Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
- Коли нечем куснуть, весь свет пожалеешь, девонька… Я, вишь ли, травы собираю… травы разные… от запора, от худобы, от лихвы человечьей, благо делать неча!
- Травы?..
- Самые травы, девонька… Тебе какой травки не надобится ли?.. Гляжу на тебя, больно лядава ты да худа, в лице ни кровинки, как навной выпил, грудь воры украли, не туда попали… Несь так на людей не выйдешь!
- Да я уж, баушка… завековала…
- Что ты!.. Что ты!.. Мало что кукушка накукует… Я тебе травки дам, - шепотком, пригнувшись к Маше, говорит старушка.
- Помогает?..
Старуха моргает хитро глазками и словно не расслышит.
- Травы-то твои, говорю, помогнут ли?..
- Ну вот еще что сказала… Глаза ты мне выплюнь… Только замужним она, трава, в пользу больше идет. Как обкрутишься, так в первую ночь и глотни, ряднина на грудях лопнет, надуешься сразу…
- Ужли?
- Как опара из квашни вылезешь!
- Дай, баушка, травки!
- Дать-то я тебе дам… за тем и зашла… только надо с ней, с травой, уметь обходиться… Во-первые, беспременно никому не говорить: трава другого глаза боится!
- Ни-ни, баушка, что ты!..
- Особливо отцу: он на такие штуки вредный человек! Вякнешь ему по простоте - и… вся сила в траве пропадет!
- Язык прикушу! Родимая, дай!
- А как же: третевысь гляжу на тебя на базаре - уж и худа же ты, девка… щипнуть не за что!
- Только… помочь-то будет?.. - шепотком говорит Маша старушке, забывши про ее глухоту.
- А ты обойдись с ней как следует быть… Ты вот дома все сидишь как на привязи: от такой жизни большого проку не будет, ты бы на деревню сходила…
- Не примут…
- Ну, по речке бы прошлась… особливо под вечер… скупалась, где месяц почище светит… Вода - она в крепость идет человеку! И поспишь с воды, как меду полижешь…
- Ох, баушка, про воду ты говоришь… меня люди и так зовут Непромыха!
- Назовут - хуже ножа проткнут!
- Да и не до гульбы мне, баушка: каждый день так умаешься… только сном и отходишь…
- Человек во сне зря время теряет… Говоришь ты, слушаю я, все не дело. Слушай, я расскажу тебе одну такую историю… - Старушка показала на дверь, и она еще шире раздалась у Маши в глазах.
Маша уставилась во все глаза: за крайней березой у самого дома поднялся месяц с земли и поплыл, лицом немного набок… к Дубне, словно горюет о чем, а губы у него толстые, добрые, и из губ на сторону свесился немного язык.
- Ты вот про этого мужика знаешь?..
- Что ты, баушка… это же месяц.
- Месяц-то месяц… а кто на ем нарисован? Вишь, как языком дразнится… Несь еще не слыхивала?..
- Где ж у нас тут слышать: в лесу одни ведмеди ревут, да и леший будто тоже чудит, хотя сама-то я… не попадала ни разу…
- Болтают… Ну, так слушай: это - Ленивый Мужик.
- А ну, баушка, расскажи! - оживилась Маша, - Прибауточница какая!
Маша придвинулась к старушке и положила голову на руку, заглядывая с улыбкой старухе в глаза - так слушать интересней. Старушка поправила подол на калишках, в искосок повернулась к Маше, тонкие губы сделала бантиком и начала нараспев, покачиваясь своей куриной головкой; месяц словно застыл, остановился в березовых сучьях. Да он и всегда так: заметно для глаза, как возле земли спешит над лесом скорей подняться, а как заберется повыше, так и повиснет.
ИВАН ЛЕНИВЫЙ
Ну, так и вот.
Жил это в нашем селе Горы-Понивицы, не знамо сколько лет тому назад будет, когда, может, и села-то никакого не было, а была на этом месте в вожжу длиной деревушка о трех дымках, о четырех домках, так и жил в этом самом селе мужик с самого краю по имени будет Иван, по прозвищу будет Ленивый…
Родила его, вишь, мать сонная, в самую светлую утреню опросталась… Ну и выдался: мужик не мужик, а на печке лежит, ничего не делает, только пьет чай да обедает…
Большой мужичина отъелся!
На кулаки страшно взглянуть, в горсть полмеры ржи войдет, на ноги лаптей на базаре не подберешь, а уж на голову - ни один картузник не брался…
А жил этот Иван - сыр в масле катался.
Только проснется, свет в избу ударит:
- Жена, - кричит, - ставь самовар!
А баба была у него страх работящая, не сплошь тебя: кожа да кости, а на руки складная и проворная, терпугом ее смургай, ни слова не скажет, - по полю и по дому все одна управляла, от других не отставала, а если кто и спросит про мужа не из жалости какой, а больше подкольнуть да подтырить, так только и скажет:
- Бог дал!
- Самовар! - кричит Иван. Земля под ним от силищи ходит…
Ну, самовар так самовар, как ослушаться мужнина слова… Тут бы, глядишь, с работы немного вздохнуть, а мужик знать ничего не хочет.
А то голову только повернет, если узнает, что праздник какой, а сам так и лежит на пригретом боку.
- Баба, - кричит, земля трясется, - баба, давай водки, седни осподний праздник!
Ну, бабе, конечно, надо бы в церковь идти, на клирос свечку поставить, а… тут в шинок беги.
Так ведь всю жизнь и промаялась бедная.
Только в одночасье проснулся Иван, и так-то ему жарко показалось, глядит: изба будто та же, его самая собственная, только дух такой по избе паленый, из печки свежими хлебами не пахнет, гарь стоит синим волокном на полу…
"Жена, должно, дура, трубу рано закрыла", - подумал Иван, зевнул во всю скулу и в потолок плюнул.
Поглядел Иван на пол, на полу горячие уголья ворохом лежат, и на угольях сковородка дымит - на ней жена ему яичницу толкала. Только возле сковородки теперь, видимо, черт сидит спиной к Ивану, и хвост из-под него в пол-избы, как пастуший кнут, вьется.
- Жена, - кричит, земля под ним ходит, - жена, такая разэдакая, ставь самовар поскорее! Смотри, сколько угольев у тебя зря пропадает.
Повернулся к нему черт, сковородку ему подает, говорит:
- Здрассте!
- Самовар! - еще пуще кричит Иван.
- Какой такой еще тебе самовар? - говорит черт. - Позвольте вас спросить, Иван Иваныч, что вы за паныч?..
Мужик ничего сначала - не струсил.
- Угольев у нас, - говорит ему опять черт, - угольев, верно, хоть отбавляй, только… самовара тебе ставить некому.
- Как некому? - спрашивает Иван, сам трясется. - А жена у меня на что такое мне дадена?..
- Жену твою ангелы… на небо живьем утащили… За правильную свою жизнь в рай пошла… а ты вот, грешная твоя ленивая душа, садись-ка на сковородку: я те немного пятки поджарю.
"Вота!" - дивится Маша и взглянула на месяц. Показалось ей, что он вот-вот на землю уронит язык: такой он у него вытянулся длинный и в березе полощется.
… Ну и вот… взмолился мужик, подумал малость и говорит черту:
- Что ж, - говорит, - что ж, что я всю жизнь мою на печке проспал… я, - говорит, - худого этим никому ничего не сотворил, разве только вот по моей милости баба моя в рай попала, а я сам в кромешную угодил… Может, из-за этого послабление какое будет?
Видит Иван: сидит у него над самой головой на белом облачке жена его богоданная, ножки словно в речку свесила и сама: в белый платочек по нем плачет.
- Выручи, - говорит она кромешному, - сделай такую божескую милость!
Побежал кромешный к главному их, Варфуилу, а Варфуил в самой что ни на есть преисподней на золотом стуле сидит, трубку раскуривает, и дым от него идет, как из кузницы.
- Что тебе? - спрашивает сердито Варфуил.
- Жена за Ленивого послабления просит! - отвечает кромешный.
Ковырнул Варфуил пальцем в трубке, подумал немного и говорит:
- Верно, - говорит, - мужику надо дать послабление… и так в раю спокон веков ни одного мужика еще не было… И такое распоряжение: и не будет! Потому - в лаптях ходят!
- Правильно! - поддакивает кромешный, руки по швам.
- Ну, по нашему распорядку отпустить совсем его мы не можем, а проветриваться на вольный дух пускать каждый день с вечера до утра, если захочет, так оченно даже можно…
- Правильно! - поддакивает кромешный, руки по швам.
- Оторви-ка ему башку, все равно ни к чему она у него, так, больше ради прилику болтается, да выкати ее за ворота: пусть блудливых баб стережет да на мужиков, дураков, дразнится.
- Слушаю, отец Варфуил! - говорит кромешный, руки по швам.
Побежал он из преисподней и сделал что надо, оторвал Ивану башку и выкатил ее за ворота… Ну вот, с той поры и катится Иванова голова по небу, а куда она, матушка, катится, нашему брату это ведать не дадено.
- Ну и складчица ты, баушка, - передохнула глубоко Маша.
- Что ты… что ты… это не складка, а… быль… в нашем селе Горы-Понивицы все и случилось… Только, вишь, какой грех на сонном человеке оказался!
- А мне, баушка, и сейчас спать хочется… - сказала Маша, потянувшись кверху руками.
- Поди… поди, девонька… Это ведь я тебе для того наплела, чтобы ты замуж не ходила за Иванова внука… если не равно он к тебе свататься будет.
- Скажешь еще!..
- Вот тебе корешок… на крестик повесь, до время не тронь, и будет срок: баранью шубу подаришь!.. Прости-ка пока!
