Мирза Ибрагимов - Наступит день
Серхенг был из тех людей, которые способны годами хранить в душе самое незначительное слово, когда-то хотя бы слегка ранившее их сердце. Успокаиваются они, только смертельно отомстив обидчику. Приводя в исполнение повеление его величества Сефаи вспомнил небольшую словесную стычку, которая произошла у него с сертибом Селими два года назад в Шимране на званом вечере у Шамсии. Ему захотелось своими глазами увидеть, как встретит смерть этот надменный сертиб. И Сефаи спустился вниз.
Человек в белом халате уже готовил смертельную иглу. Двое здоровенных парней с бычьими шеями пошли за сертибом.
Сефаи подсматривал в небольшое оконце, выходившее в комнату, где должна была совершиться смертельная операция, и ждал появления сертиба.
Наконец ввели сертиба. Он держал голову высоко, как всегда, когда его водили на допрос.
Когда дверь захлопнулась, сертиб остался с глазу на глаз с человеком в белом халате.
Серхенг искал на его лице следы испуга, ожидая увидеть, как побледнеет сертиб, как задрожат его губы, но сертиб, избавившись от минутного удивления, еще выше поднял голову и окинул палача, облачившегося в белый халат, гневным взглядом.
- Я не болен! - коротко сказал он.
- Серхенг приказал сделать вам укрепляющий укол. Организм не выдержит пятидневного голода.
- Благодарю. Мне не нужно никаких уколов! - И сертиб повернулся, чтобы выйти, но в дверях появились два здоровенных парня.
- Не упрямьтесь, сертиб! - сказал один из них.
- Лучше по доброму согласию, - добавил другой и сделал шаг к сертибу.
Селими остановил его, подняв руку. Внезапно повернувшись, он заметил в оконце глаза подглядывавшего за ним серхенга.
- Серхенг! - громко и отчетливо сказал сертиб Селими. - Четыреста лет тому назад жил в Италии человек по имени Джордано Бруно. Он был сожжен на костре такими же, как ты, черными палачами. Знаешь, что он сказал своим убийцам, умирая? Не знаешь? Так послушай. Он сказал: "Господа, вы обрекаете меня на смерть, потому что сами вы объяты смертельным страхом!" Серхенг! Ты бледен!.. Приходит конец твоему черному миру! Убив меня, ты не остановишь зари нового дня... - Сертиб сорвал с себя сорочку и смело протянул руку: Делай свое дело, палач!..
И человек в белом халате вонзил иглу в напрягшуюся руку.
По мере того как яд расходился по телу, сертиб бледнел все больше, но до последнего момента не терял самообладания. Яд действовал быстро. Вскоре сертиб зашатался и опустился на койку, а еще через мгновение могучее, стройное, как чинар, тело сертиба, несколько раз сильно вздрогнув, вытянулось. Но серхенгу Сефаи казалось, что оно все еще шевелится и что от этого сотрясается здание тюрьмы.
Тем временем человек в белом халате и двое здоровенных парней поставили свои подписи на акте, свидетельствовавшем о смерти сертиба Селими, вложили его в шкатулку, а шкатулку завернули в шелковый зеленый платок.
Два дня пробыл Муса в камере с Фридуном. В течение этих двух дней Фридун прилагал все старания, чтобы внести некоторый покой в расстроенный душевный мир старика. Изредка в памяти Мусы возникали отдельные обрывки реальной жизни.
В одну из таких минут просветления Муса рассказал, как его однажды били, требуя, чтобы он указал, где находится Фридун.
Из отрывочных разговоров дяди Мусы Фридун пришел к выводу, что серхенгу известно о нем все: и то, что произошло в деревне, и многое из последующей его деятельности.
Он понял, что серхенг Сефаи мог обвинять его, не только опираясь на сомнительные агентурные сведения, а на основании подлинных фактов и неопровержимых доказательств. Но не это пугало Фрндуна. Больше беспокоило его другое - не добрался бы серхенг Сефаи до Курд Ахмеда и Ризы Гахрамани.
На третий день Фридуна и старика Мусу вывели из камеры. Фридуна повели по длинному коридору к кабинету серхенга, а старика поволокли в противоположную сторону.
"Не последний ли раз я его вижу?" - подумал Фридун с грустью, посмотрев вслед старику. И действительно, Фридун видел его в последний раз.
С болью в сердце он вошел в кабинет.
- Надеюсь, теперь вы не сомневаетесь, что мы все знаем? - обратился к Фридуну серхенг. - Ничто не скрыто от нас, поверьте. И самое разумное для человека в вашем положении - это назвать своих сообщников и указать, где они находятся.
- Все это лишнее, серхенг, - твердо сказал Фрндун. - Я жду приговора.
Подгоняя ударами прикладов, его повели обратно в камеру и на этот раз долго не вызывали на допрос.
Когда его снова потащили к серхенгу, нервы у Фридуна были напряжены до крайности. О последних политических событиях он ничего не знал и никак не мог ожидать какой бы то ни было перемены в настроении серхенга. Вошел он к нему весь подобранный, готовый встретить любое испытание.
Серхенг сидел, склонившись над столом, и что-то читал. Он показался Фридуну не то усталым, не то расстроенным. Щеки его впали, под глазами темнели синяки, лицо, имевшее всегда цвет крепкого чая, поблекло.
Уже целый час серхенг читал и перечитывал письмо, написанное Судабой под диктовку Курд Ахмеда; он читал его, останавливаясь на каждой строчке, изучая каждое слово. И, читая, старался прийти к какому-нибудь решению.
Прочитав это письмо в первый раз, серхенг был взбешен. Но чем больше он перечитывал его, тем больше понимал необходимость считаться с его содержанием.
Он не сомневался в том, что Фридун связан с большой группой бесстрашных и энергичных людей, способных на любой подвиг. Сопоставив этот факт с грозным для правящих кругов положением внутри страны, серхенг Сефаи решил освободить Фридуна.
В будущем это могло сослужить ему неплохую службу. Реза-шах, по существу, был уже готов к отречению. А с его отречением падало последнее препятствие, сдерживавшее мощный поток освободительного народного движения. Поэтому-то сегодня и нельзя отказываться ни от одного шага, который может принести пользу в будущем.
Именно это соображение заставило серхенга Сефаи приветствовать Фридуна как старого доброго знакомого:
- Пожалуйте, пожалуйте, господин Фридун! Садитесь, прошу вас. Хочу вас порадовать.
Фридун молча сел, теряясь в догадках.
- Глубоко изучив и всесторонне рассмотрев дело, я пришел к выводу, что во имя правды и справедливости следует освободить вас из заключения, продолжал серхенг Сефаи все тем же доброжелательным тоном. - Да, да, во имя правды и справедливости! Ведь в нашем деле правда и справедливость должны стоять на первом месте, А человек должен жить ради добрых дел и получать удовлетворение от своих добрых поступков. Не так ли, господин Фридун?
- Конечно! - только и мог выговорить в ответ Фридун, пораженный переменой, происшедшей в серхенге.
Серхенг поднялся из-за стола, подошел к Фридуну и протянул ему руку.
- Видите ли, господин Фридун, - сказал он почти заискивающе, - я давно уже убедился в том, что вы не виновны, и даже заготовил соответствующее решение. Но проведению этого, решения препятствовала деспотическая натура Реза-шаха, человека лишенного, к сожалению, совести и чести. Быть может, вы не верите тому, что я говорю? Но это истинная правда. Сегодня мне наконец удалось вырвать у начальства согласие, и я спешу поздравить вас: вы свободны!...
И серхенг вручил ошеломленному Фридуну пропуск на право выхода из тюрьмы.
- Я надеюсь, - продолжал серхенг с улыбкой, - что после этого мне удастся встретиться с вами в иных, более приятных условиях. Ведь мы, можно сказать, старые друзья. Не так ли?
- Прощайте... старый друг! - сказал Фридун и, взяв пропуск, направился к выходу,
Серхенг пошел проводить его. Вдруг Фридун, как бы вспомнив что-то, остановился и повернулся к нему.
- Я хочу вас спросить, серхенг.
- Сделайте милость.
- Как-то в мою камеру был помещен один умалишенный. Как вам известно, он мой дядя. Это несчастный, забитый человек. Где он? Что с ним?
Некоторое замешательство отразилось на лице серхенга.
- Господин Фридун, - начал он уклончиво, - это был старый, больной человек. Мы, конечно, лечили его, но не могли вылечить. Спустя два дня после перевода из вашей камеры старик скончался.
Не говоря более ни слова, Фридун вышел из кабинета. Он спешил поскорее вырваться из этого ада.
Голубое небо, чистый воздух наполнили грудь Фридуна невыразимой радостью; кажется, он мог бы птицей взвиться в поднебесье: его распирало желание обнять покрытые пылью чинары и целовать каждый их лист.
Есть ли на свете что-либо более желанное, более сладостное, чем воля?!
Фридун и прежде любил мечтать, вглядываясь в далекие горизонты, в синее бездонное небо, но никогда земля и небо не вызывали в нем столь восторженной, столь светлой, как бы благоухающей радости.
Ему показалось странным, что в городе так много военных и больше обычного автомобилей. Чтобы уразуметь причину этого, он обратился с вопросом к первому прохожему.