Иван Панькин - Начало одной жизни
- Эй, дружище, ты, кажется, уже приехал.
Мальчик не успел опомниться, как был вытурен с перрона на привокзальную площадь. Вот до чего доводят эти пересадки!
А привокзальная площадь, как назло, окружена киосками и магазинами, из витрин которых заманчиво глядят разные булочки, пирожки и даже жареные поросята.
"И для чего в окнах выставляют разную дребедень! - думал мальчик. - По вывескам не видно, что ли, что здесь магазин?"
Как он ни крепился, чтобы не смотреть на витрины, но глаза сами поворачивались в их сторону. Кишки у него в это время, как деревенские рожочники, начинали пищать на разные лады. Мальчик со злостью плюнул в сторону магазинов и пошел к трамвайной остановке.
Этим мальчиком, конечно, был я, Ванятка Остужев.
Когда я уже стоял на трамвайной остановке, меня спросили:
- Кто последний на тройку?
- На тройку? Я.
Мне, собственно, было все равно, на каком трамвае ехать.
Подошел трамвай, меня втиснули в вагон и прижали так, что я не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Но, как только трамвай тронулся, стало свободнее. Передо мной был высокий, широкоплечий мужчина. Он то и дело снимал шляпу, вытаскивал из кармана серый платок и вытирал им лицо и шею. Лица его не было видно, но шея у него загорелая, будто дубленая. При поворотах трамвая стоявшие посередине вагона пассажиры все время шарахались то в одну, то в другую сторону, но этот великан словно прирос к полу, он даже не колыхался, только после каждой встряски шумно выпускал изо рта воздух и говорил:
- Вот так духота! Как в кочегарке.
Этому человеку я был до пояса. Следя за его рукой, которая никак не могла расстаться с серым платком, я заметил в его кармане толстый бумажник и после этого от кармана не мог оторвать глаз. Несколько раз пытался запустить туда руку, но она предательски дрожала, а глаза... Недаром говорят, что ничего на свете нет жаднее глаз, они готовы были сами влезть в карман.
Что ж тут было делать? Карман великана вогнал меня в пот, теперь я тоже все время вытирал лицо рукавом.
И вот случай... Вожатый резко затормозил вагон, пассажиры повалились сначала вперед, а потом назад, и в это время моя рука успела нырнуть в карман великана. Нырнуть-то, конечно, нырнула, но...
Володя Гончаров в дни наших странствий всегда говорил: "Чужой карман широк тогда, когда в него просовываешь руку, но, когда из него вытаскиваешь ее, оказывается очень узким. Уже бутылочного горлышка". Карман великана мне показался не бутылочным горлышком, а капканом. Когда я стал вытаскивать* бумажник, великан своими клешнями так сжал мою руку, что она сразу онемела, я застонал и чуть не крикнул. Но попробуй крикнуть! О! Я знаю, сейчас же тебя заклюют люди.
В общем, я попался.
"Ну, Ванятка, - подумал я, - крышка пришла тебе, сейчас этот верзила схватит, прижмет, и дух из тебя, как из футбольного мяча, выйдет пшиком".
Но пока что он только держал в своем кармане мою руку да по-прежнему вытирал свою багровую шею, лицо и как будто в ладони своей не чувствовал моей руки. Но зато я очень чувствовал его руку: она так сжимала мою кисть, что мне приходилось на носочках танцевать возле него, как заправской балерине.
Человек, попавший впросак, всегда ждет скорейшей развязки.
"Скорее бы уж остановился трамвай или уж стукнул бы он меня по голове!"
Но вот трамвай остановился. Поджимая друг друга, люди заспешили к выходу. Так же, не глядя на меня, тронулся великан. За ним, конечно, поневоле и я. У выхода кто-то подтолкнул великана, он отпустил мою руку. Почувствовав свободу, я хотел птицей вылететь из трамвая, но он на лету снова схватил мою руку и спокойным тоном сказал мне:
- Не торопись, дружище, мы еще с тобой успеем сойти.
Через несколько минут мы уже сидели с ним на садовой скамейке небольшого скверика, и он таким же спокойным тоном спрашивал меня:
- Зачем же ты залез в карман?
- Есть очень захотелось, - ответил я.
- А ты бы попросил лучше.
- Попросить, конечно, лучше было бы, да только очень уж неудобно.
- А воровать удобно?
На этот вопрос я не сумел ответить.
- Нехорошо, малый, нехорошо, - продолжал он.- Ты чуть не обидел меня, я как раз еду по такому делу... Сын у меня умер в Москве, если бы ты вытащил бумажник, что бы я стал делать без документов и денег? А сын у меня тоже такого роста был, - внезапно переменив разговор, с грустью произнес великан.
Мы некоторое время молчали. Где-то за кустами акаций закричала женщина:
- Пирожки кому, горячие пирожки с ливером!
Ее крик меня даже приподнял с места. Мужчина-великан, заметив это, сказал:
- Пойдем-ка, где-нибудь покушаем, я тоже еще не завтракал сегодня.
Он завел меня в столовую, заказал обед и после этого спросил:
- У тебя родители есть?
- Нету, - ответил я.
И я рассказал ему о своей жизни в колонии, в деревне и о том, как дядя Гордей меня бросил на железнодорожной станции.
Мужчина покачал головой и снова спросил:
- А теперь куда держишь курс?
Я сначала замялся, а потом ответил: разыскиваю колонию.
- И, как видно, на дорогу у тебя нет денег. Так?
- Какие у меня деньги, я с самого места в собачьих ящиках еду.
Мужчина вытащил из кармана бумажник и положил передо мной деньги.
- Вот, - сказал он, - тут тебе хватит денег и на дорогу и на питание. Смотри только не обманывай меня.
Затем неразборчивым почерком написал какую-то бумажку и сказал:
- Как устроишься, напиши мне письмо, я буду ждать. Напишешь?
- Напишу.
- Вот и хорошо. Значит, будем знакомы. А воровством больше не занимайся. Ну, до свидания, желаю успехов.
Положив деньги в карман, я подумал:
"Ну, теперь я на море. Вот уж, наверное, ахнет этот великан, если однажды он получит письмо с фотокарточкой моряка! Я ему не пошлю письма до тех пор, пока на меня не наденут матросскую форму".
Да, я твердо решил стать моряком. И теперь ехал на море, к белокрылым чайкам. Но рассказывать об этом первому встречному не стал.
Я заранее представил себе, как великан открывает письмо и долго смотрит на фотокарточку, а сам шепчет: "Где же я видел этого моряка? Да неужели это тот самый мальчик, который..."
Он рассказывает обо мне своим соседям, товарищам по службе... Наверное, уж этот великан работает каким-нибудь начальником конторы - вон ведь каким почерком написал свой адрес, его не сразу-то прочтешь.
За размышлениями я не заметил, как очутился снова около железнодорожного вокзала. Шелестя новенькими кредитками, я подошел к билетной кассе. Не успел спросить о поезде, который пойдет к морю, как ко мне подошли два парня.
- Куда едешь?
- Куда?
Собственно, я еще не мог ответить, в какой город еду, но, прихлопывая ладошками деньги, я твердо сказал:
- На море.
- Слушай, дружище, - обратился ко мне один из них, - ты нас не выручишь?
- Чем?
- Не купишь ли у нас шарманку?
- А зачем она мне?
- Чудак ты человек, это же старинная вещь, любой музей у тебя схватит с руками. Изготовлена еще при царе Дормидонте.
- А почему вы сами не понесете в музей?
- Умный ты парень, и горько от тебя слышать такие слова! Разве не видишь, какая печаль написана на лице моего товарища? У него умерла бабушка, любимая бабушка, ему срочно надо ехать домой, он сейчас не только шарманку - готов последнюю рубашку с себя продать.
У товарища действительно вид был очень скорбный, он то и дело морщил свой широкий нос, а его большой треугольный кадык ходил, как колено шатуна на паровой машине. Кажется, вот-вот заголосит разнесчастный детина.
Мне стало смешно.
- Ты чего гогочешь? - спросил парень.
- Мой друг Петька, когда что-нибудь продавал на базаре, тоже всегда говорил, что у него умерла бабушка, и тоже делал такое жалостливое лицо.
- Так, понятно, - уже другим голосом заговорил парень, будем считать, что наш сундук не нравится тебе.
- Очень нравится! - воскликнул я.
Шарманка действительно понравилась мне, она была больше, чем приходилось видеть на базарах, и разрисована диковинными цветами и птицами. Может, и правда старинная! Я крутнул ручку. Из ящика полилась чудесная музыка.
После пропажи концертино я все время мечтал приобрести какой-нибудь музыкальный инструмент, и вот...
- Если нравится, - обрадовался парень,- чего ты смотришь, бери, а до места как-нибудь доедешь. Стоит ли такому орлу об этом думать? Наверное, не одну сотню километров отмахал зайцем по железным дорогам.
Я кивнул:
- Ладно, давайте.
Когда парни ушли, я отошел от кассы, потому что теперь нечего было делать возле нее.
Я сел на расписной ящик и задумался: "Зачем я взял эту шарманку? На что она мне на море?"
Вдруг надо мной раздался голос:
- О чем задумался, шарманщик?
Я поднял голову и увидел мальчика-оборвыша лет пятнадцати. Он так участливо смотрел на меня, что я не мог не рассказать, о чем я думал.
- А куда ты едешь? - спросил оборвыш.
- На море.
- На море? А в какой город?
