Андрей Зарин - Кровавый пир
— Кто в ем? — загудели в толпе.
— Патриарх Никон, что боярами ссажен! На колени! — пронеслось откуда-то, и вся толпа упала на колени. Василий со своими людьми сошли с коней и тоже стали на колени, а струг медленно, плавно прошел мимо пристани. За ним плыл весь разукрашенный золотою парчою, с двуглавым орлом на флагах, с пунцовыми парусами струг.
— Многая лета свету царевичу Алексею Алексеевичу! — раздались крики в толпе, и скоро отдельные возгласы слились в сплошной клич, а струг величественно прошел мимо пристани, и ничто на нем не проявляло жизни. И наконец показался атаманский «Сокол». Сам Стенька Разин в золотом парчовом кафтане, отороченном соболем, в собольей шапочке с пером цапли на околыше, с легкой саблею у бедра стоял на самом борте струга и приветливо кивал головою. Рядом с ним виделся коренастый Фролка.
Толпу охватило словно безумие.
— Много лет батюшке Степану Тимофеевичу! — заревели на все голоса люди, бросая кверху свои колпаки. Струг подошел к пристани, и Стенька быстро сбежал по сходням.
Василий подошел к нему.
— Васенька! — радостно воскликнул Разин. — Здорово, друже! Стой, поцелуемся! Уж и порадовал ты меня! — говорил весело Разин. — Я думал, кровь прольется, а ты и город взял, и казаков моих уберег! Порадовался я, как гонца твоего услышал!
Василий смутился, думая, что Разин шутит. Пасынков тихо сказал ему.
— Прости, атаман, это я человека с весточкой погнал!
Василий благодарно кивнул и стал обниматься с Фролкой.
— Соскучали мы за тобою, Василий, — сказал Фролка, — ровно братана нет! Что похудел?
Но Разин уже сел на коня, и Василий, не отвечая, поспешил тоже вскочить в седло.
— Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! — ревела исступленно толпа.
Стенька кивал головою и кричал в ответ:
— Спасибо на ласке, добры молодцы!
Стрельцы окружили его. Затрубили трубы, загудели тулумбасы, и шествие тронулось к воротам.
Это было торжество победителя, триумф наглого вора.
Едва он въехал в ворота, как со всех сторон загудели колокола и ударили пушки.
Ему навстречу двинулись священники с хоругвями и крестами.
Он сошел с коня, лицемерно поклонился в землю и, крестясь двуперстно, приложился к кресту.
Выборные от города стали на колени, протягивая ему ключи от города и блюдо с хлебом с солью.
— Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! — ревела толпа, и этот рев разливался по всем улицам. Лицо Стеньки сияло торжеством.
— Спасибо тебе, Василий! — повторял он ласково. — Нигде меня так не честили!
Он медленно двигался по тесным улицам, народ теснился у самых стремян.
Наконец у приказной избы Стенька сошел с коня и вошел в избу. Там стоял уставленный бражкою стол.
— Ну и спасибо тебе, Василий! — взволнованно сказал Василию Степан, обнимая его. — Праздник ты мне сделал! Душу усладил! Чем награжу тебя, брат названый! Фролка, дадим ему шубу, на которую Львов польстился, а?
— Что же? Мне ему ничего не жалко! Я его за старшего брата чту! — ответил Фролка.
— И дадим! — развеселился Степан. Валяй, Василий! А теперя садись, гостей чествуй да про дела говори!
Степан сел за стол, рядом с ним сели Фролка и Василий, а там Волдырь, Савельев и другие есаулы, сотники и головы.
— Пей, казаче! — закричал Волдырь.
— Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! — гудело на площади.
— Что ж, нашел своих обидчиков? — спросил Стенька.
Василий кивнул.
— Всех трех?
— Всех!
— И рассчитался?
— Чего, — вмешался Гришка, — чего я уж не видал, как мы над персюками мудрили, а такого и не удумал. Связал отца-то с сыном лицом к лицу и жарил на огне. Одного жарит, другой смотрит. Диво!
— Так их надость, — угрюмо сказал Стенька, — попадись мне князь Долгорукий… Ой, князь! Ночки не сплю, ему казни удумываю. Не день, не два, месяц терзать буду!.. А что люба твоя? — вдруг спросил он.
Василий вздрогнул и потупился. Не хотелось ему говорить про любовь свою при всех, но Разин пытливо смотрел на него и ждал ответа.
Тихо, прерывисто рассказал Василий про свое горе, а Стенька ухмыльнулся и хлопнул его по плечу:
— Не горюй, друже! Оно и к добру. Будь здорова, тебя бы и не сманить отсюда, а как хворая — так со мной уйдешь. Возьмем Симбирск-городок, Казань! А там я тебя атаманом над Казанью поставлю и сам поженю! Не тужи, друже!.. А где она?
— В воеводском доме.
— Ц-ц-ц! — умолкнул Стенька. — Убрать ее оттуда надо. Я там стану, а где я на походе, там девке не место.
— Я убрать ее и приказал, — тихо ответил Василий, вздрагивая от неясных обид ко своей милой.
— Ну, ин!.. А мы туто день пробудем — и на Самару, а там на Симбирск! Пока до зимы до Казани дойти надоть, там перезимовать — да на Москву: Так-то-с! Наливай, Вася! Пей!.. А тут атаманом тебя, Гришка, оставляю. Блюди!
— Спасибо на милости! — поклонился Савельев, лихо сдвигая на затылок шапку.
— А много зла перевели?
— Да все по порядку! — ответил Гришка. — Бояр, да дворян, да купчишек, да приказного люда, все полтораста набралось А там дела пожгли, добро подуванили, всех к присяге привели. Все по ряду!
И, мешая праздный разговор с деловым, Разин пил, пока не сложил свою буйную голову на стол и не захрапел богатырским храпом.
Василий быстро прошел в воеводский дом.
— Готово у тебя? — тревожно спросил он карлика.
— Все! — ответил он.
— Так понесем!
— Зови людей, атаман! Надо с великой осторожностью!
Василий сбежал вниз и позвал своих людей. Карлик суетился и все указывал. Василий смотрел на него уже как на лучшего друга, как на своего спасителя.
— Сюда! Вот так! Еще доску! Теперь перину! — командовал карлик, сооружая носилки из копий и досок.
Потом они тихо положили Наташу, укутали одеялом и осторожно понесли по узким улицам, окружив носилки стражею. Василий шел рядом с носилками, и мгновениями ему казалось, что он хоронит Наташу. Слезы сжимали ему горло, и он останавливался в волнении.
Позади церкви показался поповский дом.
Крепкий дубовый сруб, высокий забор, крепкие тесовые ворота — все производило впечатление крепости и покоя.
— Сюда, сюда, милостивцы! — говорил старый, седой священник с добрым, морщинистым лицом.
Он раскрыл широкую калитку и впустил носилки.
— А вас уж и не надобно! — сказал он страже. — Здесь всякий у меня в безопаске!
Он провел их в светлую горницу и там уложил Наташу.
— Погляди за ее спокоем, отче! — глухо сказал Василий. — Я ничего не пожалею!
— Ну, ну! Христианское дело, не для мзды! — отвечал священник.
Василий поклонился и спешно ушел, боясь, что его хватится Стенька.
"Словно бросил ее!" — с горечью думал он и в то же время чувствовал, что судьба его бесповоротно уже связана с судьбою атамана.
Только до Саратова он рвался, сгорая жаждою мести, и ему не было охоты даже идти разбоем, но возврата он не видел, да и душа его как-то свыклась с разгульною казацкою жизнью.
"Двум смертям не быть, одной не избыть! — думал он. — А тут хоть чувствуешь свою волю вольную". И только болезнь Наташи томила и мучила его и своим неизвестным исходом, и своею тайною причиною. В уме мелькало смутное опасение, от которого он стонал и плакал.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
Воевода симбирский, Иван Богданович Милославский, тревожился не понапрасну. Все вокруг волновалось, словно море в бурную погоду. Что ни день, приезжали перепуганные помещики, бросившие свои усадьбы во власть холопов, и селились в своих осадных домах.
Весь день с раннего утра Милославский был на ногах: то в приказе диктовал письмо к воеводам саратовскому, самарскому, казанскому, в города своего воеводства диктовал строгие наказы "вора беречься, а людей с прелестными письмами и иных смутьянов имать и ему доставлять", то в пыточной башне он чинил допросы людям, заподозренным в измене и сношениях с ворами, то осматривал укрепления, считал свое малое войско, готовился к обороне, то, наконец, держал совет с ближними своими детьми боярскими, дворянами и стрелецкими головами.
И что ни день, то худшие вести со всех сторон доходили до него.
Прибегавшие в город помещики рассказывали всякие страхи. Чуваши, мордва, черемисы — все поднялись, бродят толпами, жгут, режут, неистовствуют.
— Срамно рассказывать, — говорил один помещик, убежавший из-под Атамара, — баб, что пищали, зельем набивают и фитиль прикладывают! Младенцев кверху мечут и на копья берут!..
Милославский слушал и только хватался за голову.
— Что сделаю! — восклицал он в отчаянье. — Пошлю стрельцов, город без защиты оставлю. У меня и так всего четыре приказа.
Из Саратова и Самары в ответ на свои письма чуть не в ту же пору он получил воеводские письма, в которых его просили о помощи. "Царь-государь, — писалось в тех письмах, — заказал нам всем вести себя с великим бережением и друг дружке помочь чинить, а потому пошли нам войска. Со своими людишками не устоим против вора".
