Андрей Зарин - Казнь
— Зачем они были? — спросил Яков, когда оба представителя местной печати скрылись.
Николай махнул рукой.
— Просили фельетон. Вот если бы петербургские так искали моего сотрудничества! — усмехнулся он, но лицо его тотчас приняло озабоченное выражение. — Ну, что она?
— Весенина не было, и письма я не получал, — ответил Яков.
Николай опустил голову.
— Закатилась звезда моя! — печально сказал он. — Знаешь ли, все эти дни и ночи я твержу одно: "Душа моя болит и тоскует… Милая, где ты?" не знаю, откуда это? Свое или чужое? Но в этих словах мое настроение.
Он сел на постель. Яков придвинулся к нему и, положив на его колено руку, ласково сказал:
— Зато я тебя обрадую!
— Чем? — Николай поднял голову.
— Вероятно, завтра тебя освободят.
— Ты шутишь? — Николай вскочил на ноги, снова сел и, схватив руку Якова, впился в него глазами. — Правда?
Яков радостно кивнул ему.
— Как? — Николай дрожал, как в лихорадке.
Яков на миг отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и потом заговорил:
— Помнишь, ты сказал мне про нищую с ребенком, что проводила тебя? (Николай кивнул.) Ну, я нашел ее! После этого я был у Гурьева, а сегодня ее допрашивают. Гурьев сказал, что он ни минуты не думал, что ты виновен…
— Брат, брат! — воскликнул Николай и, вскочив, обнял его. Грудь его вздымалась от волнения, он чувствовал, как спазмы сжимают ему горло.
— Как мне благодарить тебя!
— Не меня, — ответил Яков, — а одного человека. Ты потом сходишь к нему. Он мне и эту бабу сыскал, и, кажется, на убийцу набрел! Я обещал ему, что ты поможешь в открытии его!
— Все сделаю! — горячо ответил Николай. — Так завтра?
— Вероятно, — сказал Яков.
Завтра… Сутки, отделявшие Николая от этого блаженного часа, казались ему вечностью. Свобода! Право сидеть дома или выйти из него, идти куда угодно, на сколько угодно времени! Только тот, кто испытал неволю, может понять все блаженство благословенной свободы; как голодный понимает голод, так неволю и весь ужас ее понимает только заключенный.
Николай преобразился. Стан его выпрямился, и он снова смело смотрел вперед. Ведь не мог же брат надсмеяться и так грубо обмануть его! В первый раз он радостно приветствовал наступившую ночь и торопливо улегся в постель, желая заснуть и проспать вплоть до часа желанной свободы. Но сон долго не давался ему. Грезилась Анна Ивановна, свидание и объяснение с нею, думал он о новом счастье семейной жизни и давал обеты честно и неустанно трудиться. Словно из горнила чистилища выходила душа его, просветленная, примиренная, полная надежды и силы.
Он заснул и радостно проснулся под шум отворяемой двери. Сторож внес таз с водою для умывания и самовар с посудой.
"Когда же будет свобода и как она явится? — думал Николай. — Кто будет ее вестником?"
Он отпил чай и в волнении зашагал по камере. Дверь отворилась снова.
— Вас просят к господину следователю, — сказал сторож.
Николай взял шляпу, и вдруг ноги его подкосились. Часовой, его обычный спутник по коридору и по двору, на сей раз его не провожал. Он радостно, быстро пошел знакомой дорогой и смело отворил дверь в камеру следователя.
Казаринов приветливо поднялся к нему навстречу и протянул ему руку.
— Считаю долгом объявить вам, Николай Петрович, — сказал он торжественно, с сияющим лицом, — что вы свободны! Следствие сняло с вас подозрение.
Николай крепко пожал руку следователя и сел.
— Кому я обязан этим?
— Показанию нищей!
— Но ведь я говорил вам о ней раньше! — не выдержал Николай, и в словах его прозвучал упрек. Следователь смущенно пожал узкими плечами.
— Что поделаешь? Я делал вызовы ей, она не являлась, и я не считал себя вправе оказывать вам особое доверие. Для меня до вчерашнего дня ваша нищая была мифом.
— Кто же убил? — спросил Николай. Следователь опять пожал плечами.
— Простите, это пока служебная тайна, но правосудие не дремлет! — он поднял угрожающе руку. — И убийца будет настигнут карающей десницей закона.
Николай встал и протянул следователю руку.
— Жму руку, — сказал он, — направляющую карающую десницу закона!
Он подошел к Лапе, который лениво поднял голову от стола и бросил сонный взгляд на Николая.
— До свидания, — сказал ему Николай.
— Здесь принято говорить "прощайте"! — произнес Лапа, снова опуская голову.
Николай вышел. Казаринов взволнованно прошелся по кабинету и сказал:
— Алексей Дмитриевич, это черт знает что! Опять промах! Кто же убил?
— А? Что?
— Тьфу! Я говорю, кто убил?
— Кто-нибудь да убил, — равнодушно ответил Лапа.
— Это и я знаю! — Казаринов резко повернулся. — Анохов? Грузов?
— Арестуйте их по очереди! — ответил Лапа.
— И арестую! — закричал следователь, выходя из себя. — О, черт! Вот ведь попалось дело. Будь у нас сыщики!..
Николай вышел из камеры и в коридоре увидел Якова с чемоданом в руке. В этом чемодане было все имущество Николая, взятое в тюрьму. Он подбежал к брату и порывисто его обнял.
— Ну все, слава Богу! — сказал радостно Яков. — Идем же!
Когда они вышли на улицу и Николай увидел яркий свет солнца, быстро идущих людей, экипажи, силы на миг оставили его. Он опустился на скамью, что стояла у дверей суда, и несколько времени сидел, лишившись сознания. Глаза его с детским восторгом смотрели перед собою, а по лицу разлилась и застыла блаженная улыбка. Яков стоял подле него и сквозь слезы смотрел на его измученное, но светящееся лицо.
XVIII
Великое чувство свободы, безумная радость от сознания, что грозный призрак суда и позора отошел в сторону и не вернется больше, целый день владели Николаем и погружали его в блаженное состояние. Говорил ли Яков, или кухарка, или дворник, он всем радостно улыбался и весело кивал головою, на дворе и в палисаднике он с невыразимою любовью смотрел на кусты и деревья; у себя в комнате, перебирая бумаги и книги, он даже заплакал от прилива счастья. Казалось, новая жизнь развертывалась перед ним, и вечером, за ужином, он с волнением сказал брату:
— Я испытываю необыкновенное счастье. Я будто заново родился! Веришь ли, для меня теперь все ново, и в то же время пережитый мною опыт остался со мною. Все теперь за мое счастье. Я повидаюсь с Аней, между нами выяснятся все недоразумения (я знаю, она любит меня!), и впереди жизнь, полная бесконечного счастья, разделенной любви и честной работы. Ты ведь бросаешь свою контору?
Яков кивнул.
— И отлично! Переселяемся в Петербург и живем вместе! Ты теперь не узнаешь меня. Нет уже прежнего легкомыслия, переходов от отчаянья до восторгов. Все ясно! Я предугадываю всю свою жизнь до смерти и не знаю только, что будет мною написано.
Лицо его светилось радостью, глаза сияли, и Яков с умилением смотрел на радостное лицо брата, утомленное недавним страданием.
— Ты говоришь вот, что отрекся от легкомыслия, — с улыбкою сказал он, — а за весь день даже не поинтересуешься, кому обязан свободою!
Николай хлопнул себя по лбу.
— Ах я! Но, ей-Богу, Яша, я все время об этом думал и собирался спросить. Кому же?
— Алексею Дмитриевичу Лапе! — ответил Яков.
— Лапе? Этому сонуле? Да знаешь ли, он на кладбище сделал мне первый допрос? А теперь…
— Вот поди же! Он оказался удивительным человеком. За время твоего сидения я с ним сблизился, и, поверь мне, я редко встречал таких благородных людей.
— Схожу к нему, скажу спасибо! Как же он помог?
— Нашел нищую, но главное, — он подозревает убийцу, и его подозрения похожи на правду. Он очень проницателен и, между прочим, вполне правдоподобно объяснил причину ненависти к тебе лакея Ивана.
— Какая же?
— А помнишь ты свою повесть "Утопленница"?
Николай кивнул.
— Иван читал ее. Я ведь тогда рассказал тебе действительный случай: эта утопленница была невестой Ивана, а ты сделал его сообщником насильника. Он не может простить тебе этого.
Николай удивленно пожал плечами.
— Но ведь там ни его внешности, ни его имени. Как он додумался?
— Он не из простых, — ответил Яков, — он очень много читает, много думает и, как у всех самоучек, у него необыкновенное самолюбие и гордость. Это интересный, сильный характер!
— Я завтра увижу его, — сказал Николай, — я буду у Силина; он там?
— Да! И вот уже одну из просьб Лапы и исполнишь. Порази его своим появлением и запомни его физиономию, потом расскажешь Алексею Дмитриевичу.
— Он подозревает его?
— Этот Иван очень любил свою невесту, которую соблазнил Дерунов и тем явился причиною ее смерти. Вполне возможно, что Иван не хотел простить этого.
— Восемь лет!
— Трудно постичь человеческий характер, — уклончиво сказал Яков и спросил: — Ты куда же завтра?
— Прежде всего к Захарову. Я ведь его считал убийцею и этим виноват перед ним. Он, говорят, уже выздоравливает.
