Андрей Зарин - Кровавый пир
Кругом было темно, уныло и пусто. Шаги его гулко разнеслись по пустым переходам. Он едва нашел в темноте горницу и, отпустив часовых гулять, тихо вошел. Горницу освещали лампадки, и при их трепетном свете высокая белая постель, на которой лежала Наташа, показалась Василию катафалком. Он даже задрожал от страха и, крадучись, словно вор, подошел к постели. Он не узнал Наташи. Вместо мертвой бледности лица он увидал пылающие как жар щеки. Недвижная раньше Наташа металась по постели, сжимала руки и быстро, быстро говорила:
— Пощади! Оставь! Ведь он старик, седой, слабый! Не мсти ему! Ай, огонь, кровь! Зачем ты меня тащишь? Оставь меня! Ха-ха-ха! Да! Я прокляла тебя! Уйди… кровь! Я боюсь крови! Поди умойся!
— С нами крестная сила! — в испуге крестясь, отшатнулся Василий.
— Тсс! — зашипел у него под локтем карлик.
— В нее вселились бесы?
— Огневица это! Ух! Страшная немощь! Десять ден она будет кричать и корчиться!
— С ней можно говорить?
Карлик покачал головою:
— Нет! Она теперь как безумная! Она ничего не видит, ничего не слышит. Тсс!..
Больная заметалась и заговорила снова.
Она вспоминала свои свидания, звала Василия, называла его нежными словами, потом клялась отцу, что любит одного Василья.
Он закрыл лицо руками, опустился на пол и зарыдал.
Карлик дал больной напиться, потом сел подле Василия и ласково заговорил:
— Ты бы лег, пан мой! Я буду с нею и не засну, а ты устанешь! Смотри, какие у тебя сухие руки, как горит твоя голова, а у тебя много дела!
— Уйди! Я не могу заснуть. Вылечи мне ее.
— Как Бог! Я помогать буду, а сам ничего не могу! — заговорил карлик. — Ведь мне, пан мой, мне ее как душу жалко!..
— Город сожгу, в церквах надругаюсь, если помрет она! — простонал Василий. Карлик задрожал. Больная снова начала кричать и метаться.
Она звала кого-то на помощь. Ей виделись всюду кровь, отрубленные головы. Карлик поднес ей питье, и она вдруг закричала:
— Это кровь, кровь! Я не буду пить ее. Я видела, как она текла в чан и дымилась!..
Голос ее гулко раздавался в пустых горницах, и Василий вздрагивал от суеверного страха.
Она видела, может быть, смерть отца и брата!
При этой мысли он вскочил и схватился за голову. Да нет! Она, вероятно, сразу сомлела от страха.
Наутро он вышел принять выборных и следить за дуваном, и все с невольным состраданием посмотрели на него. Волосы его всклокочены. Воспаленные от бессонных ночей глаза горели сухим блеском, лицо потемнело и осунулось, и он казался страшен, как мертвец.
— Ну, ну, братику, — сказал ему Гришка, — этак ты и батьки не дождешься, я тебя в домовину упрячу! Ни, треба горилки выпить. Да много горилки, чтобы с ног сбило!
— Выпью, — согласился Василий, — иначе силы моей не станет.
— Вот это так! Вот-то по-казацки! — обрадовался Гришка. — Идем теперь дуванить, а потом продуванивать! Ха-ха-ха!
Страшную жизнь повел Василий. Казалось, днем он хотел в вине залить все горе, которое накоплялось за время бессонной ночи.
Прислушиваясь к бреду больной, он смутно начинал догадываться о причине ее болезни, но догадки были так мучительно ужасны, что он старался скорее утопить их в вине, чтобы они не разгорелись в его мозгу пожаром.
Гришка смотрел на него и только качал головою.
— От, и то бабы робят, — с возмущением говорил он, — был казак, удалый казак, а что с него сталось? Скажет батька той дивчине спасибо!..
Василий мучился.
— Скажи, скоро она в себя придет, чтобы с ней говорить можно было?
— Ой! — вскрикивал карлик. — Ни Боже мой! Она без памяти еще, может, целую неделю пробудет, а очнется такая слабусенькая, як былиночка. Дунь — и нет! Она пана любит, бардзо любит. Увидит его. Ах! И умрет!
Хитрый карлик уже понял страдания Наташи и грустную повесть ее любви и в то же время боялся даже намекнуть на свои догадки Василию.
При этих словах карлика Василий поникал головою. Он и ласкал карлика, и пугал его своими вспышками гнева. После дувана он надавал маленькому знахарю столько добра, сколько тот не имел за всю свою долгую жизнь, если сосчитать все его за то время доходы.
— Больше дам, — говорил ему Василий, — если ты ее вылечишь, а нет…. — И он только сверкал воспаленными глазами, отчего у карлика тотчас начинали стучать зубы.
— Атаман, — сказал ему однажды утром Гришка, — Ивашко Волдырь приехал!
— Где? — встрепенулся Василий.
— А где ж быть ему, как не в кружале.
Василий торопливо пристегнул саблю и пошел в кружало. Правая рука Стеньки Разина, так сказать его министр, сидел в кабаке, окруженный сотниками, и пил уже десятую чару за казацкую вольность, когда вошел Василий.
— Ото и сам атаман! — воскликнул Ивашка, грузно вставая. — Ну, почеломкаемся, казаче!
Он крепко стиснул Василия и поцеловался с ним трижды.
— Батька тебе поклон шлет и благодарность, что ему город взял, а завтра и сам будет. Да, чур тебя! — вдруг оборвал он свою речь и осмотрел Василья пытливым оком. — Али с тобой трясучка была, али огневица, что такой стал, что и в домовину краше прячут?
— Зазноба к нему тут привязалась… — смешливо начал один казак и тотчас осекся, увидев сверкнувший взгляд Василия.
— После скажу тебе, что у меня за горе, — сказал ему тихо Василий. Ивашка только потряс своей чупрыной.
— Ну после так после, а теперь пить будем, друже!
— Я от чары не сторонюся! — ответил, присаживаясь к столу, Василий, но Ивашка не обрадовался потом его компании. Словно туча нависла над всеми, и пилось и пелось как-то нескладно.
— Ой, друже, друже, — бормотал Ивашка, — испортили тебя дивки, нехай их!
— Ну, а что с тобою? — спросил он Василия, когда к ночи, взявшись за руки, шли по домам. Василий знал уже, что как ни пьян Ивашка Волдырь, а голова у него всегда свежа, и без утайки рассказал ему про свое горе.
— Ц-ц-ц! — чмокнул Ивашка. — Горе твое — горе; только не казацкое, друже! Батько не любит этого. Придется тебе зазнобу свою до времени оставить здесь, потому батько больно заскучал по тебе, а сказать ему — беда! У нас он строг насчет бабы. Свою полюбовницу сам в Волгу бросил, а наших прямо вешает али казаки рубят.
Василий вздрогнул:
— Не хотел я идти с ним, здесь хотел остаться!
— Худо! — покачал головою Ивашка. — На нее беду накличешь. Прикажет в воду посадить али просто повесить! Ни! Ты ее тут оставь. Сыщи ей местечко. Она выправится потиху, а ты и тут. И куда тебе ее больную? Так-то!..
Василий поник головою. В эту ночь он страдал так, что карлик несколько раз подходил к нему и говорил:
— Не тоскуй! Она поправится! — и при этих словах жалел в душе его еще более.
— Ах, теперь, Викентий, новая беда! Еще горшее!
— А что? Может, я помогу?
— Батька наш сюда едет, Степан Тимофеевич. А послезавтра дале пойдет и меня с собою утащит. Я уйду, а на кого ее, голубку, оставлю?
— А со мною? — ответил карлик. — Я ее как свое око беречь буду!
Василий покачал головою.
— Что ты? — сказал он. — Здеся будет пьянство да распутство. Придут к тебе и ее возьмут.
Карлик опустил голову, но потом вдруг хлопнул себя рукою по лбу:
— Стой! У меня тут друг есть! Русский поп, отец Никодим. Старый он, да такой ли добрый. Дом у них что острог. Крепкий. Работник есть! Ты еще кого оставь тут. Вот мы и удержим ее!
Василий благодарно взглянул на карлика.
— Верю я тебе! — сказал он с горячим чувством. — Коли уеду, на тебя одна надежда. Убереги! И тебя, и попа твово осыплю!
— На что нам золото! — ответил карлик. — Я и так доволен твоею милостью!
— Так ты сходи, милый, завтра. Спознай у попа-то. Може, и не захочет.
— Что ты? Да что он, то я. Коли я говорю, он не отопрется. Завтра в ночь и перенесем ее, голубушку!
Василий кивнул головою и успокоился хоть отчасти. Чувствовал он теперь, что уж Наташа без него не узнает обиды.
На другое утро чуть свет он отдал распоряжения и выехал из Крестовых ворот встречать Стеньку Разина.
IX
Толпа народа валила из города к пристани, повидать своего батюшку. Василий с Ивашкой Волдырем, Гришкой Савельевым, Кривым и Пасынковым, со стрелецким головою и пушкарским, с десятью сотниками остановились у самой пристани.
Ждать пришлось недолго.
— Идут! Идут! — послышались возгласы. Толпа заволновалась и придвинулась.
— Осади! — крикнул Василий, и пришедший для встречи отряд стрельцов стал отодвигать толпу, колотя передние ряды по чем попало палками своих бердышей.
Вскоре на Волге показались струги. Впереди шел малый есаульский струг.
— Еремейка со Степкою Дружинкиным валят! — сказал Ивашка и стал махать им своей шапкою. Но они прошли мимо пристани. Следом двигался струг, весь обтянутый в черное, с черным флагом, с черными парусами.
