Петр Краснов - Ненависть
Женя и Шура, часто прiѣзжавшая въ Подгорное Пулково гостить къ своей теткѣ, подъ надежной охраной Гурочки и Вани съ утра отправлялись пѣшкомъ въ Коерово. У Шуры этюдникъ и краски, у Вани сачокъ для ловли бабочекъ, у Жени книжка романа.
Женя ходила мимо пустыхъ запущенныхъ дачъ. Гдѣ это было?.. Этотъ прелестный волнующiй душу романъ?.. Густые кусты жимолости и акацiи скрывали дачи. Низко на самой землѣ лежали старинные балконы.
— Ты помнишь, Шура, «Первую любовь» Тургенева? Вотъ такая должно быть и тамъ была дача.
Женя заглядывала въ палисадникъ. Ноздри у нея были раздуты, она шла, плавно покачивая бедрами, какой то танцующей походкой. Ей чудились за кустами чьи то подавленные поцѣлуи и вздохи. Тамъ была любовь!.. Теперь вѣкъ не тотъ. Теперь любви не будеть! Такъ сказалъ Володя.
Возвращались домой къ полудню. Послѣ простого сытнаго дачнаго обѣда всѣ принимались за работу. Ольга Петровна уже приготовила холщевыя, обшитыя красными кумачевыми полосами занавѣси для балкона, Шура своими эффектными этюдами Коеровскихъ видовъ покрывала бревенчатыя съ торчащей паклей и мохомъ стѣны избы. Въ саду хозяинъ съ разносчикомъ цвѣтовъ раздѣлывали большую круглую клумбу, обложили ее дерномъ и засаживали ее розовыми маргаритками, голубою лобеллiей, пестрыми Анютиными глазками, петунiями и флоксами, а въ середину былъ посаженъ высокiй блѣднолистый табакъ. Гора краснаго песку лежала подлѣ — совсѣмъ по настояшему готовили раздѣлать садикъ.
Все принимало приличный, «господскiй» видъ. Хотя-бы и гостей принимать.
И только подумали объ этомъ, какъ вотъ онъ и гость появился. Геннадiй Петровичъ прiѣхалъ верхомъ на Баянѣ. Уже вечерѣло. Геннадiй Петровичъ изобразилъ все, какь чистую случайность… Ѣхалъ мимо изъ Царскаго Села въ Красное и рѣшилъ заглянуть на минутку. Даже и съ лошади не хотѣлъ слѣзать. Его сейчасъ же окружили и сразу — дачная обстановка этому благопрiятствовала, приняли, какъ стараго знакомаго, какъ родного. Женя, Шура, Гурочка и Ваня заполонили его.
— Это и есть Баянъ?..
— Какая прелесть!..
— Онъ на солнцѣ какъ изъ старой бронзы.
— Женя, посмотри, на лбу бѣлая звѣздочка. Ровно посерединѣ.
— Какъ серебро блеститъ!
— Геннадiй Петровичъ, можно ее погладить?.. Она смирная?..
— Совсѣмъ точно шелкъ.
Четыре руки одновременно тянулись къ лошади.
— Она не брыкается?..
— Прелесть!..
— Чудо! Она васъ знаетъ!
Дѣвичьи и дѣтскiе голоса звучали, какъ несказанно прекрасная музыка. Красное солнце, обѣщая на завтра ведро, спускалось въ румяныя небесныя дали. Тѣни были нѣжны и воздушны. Женя и Шура, — Женя въ розовомъ, Шура въ голубомъ длинныхъ платьяхъ чувствовали себя барышнями и немного стѣснялись въ роли хозяекъ. Гурiй побѣжалъ за хлѣбом и сахаромъ для Баяна — «Геннадiй Петровичъ сказалъ, что Баянъ любитъ черный хлѣбъ и сахаръ». Женя метнулась за братомъ.
— Мама, ты пригласишь Геннадiя Петровича ужинать. Неловко какъ-то иначе, — шептала она матери, взволнованная и пунцовая.
И пока Гурiй и Ваня кормили Баяна, пока приглашенный Ольгой Петровной Геннадiй Петровичъ — никакъ не могъ онъ теперь отказаться — заводилъ во дворъ коня и съ хозяиномъ устраивалъ его въ сараѣ, - по дачѣ шла суета… На длинный столъ накрывали новую въ высокихъ складкахъ желтоватую въ красномъ узорѣ скатерть, рѣзали душистый свѣжiй кисло-сладкiй «шведскiй» хлѣбъ и быстро и озабоченно переговаривались.
— Какъ кстати, мама, что вчера былъ крендельщикъ. Я Выборгскiй крендель поставлю.
— Шурока, принеси съ погреба масло.
— И простоквашу.
— Да не выкладывай, такъ прямо и ставь въ горшкѣ. Это стильно, по деревенски.
— Женя, скажи папѣ, что готово. Ему въ обсерваторiю идти.
На дворѣ шли свои разговоры. Геннадiй Петровичъ о лошади безпокоился. Хозяинъ, красивый, благообразный мужикъ съ темной окладистой бородой въ розовой рубахѣ и жилеткѣ съ часовою цѣпочкой говорилъ: -
— Не безпокойтесь, ваше благородiе, и самъ я въ гвардiи служилъ, и сынъ сейчасъ въ Конно-гренадерахъ служитъ. Мы очень даже хорошо вашихъ коней знаемъ, Я присмотрю, если заиграетъ, или всполыхнется.
— И я буду смотрѣть, если вы позволите, — просилъ Гурiй.
— Да лошадь видать, и смирная, не полыхливая, военная лошадь. Господи!.. Да на маневрахъ-то сколько лошадей-то въ этомъ самомъ сараѣ стаивало.
Баянъ мирно жевалъ подкинутое сѣно. Подпруги сѣдла были освобождены, удило вынуто изо рта.
Въ сараѣ появилась принаряженная Параша, во всемъ раздѣлявшая волненiя барышень.
— Пожалуйте, кушать, — торжественно сказала она, какъ заправскiй метръ-д-отель.
Все было за ужиномъ удивительнымъ для Геннадiя Петровича. Удивительно было масло, какимъ намазывала ему Женя овальные ломти шведскаго душистаго хлѣба. Масло прозрачными слезами плакало подъ ножомъ. Удивителенъ былъ чай въ граненомъ стаканѣ, горѣвшiй, какъ прозрачный сердоликъ. Удивительно удалась простокваша, принесенная въ высокомъ муравленомъ горшкѣ изъ глубокаго ледника. Она ложилась на тарелку бѣлыми блестящими ломтями, ударяла въ голубизну, а толстый слой сметаны на ней былъ въ мелкихъ пупырышкахъ, какъ желтый вафельный фарфоръ.
— Вотъ уже, извините, — варенье у насъ прошлогоднее. Новое еще не начинали варить. Ягода еще не поспѣла, — говорила Ольга Петровна, пододвигая стекляную чашечку. — Только сѣмечки и остались малиновыя.
Послѣ ужина Матвѣй Трофимовичъ съ портфелемъ подъ мышкой отправился въ обсерваторiю. Ольга Петровна осталась прибирать со стола. Барышни съ Геннадiемъ Петровичемъ вышли и сѣли на бѣлыхъ некрашенныхъ ступеняхъ крыльца. Гурiй и Ваня побѣжали къ Баяну.
Долго не хотѣло солнце разстаться съ горизонтомъ. Неподвижныя, ничѣмъ неколышимыя стояли вдоль дороги березы. Сѣрые дрозды озабоченно въ ихъ вершинахъ посвистывали.
Наконецъ, и послѣднiй лучъ погасъ за Коеровскимъ лѣсомъ. Темнѣе, однако, не стало. Шура вышла за калитку и остановилась на мягкой дорогѣ. Молодая крапива зеленѣла вдоль забора. Доцвѣтала черемуха, и нѣжный ароматъ ея по саду разливался и кружилъ голову Женѣ. Непостижимая колдовская бѣлая сѣверная ночь стояла кругомъ.
— Посмотри, Женя, тѣни нѣтъ. Какая прелесть! — крикнула съ дороги Шура.
Точно призрачнымъ свѣтомъ была она освѣщена. Четкая въ серебристомъ нимбѣ вокругъ золотистыхъ волосъ — она стояла, какъ нарисованная, и точно, не бросая тѣни на сѣрый бархатъ дороги.
— Какой воздухъ!.. Какъ сладко пахнетъ черемухой!
Голова кружится. Спой, Женя!.. Только и не достаетъ въ такую ночь твоего пѣнiя.
— А, мама?..
— Въ такую ночь и мама — ничего!..
— Вы знаете этотъ дуэтъ? — сказала Геннадiю Петровичу Женя и тихо напѣла нѣсколько нотъ.
— Если вы — первый голосъ…
Шура вошла въ садъ и сѣла подлѣ Жени. Геннадiй Петровичъ всталъ и прислонился къ тонкой березѣ.
Женѣ казалось, что они — не они, а только такая картина съ ними нарисована. Или все это происходитъ на сценѣ. Такъ все это было красиво и воздушно, не похоже на людскую простую жизнь.
— Выхожу одинъ я на дорогу,
Сквозь туманъ кремнистый путь блеститъ.
медленно и звучно начала Женя.
Геннадiй Петровичъ поймалъ втору и присоединился къ ней
— Ночь тиха. Пустыня внемлетъ Богу,
И звѣзда съ звѣздого говоритъ…
Сильный голосъ Жени задрожалъ на высокой нотѣ. Въ вершинѣ березы дроздъ отозвался ему и щелкнулъ раза два..
— Женя, — раздался изъ окна голосъ Ольги Петровны. — Оставь. Тебѣ же запрещено пѣть романсы.
— Ахъ, мамочка, — недовольно поморщилась Женя и кивнула головою Геннадiю Петровичу, чтобы онъ продолжалъ. Два голоса согласно пошли вмѣстѣ.-
— Въ небесахъ торжественно и чудно,
Спiтъ земля въ сiяньи голубомъ…
Что-же мнѣ такъ грустно и такъ трудно,
Жду-ль чего?.. Жалѣю-ли о чемъ?..
Слезы блистали на Жениныхъ глазахъ. Ей казалось, что это прошло и не вернется никогда. И никогда уже не будетъ такого полнаго, исключительнаго счастья. И развѣ нельзя было вотъ сейчасъ безъ боли оторваться отъ земли и улетѣть въ свѣтлое, бездонное, прекрасное, холодное, прозрачное небо и унести съ собою навсегда, навѣки эту неизъяснимо сладкую радость, что сжимала ея сердце невнятнымъ волненiемъ.
* * *Была уже ночь, когда Геннадiй Петровичъ собрался уѣзжать. Онъ подтянулъ подпруги, зануздалъ коня и вывелъ его на дорогу. Всѣ вышли его провожать. Все та-же свѣтлая, тихая, таинственная, бѣлая ночь была кругомъ. Упоительная тишина и спокойствiе застыли въ природѣ. Геннадiй Петровичъ какъ то вдругъ незамѣтно очутился въ сѣдлѣ. Женя услышала восторженный шопотъ Гурочки: -
