемый автоматным стволом в спину, проходя длинным коридором, мог оценить масштабы развернувшегося здесь сражения.
Пол густо усыпан стреляными гильзами, осколками стекла, обломками мебели, обрывками бумаг, повсюду разбросаны тела убитых – зеков в полосатых робах, вохровцев в защитного цвета гимнастёрках, офицеров в иссечённых пулями зелёных кителях и в синих, с бурыми пятнами, галифе. И удушливый запах пороховой гари, крови…
Марципанова провели в бывший дедушкин, а с недавних пор его собственный, кабинет. За просторным «хозяйским» столом вольготно расположился уркаган, коронованный, как шептались в зоне, ещё старыми, правильными, ворами с дореволюционным стажем, по кличке Резаный.
– А, командир! – обнажил он в оскале золотые фиксы, перемежающиеся чёрными от налёта чифиря и табака зубами. – Заходи смелей, это ж всё же твоя бывшая хата! Я здесь пошарить ещё не успел, так что колись, где тут у тебя выпивка и жрачка заначены?
Эдуард Аркадьевич, ожидавший, что чествовать его будут благодарно, словно царя-освободителя, как минимум, скис от такого пренебрежительного, хамского даже, приёма.
– Я, право, не знаю… – вспыхнул пунцово он, – стоит ли в такой судьбоносный час о еде и выпивке думать… Мы с вами сообща, в одной, так сказать, спасательной команде должны сейчас взять в свои руки власть, навести элементарный порядок…
– Не парься, – оборвал бесцеремонно его уркаган. – То теперь не твоя, а моя забота.
– То есть, вы хотите сказать…
– Что я хотел, то и, в натуре, сказал, – зверем глянул на бывшего Хозяина уголовник. – В последний раз, как для тупого совсем, повторяю: пожрать дай и выпить. А то сам найду – плохо будет.
– Да господи…. Да конечно… – втянув голову в плечи, залепетал Марципанов. – Извольте в комнату отдыха пройти… Там.. гм-м… всё приготовлено.
– Пойдём похаваем, потом потолкуем, – приказал Резаный и зыркнул в сторону блатарей с автоматами. – Стоять здесь, никого не пускать. Полезут – шмаляйте без предупреждения. Мы им, блин, не вохра, мы блин, присягу не принимали…
У входа в комнату отдыха вор замешкался, отступил в сторону, ощерил золотые клыки, изображая галантность:
– Просю…
Раскрыв холодильник, Марципанов принялся расставлять на низком столике бывшие там припасы – бутылку коньяку, медвежий окорок, солёные грибы, копчёное сало.
Резаный, не сумев побороть любопытства, подошёл к холодильнику, ощупал продукты внутри, ковырнул ногтем иней в морозилке:
– Во, блин, снег… Занятный шкапчик…
Эдуард Аркадьевич сообразил, что рождённый на каторге первый раз в жизни видит холодильник!
Он, как мог, наскоро объяснил уракагану принцип действия морозильного агрегата. Вор хмуро покачал головой:
– Вот, значит, как чека устроилась… Водка у них, блин, всегда холодная… Ну, ничё, теперь это всё наше будет. Кто был никем, тот, в натуре, станет всем…
Марципанов подобострастно хихикнул.
Резаный без приглашения шмякнулся в мягкое, охнувшее податливо под ним кожаное кресло, жадно оглядел стол:
– Мировая жрачка. Неплохо вам, чекистам, на костях наших живётся-пируется. – Ткнул грязными, в синей татуировке пальцами в мелкие коньячные рюмки: – А это убери. Давай тару побольше. Я тебе чё, в натуре, фраер, – из напёрстков лакать? Вон те стаканы сойдут…
