Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
"Ой-ли!.. Да ведь это, пожалуй…"
Но не успел Петр Кирилыч обо всем догадаться и старушку догнать и окликнуть: под несмолкаемый, безветренный шум, бегущий с ветки на ветку, накатилось прямо на месяц небольшое облачко пушистым комком, юркнул в него месяц, словно в мешок, и все у Петра Кирилыча перед глазами - лес, старуха, зайчихи, повязанные в лопуховые платочки, и зайцы в боярках, и на минуту сама дорога под ногами исчезла, словно кто ее из-под ног выдернул: на всю землю, как черное вороное крыло, легла с густого облака тень.
ЗАПЛОТИННОЕ ЦАРСТВО
Подошел Петр Кирилыч к Дубне и забрался опять в клетку ольшняка и бредовника, развел ветки рукой, но ничего такого не видно. Не видно ни терема под плотиной, ни дубенских девок на дне не видать, ни избенок по краю, от сомов по воде даже кругов не заметно, ровно катится Дубна под месяцем, ни морщинки нигде от ветерка - как утюгом прогладили, и вся она закрыта темно-зеленой пеленой, и на пелене этой катится месяц, и из воды смотрит с него какая-то рожа и будто плачет, а не то будто смеется…
Шумит-шумит в плотине вода…
Да что ж… она вода и вода!.. На нее хоть все смотри да слушай… ее не переслушаешь, а вот насчет того… сего… вроде как и простой видимости даже не видно…
Сидит Петр Кирилыч, спрятавшись в ветки.
"Жулик, видно, Антютик!.."
Неймется Петру Кирилычу выйти на берег, хоть на том самом месте посидеть, где вчера дубенская девка купалась; хотел было он пошире ветки развесть, но как раз совсем у него над головой прокуковала шальная кукушка: "ку-ку, ку-ку!.."
"Вот еще! - думает Петр Кирилыч. - Это она спутала месяц… Больно светло!.. Да и… разные бывают они!.."
"Ку-ку!.."
"Смотри, Петр Кирилыч: на этот раз ворон не лови!.."
И вправду: прокуковала кукушка три раза, и вслед за кукушкой кукушечьим голоском запела на берегу дубенская девка; не разглядел ее Петр Кирилыч до этого, потому что так и уперся в плотину, а в плотине известно - вода… Заглянул Петр Кирилыч левее, вроде как то же, да все же не то: и голос не сравнить - куда соловью до кукушки, - и сама она худа и неутробиста, словно за ночь сдала от какой тяжелой болезни… А на голове кумачовый платок…
Ударил выпятившийся из-за сосны месяц в девичье лицо, и Петр Кирилыч хорошо видит слезинки во впалых щеках и грудь доской, и сарафан такой же голубой и с колокольчиками по подолу и по груди, только висит он словно на палке.. Сидит эта девка, уткнувшись в коленки, смотрит в реку и поет, и вместе с нею кукует кукушка: "ку-ку!.."
Бежит Дубна по ельнику…
"Ку-ку! Ку-ку!.."
Текет ку…да невесть…
У старого у мельника
Невеста дочка есть…
"Ку-ку!.."
Красна она, как солнышко,
Как месяц хороша…
До дна видна… до доныш…ку..
"Ку-ку!.."
Дубна у камыша…
Ой, светел над опушкою
Бьет месяц на ре…ку…
"Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!.."
А девка вековушкою
Ку…ку…шкой на су…ку…
"Ку-ку!.."
Знать, нету счастья мельнику…
"Ку-ку! Ку-ку!.."
А девке череда.
Текет Дубна по ельни…ку…
"Ку-ку!.."
Неведомо ку…да…
Бежит она, торопится,
И месяц бьет всю ночь,
Глядит он, где утопится
Да мельникова дочь…
"Ку-ку!" - кончила песенку кукушка.
"Непромыха!.. Я-то думал, кто-кто, а это вон кто… кукушка!.. Только, чего доброго, она и впрямь не стала бы топиться!.. Ну и клюква, ну и квас! Жулик же этот Антютик… Хотя бы ведь и эта ништо: все девка!.."
В это время ряхнуло неподалеку в лесу, словно сосну подломило, и с той стороны, где мельница, раздался зычный голос, рассыпавшись на разные отголоски вниз по Дубне:
- Машу-у! Хэ-ей!
Маша всплеснула руками, перекрестилась, откачнулась немного назад, должно быть, и впрямь испугалась чего и в самом деле хотела броситься в воду, но как раз повисла на сильные руки: Петр Кирилыч выскочил из кустов и подхватил Машу наперехват.
*****
"Один кумачовый платок и остался", - думает Петр Кирилыч, держа Машу на руках возле самой реки; глаза у нее закатились, лицо ударило в жар, и на лбу выступил бисеринками пот. Смотрит на нее Петр Кирилыч, и жалко ему: как-никак, а ведь тоже девка…
На дне терем закрыт на ворота, у ворот стоят две зубастые щуки, и на самой середине носится за мелкой рыбой пятипудовый сом. У самого выхода на берег вода еще не замыла следы, и убраны они драгоценными камушками: видно, и впрямь вчера купалась настоящая дубенская девка, только Петр Кирилыч не сумел взять своего счастья и променял его на Непромыху.
"Эх, Петр Кирилыч, - сказал Петр Кирилыч вздохнувши, - видно, недаром тебя люди прозвали: балакирь!.."
И в первый раз поцеловал девичьи губы.
*****
Недвижна Маша у Петра Кирилыча на руках, только губы у нее горят как уголья, и жарко к ним Петру Кирилычу прикоснуться губами. Оторвался он на минуту и поглядел как зачарованный на другой берег Дубны, а там так и перевивается туман, то вверх, то вниз, вытягивая с реки белопушистую шею и то заволакивая все перед глазами, то открывая все словно переделанное заново, и вот уже Боровая мельница - не мельница, а стоит там на ее месте высокий дворец с серебряной крышей, окна во дворце во все стороны, высокие, как в церкви, и во все стороны крылечки, и крылечки унизаны хитрой резьбой, и только одно крыльцо голубое, словно на него само седьмое небо упало. На крылечках сидят чертухинские девки, прядут шелковистую пряжу, и перед каждой на золотистом гребне большое паймо. Видно по всему, что собрались они сюда из Чертухина не зазря: готовят они дорогое приданое, нитки бегут им под ноги, как дождевая водичка, сами нитки собираются в большой серебряный стан, и из стана широкими полотнами стелются за околицу, и теперь не разберет Петр Кирилыч хорошенько, где плывет дубенский туман, где белеют дорогие холсты с расшитыми на них весенними цветами-раздуванчиками…
Смотрит Петр Кирилыч и даже в затылке почесать не догадается.
Но вот растворилось большое окно на восток, у окна сидит, облокотившись на подоконницу полной рукой, прекрасная царевна Дубравна, и ни печали теперь у нее на лице, ни тревоги, машет она Петру Кирилычу белой рукой, манит его и зовет на крыльцо; на крыльце впереди всех Дунька Дурнуха, рядом с Дунькой -Ульяна, только Ульяна теперь стала так же молода, как и Дунька, словно ровесницы. Дунька пригожа и нежна на лицо, веснушек у нее нет на щеках, и по лицу всему девичья благодать такая разлита, и поет она вместе с Ульяной, и девки все им подпевают тихими голосами, каких и в светлую утреню не услышишь в чертухинской церкви. Только слов у них не разберешь. Видно, как шевелятся губы, как улыбаются приустные ямки, как сошли все они с голубого крыльца, и за руки взялись, и хороводом поплыли к горбатому мосту… Окошко за ними закрылось, Дубравна пропала, и в окне мелькнул кумачовый платок, да с платья посыпались белым пухом за окна отцветшие весенние цветы-раздуванчики; валит-валит валом туман с Дубны на оба берега, завалил он с головой и чертухинских девок и мельницу всю заволок, и в самом-то деле видел ли Петр Кирилыч другой берег Дубны, или на один миг раскрылись пред ним водяные ворота и предстало ему на минуту синее заплотинное царство, где такие же города и деревни. и такие же люди, и такая же Боровая мельница есть, как и у нас, только живут там совсем по-другому, и всякий туда с радостью бы, может, пошел, если б только знал наверную дорогу…
Посмотрел Петр Кирилыч на Машу и снова припал к ее порозовевшим губам.
ЦЫГАНСКОЕ СОЛНЫШКО
Славно светит месяц, забирая над лесом все выше и выше.
С дубенского берега, как вода в реку течет, струится густой свет-хмелевик - от него и зверь, и человек одинаково разум теряют…
Ой же ты, месяц, цыганское солнышко!
Светишь ты одинаково с высокого неба мужику и барину, молодому и старому!
Все кошки при тебе серы! Все девки красивы!
Каждый молодец - образец, и все мужики с бородой… друг на дружку похожи…
Труден день трудолюба, не раз он за него со всех четырех чертыхнет, разгибая потную спину… Пригнуло его крепко к земле: надо кормиться, землю потом поить, ребятишки сидят у окна, как галчата, баба тормошится весь день, как на ветру с болоною береза, значит, скоро жди еще лишний рот, надо, надо спешить, косить, пахать, сеять, убирать… веять, молоть… Да, эх, да, осподи-боже, хватит ли дня мужику, за который он едва-едва на зиму-зимскую собьет кусок хлеба!..
Месяц, цыганское солнышко!
Любит тебя серый мужик, в песне зовет тебя "чудным", а таким словом обмолвится он разве спросонок да невзначай; умиление хоронится у него в бороде в виде бессловесной улыбки и редко прорвется, разве только в песне да сказке…
