Андрей Кранин - Дочки-матери
Из двери аудитории разом вышли Лобанов и Беклешова. Звезды были немилосердны к девице. Она угодила к Марье Афанасьевне и та взялась за неё основательно. После сорокаминутной изнуряющей беседы, во время которой ассистент профессора, пятьдесят лет посвятившая борьбе с излишествами и космополитизмом на филологическом факультете, поставила пунцовой от напряжения студентке Беклешовой заслуженный "зачет", посоветовав напоследок поменять блузку, потому что эта ей напоминает "пеньюар дешевых парижских кокоток". Лобанов, вышедший, разумеется, с "зачетом", окинул окружающих взглядом орла, наблюдающего с утеса за движениями полевых мышей, и, будто декламируя, с пафосом произнес:
- Ну, кто следующий на эшафот?
Желающих приблизить собственную кончину не было. Возникло замешательство. Через приоткрытую дверь было видно, как откинувшись на спинку кресла, Сергей Матвеевич, потирает бородку, а Мария Афанасьевна, в профиль напоминающая Бабу Ягу в исполнении актера Миллера, что-то убористо пишет в экзаменационной ведомости.
Осведомившись ещё раз о том, не желает ли кто сам пойти, и не найдя таковых, Лобанов, подражая председателю суда, выносящему приговор, предусматривающий пожизненное заключение, сказал, что по списку должны идти Осмолина и Рижская. Леля и Ника соседствовали в списке группы. Лелино лицо мгновенно утратило все краски. Она вцепилась в Макса, будто она была ребенком, которого забирали в детский дом.
- Я не пойду, - еле слышно прошептала она.
Макс мягко освободил свой рукав от мертвого сплетения Леленых пальцев, и, помедлив секунду, сказал:
- Хочешь, я пойду?
Леля благодарно закивала в ответ, не в силах озвучить свою признательность. Ника уже зашла в аудиторию и стала тянуть билет. За ней с пристрастием наблюдала Печерская. На лице её отражалась классовая ненависть красноармейца к плененному офицеру генштаба армии Деникина. Зашедший в аудиторию Макс, учтиво осведомился у Збарского, сколько времени отводится на подготовку, оторвав взгляд Марьи Афанасьевны от Ники, и утвердив его на сережке в собственном ухе. Он забыл её снять.
Ника, не совсем уверенная в том, что Макс жертвенно уступит ей Збарского, быстро сделала несколько записей на листе бумаги. Ей было все равно, какой билет отвечать, она не знала ни одного. Через десять минут, она поднялась с места и плавной походкой новгородской княгини, поплыла к Збарскому. Только приготовившись сесть напротив него, она услышала скрипучий голос профессорской ассистентши.
- К мне, милочка, пожалуйте? - сказала та, подтягивая к себе Никину зачетную книжку.
Ника, быстро обернувшись, заметила как довольно улыбнулся Макс, наблюдавший за происходящим. И тут, неожиданно выступил Сергей Матвеевич, прервавший поглаживание бороды.
- Марья Афанасьевна, что это Вам все сегодня девицы достаются, а мне молодые люди? Давайте-ка, обменяемся для разнообразия. Садитесь, дражайшая...(тут Збарский неожиданно ловко выдернул из рук не готовой к такому вероломству Марьи Афанасьевны Никину зачетку)...Виктория Генриховна, поведайте старику, что там у Вас в билете.
Не давая опешившей Марье Афанасьевне, продолжить атаку, Ника быстро села на стул и начала сбивчиво читать название билета. Ассистентша, лиловая от негодования, загнув указательный палец рыболовным крючком, поманила растерявшегося от стремительной смены мизансцены Макса.
- Ну, тогда Вы, голубчик, пожалуйте ко мне, раз Сергей Матвеевич вдруг девицами увлекся.
Было ясно, что она в который раз взгрустнула о разгромленных Ельциным парткомах, на которых можно было бы разделать Збарского под орех за такое попрание профессиональной этики. Жертва Печерской понуро, не ожидая легкого боя, уселась на указанное место. Макс и Ника одновременно начали говорить, создавая в аудитории ауру художественного вернисажа - все говорят разом и только об искусстве. Ника после того, как довольно успешно прочитала вопрос, начала испытывать некоторые трудности с тем, чтоб раскрыть его содержание. Збарский с достойным признания упорством пытался выудить из Ники хоть какие-нибудь сведения о творчестве Оскара Уальда. Наконец, обессилив спросил Нику:
- Скажите мне, барышня, какое Ваше любимое произведение зарубежного автора?
Ника, чуть наморщив лоб, смущаясь, ответила:
- Хижина дяди Тома...
- Да? - глаза Збарского заблестели, а рука потянулась к бородке. - Вот и отлично, изложите мне теперь, чем же Вам так полюбился этот аболиционистский роман.
Ника, абстрагировавшись от слова "аболиционистский", с некоторым энтузиастом начала пересказывать содержание романа. В основном, те подробности, которые уцелели в голове с шестого класса, когда она в первый и последний раз его читала. Изредка Ника оглядывалась на Макса, и легкая судорога жалости пробегала по её телу при виде его обмякшего тела. Все слабее и слабее отражал он кавалерийскую атаку, учиненную равнодушной к мукам своей жертвы Марьей Афанасьевной. Ника уже закончила свой ответ. Збарский понял, что более ничего выудить из неё не удастся и, посоветовав в следующий раз "не гнаться за лапидарностью стиля, а охотней и раскованней излагать свои мысли", отпустил Нику с зачетом.
В коридоре Нику окружили взволнованные студенты. Ника, пробившись к Леле, велела ей идти быстрее в аудиторию, пока Збарский свободен.
Через полчаса из кабинета, чернее грозового облака вышел Макс, и, не отвечая на приставания товарищей, устремился в уборную. Не надо было быть физиономистом, чтобы понять, что Макс "зачет" не получил. Впрочем, о нем уже скоро позабыли, только Леля, освободившаяся с "зачетом" через подозрительно короткий отрезок времени, обращалась ко всем с вопросом, куда подевался Макс. Никто не знал, потому что это никого не интересовало.
Уже совсем стемнело, когда наконец из аудитории вышла Юля (беззачетная жертва мстительной Марьи Афанасьевны) и вполне довольный проведенным днем Леха, получивший "зачет" у Збарского. Он растрогал старика армейской историей о тяжких солдатских буднях в Забайкальском военном округе, лейтмотив которой перекликался с вопросом билета о романе Ремарка "На западном фронте без перемен". Збарский, все охаживая свою бородку, согласно кивал, слушая яркий Лехин рассказ, дивясь тому, как же все-таки обогатился русский язык за последнюю декаду века. Смысл некоторый слов, употребленных студентом, ему уловить не удалось, но будучи филологом до мозга костей, он ощутил мощный эмоциональный магнетизм, излучаемый непонятными Лехиными метафорами.
Ника, сидевшая в коридоре, поджидала друга. Рядом с ней, прильнув не её плечо, дремала Леля. Услышав шум, она вздрогнула.
- Ну что, женщины освобожденного востока, - раскатисто произнес Леха Какие планы на вечер?
- Устроить костер инквизиции из книг зарубежных авторов, - услало откликнулась Леля.
- Ладно, девки, не грустите. Поехали, я вас пирожными угощу, - сказал Леха, шаря по карманам в поисках номерка.
- А где же твой обиженный бойфренд? - вдруг ни с того ни с сего спросила Ника у Лели. - Побежал в деканат апелляцию подавать?
- Ника, зачем ты так? - укоризненно покачала головой Леля. - У него неприятности, он зачет не сдал.
- Надо больше заниматься, правда, Леха? - назидательно молвила Ника.
- Да, Ника, вот как мы с тобой вчера. Даже, блин, в туалет сходить было некогда, все книжки читали. Зачем столько читали? Билет-то все равно один попался.
- А мне теперь пересдавать, - вступила Юля в разговор. - Думала расслаблюсь до Нового года.
- Пойдешь вместе с Максимкой, - сказала Ника, поднимаясь со скамейки. - Он тебе списать даст, если что.
13
Леля устало ворочала ключом в замке квартиры. Она услышала точечное постукивание каблучков - Евгения Викторовна в последнее время завела привычку ходить дома в туфлях на каблуке, объясняя свою странность тем, что "настоящая женщина даже дома не позволяет себе ходить растрепой". Леля смутно увязывала мамино чудачество с участившимися посещениями Макса, но оставляла это без внимания - других проблем хватало.
Войдя в квартиру, Леля увидела на полу мужские ботинки непапиного размера. Опознав их, она растроганно заволновалась. В кухне степенно чаевничал Макс, а Евгения Викторовна вышла в прихожую, чтобы встретить Лелю.
- Лелек, у нас гость, - с радужным возбуждением сообщила Евгения Викторовна.
- Знаю, - испортив матери роль вестника судьбы, пробормотала Леля. Она была обижена на Макса, что он ушел, не сказав ни слова, но виду не подавала. Леля, не заглядывая на кухню, прокралась в гостиную, и, забравшись с ногами на диван, обессиленно положила голову на диванную подушку. Она смертельно устала. Голова напоминала чугунный шар, в котором в условиях высокотемпературной плазмы дымились мозги, спаленные титаническим умственным напряжением. Звуки квартиры гулко отскакивали от этого шара, причиняя только боль. В освещенном дверном проеме показался контур Макса.
