Петр Краснов - Ненависть
Вальсъ въ залѣ сталъ увѣреннѣе. Въ дверяхъ столовой появилась Мура.
— Что это вы засѣли, какъ заговорщики. Мама будетъ играть, идемте танцовать.
Зимнiй сумракъ входилъ въ гостиную. Люстры не зажигали. Прiятна была зимняя полутьма. Марья Петровна на память играла пѣвучiй вальсъ. Женя положила руку на плечо Геннадiя Петровича, Шура пошла танцовать съ Гурiемъ, Мура съ Ниной. Три пары заскользили, закружились по длинной залѣ. Сильнѣе запахло елочной хвоей.
Геннадiю Петровичу пришлось потомъ танцовать съ Мурой и Ниной. Женя ему шепнула, снимая съ его плеча руку: — «пригласите дѣвочекъ… иначе нельзя… Это была-бы такая обида… Никогда незабываемая обида!..»
Когда Геннадiй Петровичъ уходилъ было совсѣмъ темно. Горничная въ прихожей свѣтила ему керосиновой лампочкой. Вся семья провожала гостя.
— Не забывайте насъ!.. Приходите къ намъ!.. Будьте всегда дорогимъ гостемъ, — раздавались юные голоса.
На Багговутовской круглые электрическiе фонари горѣли. Ея дали тонули въ голубомъ сумракѣ. Еще жесче сталъ марозъ. Скрипѣлъ снѣгъ подъ быстрыми шагами. Но легко, тепло и весело было на сердцѣ у молодого офицера. Онъ почти бѣжалъ по березовой аллеѣ, накрытой узорною голубого сѣтью тѣней древесныхъ вѣтвей.
XV
Часто бывать не пришлось. «Не принято» было приходить безъ зова, а ни Жильцовы, ни Антонскiе званныхъ вечеровъ или обѣдовъ не устраивали. Тоненькая ниточка случайнаго знакомства Гурдина съ этими прекрасными семьями не свивалась въ толстый канатъ.
Геннадiй Петровичъ былъ какъ-то на масляной, прiѣзжалъ съ визитомъ на Пасху. Его ждали и Женя серьезно волновалась. Ну, да, какъ же! А вдругъ христосоваться будетъ?.. Можно-ли съ нимъ цѣловаться и какъ? Понастоящему, или такъ?.. Объ этомъ былъ серьезный и полный секрета разговоръ съ Шурой и было рѣшено, что поступить, какъ выйдетъ, но, если придется христосоваться, то подставить свою щеку, а самой цѣловать воздухъ. «Вѣдь онъ все-таки чужой»!..
Но Геннадiй Петровичъ, нашколенный въ полку войсковымъ старшиною, чинно поздравилъ съ Свѣтло-Христовымъ праздникомъ, поцѣловалъ руку у Ольги Петровны и у Марьи Петровны и крѣпко, можетъ быть, крѣпче, чѣмъ это было нужно, — всего видимо войсковой старшина не могъ предусмотрѣть, — пожалъ руки барышнямъ. Мура и Нина были отъ этого въ восторгѣ.
Конечно, въ дѣлѣ сближенiя съ Гурдинымъ могъ-бы выручить Володя. Онъ былъ однихъ лѣтъ съ Геннадiемъ Петровичемъ. И, если-бы Володя сошелся съ нимъ на товарищеской ногѣ, какъ все могло-бы пойти хорошо…
Но?.. Володя!..
Онъ даже и не желалъ видѣть этого офицеришку!
Еще бывали въ Петербургѣ общественные вечера, студенческiе балы и концерты, гдѣ можно было-бы встрѣчаться. Но и Ольга Петровна и даже добрѣйшая Марья Петровна не могли себѣ представить, чтобы ихъ дочери самостоятельно выѣзжали.
Притомъ-же приближались экзамены.
Съ Пасхи квартира Жильцовыхъ наполнилась зубренiемъ. Даже Володя серьезно засѣлъ за науки и меньше пропадалъ изъ дома. Женя не смѣла пѣть свои упражненiя. Едва только она садилась за рояль въ гостиной, разворачивала тетрадь и звонкiй ея голосъ начиналъ первую руладу, какъ растворялась дверь и въ ней появлялся Гурiй.
— Женя, пощади… У меня завтра- латинскiй.
Гурiя она не щадила. Худенькiя плечики недовольно пожимались, и голосъ лился съ полной силой.
Тогда по корридору раздавались гнѣвные, рѣшительные шаги Марксиста, дверь широко распахивалась, появлялась растрепанная Володина голова, Володя взмахивалъ тетрадкой лекцiй и оралъ, стараясь перекричать звонкiй Женинъ голосъ.
— Да замолчишь-ли ты, наконецъ, несчастная! Всю душу вымотала своимъ вытьемъ.
Женя бросала ноты, захлопывала рояль и въ слезхъ бѣжала къ себѣ въ комнату, гдѣ ее ожидали Вѣнскiе конгрессы, Людовики и Наполеоны,
Она садилась за столъ. Боже, какая каша была въ ея головѣ! И что дѣлать, что предпринять? Святополки и Ярололки, Иваны и Василiи, Карлы и Людовики, Пипины, Остготы и Вестготы, Аларихи и Аттилы, Петръ Великiй, Биронъ, Минихъ, Екатерина, квадратные корни, теоремы, уравненiя, Биномъ Ньютона, законъ Гей-Люссака, опыты Лавуазье, Гальвани… Боже мой, что это было за навожденiе, что это былъ за ужасъ! Женя открывала книгу и съ отчаянiемъ обнаруживала, что она все, все позабыла. Она просто таки ничего не отвѣтитъ и будетъ стоять передъ экзаменной комиссiей, какъ дура… Ужасъ!..
Женя ѣздила въ часовню передъ Гостинымъ дворомъ и съ горячей молитвой передъ образомъ Спасителя ставила свѣчу. Ложась спать наканунѣ экзамена она подсовывала подъ подушку учебникъ, раскрытый на наиболѣе трудныхъ страницахъ. Идя на экзаменъ Женя клала въ карманъ передника корочку чернаго хлѣба, «на счастье».
И когда шла утромъ въ гимназiю, на экзаменъ, шла, какъ на казнь. Холодно и противно было на сердцѣ. И уже куда-же было вспоминать Геннадiя Петровича!!
Въ классѣ было холодно, неуютно и парадно. Сама начальница приходила съ экзаменной комиссiей. Въ мертвой тишинѣ очередная ученица дрожащимъ голосомъ читала: — «Преблагiй Господи». Когда садились, Женѣ казалось, что время прекращало свой бѣгъ и жуткая стояла напряженнѣйшая тишина. За окномъ веселыми, весенними шумами гудѣлъ городъ. Тамъ шла жизнь. Здѣсь, въ классѣ, Женю ожидали мученiя и позоръ.
Ледянымъ голосомъ вызывала классная дама: -
— Гербертъ Марiя, Долинова Софiя, Жильцова Евгенiя.
Женя неслышными шагами подходила къ липовому столу, гдѣ, какъ развернутая колода картъ, были выложены билеты.
Въ горячей головѣ — пустота. Ноги ледяныя. Хочется бросить все, отказаться отвѣчать, убѣжатъ изъ класса и рыдать, рыдать.
Машинальнымъ движенiемъ Женя беретъ билетъ.
— Тридцать второй.
Она отходитъ къ доскѣ и разворачиваетъ программу. Помогла корочка! Спасъ Чудотворный Спаситель! Да вѣдь она знаетъ этотъ билетъ. У нея наморщенъ лобъ, щеки покраснѣли. Но нижутся, нижутся мысли и ярко вспоминается все и то, что она читала въ учебникѣ и то, что говорилъ въ классѣ преподаватель.
— Жильцова, вамъ отвѣчать… Вы готовы?
Женя начинала дрожащимъ, волнующимся голосомъ. Но голосъ крѣпнулъ. Она сама на себя удивлялась. «Корочка!.. корочка!.. Молодецъ Женя!..»
— Довольно-съ!..
Одинъ, два вопроса и смѣлые, вѣрные отвѣты. По движенiю руки учителя, по вопросительному его взгляду на начальницу — Женя знаетъ — полное двѣнадцать!
Да ей и нельзя иначе. Она идетъ на медаль…
Геннадiй Петровичъ ушелъ въ прошлое. Было не до него, не до фiалокъ. Ея судьба рѣшалась…
XVI
По окончанiи экзаменовъ, — Женя кончила съ первою серебряною медалью, — вся семья поѣхала на дачу.
Матвѣй Трофимовичъ этимъ лѣтомъ писалъ большой трудъ по астрономiи и долженъ былъ для этого работать въ Пулковской Обсерваторiи, а потому дача была нанята не въ совсѣмъ обычномъ мѣстѣ, а въ деревнѣ Подгорное Пулково.
Это собственно была даже и не дача, а простая крестъянская изба. У нея было широкое крыльцо-балконъ, выходившее въ маленькiй палисадникъ, окруженный высокимъ деревяннымъ рѣзнымъ заборомъ. За заборомъ была глубокая канава и черезъ нее перекинутъ былъ мостикъ съ двумя скамейками на немъ. Обычная пригородная крестьянская постройка богатаго мужика. Густыя сирени, бѣлыя и лиловыя, — онѣ еще цвѣли, когда Жильцовы переѣхали на дачу, — росли вдоль забора и у самаго дома, Ихъ пышныя тяжелыя вѣтки цвѣтовъ тянулись въ комнату Жени. Аллея молодыхъ березъ вела къ калиткѣ. Стройныя рябины и черемухи окружали избу. Изба стояла не на большомъ Петергофскомъ шоссе, но на пыльномъ проселкѣ, уходившемъ полями къ мызѣ Коерово.
Что за очаровательное, полное тайны и легендъ!! — была эта мыза Коерово. Высокiя сосны, столѣтнiе дубы и липы островомъ стояли среди простора полей. Изъ за полуразрушенной ограды, съ землянымъ валомъ и канавой былъ виденъ за плоскими болотами Петербургъ и казался призрачнымъ, точно мерцалъ таинствемнымъ маревомъ. Въ дрожащей дали блисталъ куполъ Исаакiя, бѣлѣли колокольни и стѣны Новодѣвичьяго монастыря, Адмиралтейская игла горѣла на солнцѣ — и надъ всѣмъ городомъ черной шапкой всегда лежала пелена тумана и дымной гари.
Какiя старыя, вросшiя въ землю, замшѣлыя были дачи въ Коеровскомъ общемъ паркѣ! Небольшое озеро въ зеленой рамѣ кустовъ поросло лилiями и точно таило въ себѣ роковую тайну. Тамъ, по ночамъ навѣрно играли русалки. Трудно придумать болѣе поэтичное мѣсто. Въ одной изъ дачъ… въ которой?.. — говорили — жила какая-то балерина необычайной красоты и таланта. И будто ее нѣкогда навѣщалъ какой-то великiй князь… Или это даже было давно и это былъ самъ Государь Николай Павловичъ… И тамъ была никому невѣдомая, прелестная, несказанно волнующая любовь…
