Андрей Зарин - Кровавый пир
Густая толпа стояла вокруг кружала, где пил Степан, и, как собака, ждущая подачки, жадно смотрела на своего батьку. А тот, в шубе, возвращенной ему назад, без шапки, время от времени кидал в толпу мелкие деньги.
Среди пьяного гомона нередко слышались вопли и стоны. Это астраханцы вылавливали своих ворогов и казнили их.
Попадался купец, приказчик, приказный или дьяк – и, насмеявшись над ним, буйная толпа убивала его каким‑нибудь хитрым способом.
– До атамана! До атамана! – изредка раздавался крик. – Батька! Послушай!
– Чего там? – спрашивал Стенька. В кружало входил полупьяный казак и волок за собою девушку.
– Ин, – говорил он, – я при Астрахани один на десять по распорядку оставлен. Полюбилась мне красна девица, а поп не венчает.
Стенька сразу приходил в ярость.
– Поп?! Ах он песий сын, коровий помет! Ивашка, иди, прикажи венчать молодца. Скажи, в воду его посажу!
– Батюшка Степан Тимофеевич! – раздавались снова крики, и толпа астраханцев вваливалась в кружало.
– Чего, детушки?
– Дозволь сыск сделать! Многие из приказных людей да дворян схоронились: вели их отыскать и побить, а то придет от государя присылка, – они нам станут первые вороги.
– А бейте их, детушки! На то ваша казацкая воля!
– На митрополичьем дворе их много. Там и щенки – воеводы.
– Ну, ну! Это уже когда я уеду. А теперь по улочкам шарьте!
И, день в день, три недели шли в Астрахани рука об руку разбой и пьянство.
VI
Василий истомился. Жажда мести, страстная любовь к Наташе незаметно разгорались в нем и теперь пылали пожаром, а Стенька Разин словно забыл про свои походы в этой Астрахани.
– Батько! – говорил иногда Василий Разину.
– Чего, сынку?
– Да когда ж мы на Саратов пойдем, скажи на милость?
– А что, сынку?
– Да терпеть не могу больше! Смотри, государь стрельцов нашлет – и не осилим Саратова.
– Ну, ну! Мы их всякую силу разобьем. Не бойсь! А ты потерпи малость. У нас сказывают: «Терпи, казак, атаманом будешь!»
– Нельзя раньше, – таинственно объяснял ему Фролка, – вишь, братан заказал два струга обрядить. Хоругви новые сделать.
– Для чего два струга?
Фролка понижал голос до шепота:
– Один для Никона – патриарха, а другой для царевича Алексея Алексеевича!
– Да ведь он помер?
– Нишкни! Это бояре выдумали. Они его извести хотели, а ен до Степана убег. Теперь с нами!
Василий качал головою:
– А Никон отколь?
– С Белоозера. Его оттуда наши казаки своровали.
Василий успокаивался на время, но потом вновь начинал тосковать. Виделись ему странные сны, чудились наяву странные видения. В ушах и во сне, и наяву звучал призывный голос Наташи: «Вася, Вася!«Он даже иногда испуганно оборачивался, так явственно слышался ее голос.
За последние дни мгновенье за мгновением вставали в его уме воспоминания своего позора, разорения и нового позора. Он просыпался иногда от мучительной физической боли, трогал спину, омоченную потом, и она казалась ему окровавленной. Он рычал от жажды мести и царапал свою грудь руками.
А Разин пил в кружале день в день, в вине ища и вдохновенья, и силы.
Однажды он вдруг обратился к Василию:
– Иди на митрополичий двор. Возьми у него старшего сына князя Прозоровского, Бориса, и приведи пред мои очи.
Василий тотчас встал, позвал с собой десять человек из своего отряда и пошел.
Митрополичий двор казался крепостью.
Вкруг него окопали ров, за тыном насыпали вал и наставили пушки.
– Ей, ей, ей! – закричал Василий. Из‑за тына показалась голова служки:
– Чего тебе?
– Впусти или прикажи выслать мне Бориса, сына воеводы. Степан Тимофеевич приказывает!
Служка скрылся. Полчаса спустя открылись ворота, и из них вышел красивый юноша.
– Я княжой сын! – сказал он громким голосом. – Что надо!
– Велено тебя к атаману вести!
– К Стеньке? Веди, молодец, – отвечал юноша, и Василий невольно подивился его бесстрашию.
С светлым, улыбающимся лицом, ясным взглядом остановился он перед страшным атаманом.
– Чего тебе от меня надобно? – спросил он его. Стенька Разин оглядел его исподлобья мутным взглядом:
– Нонче ночью про вас, воров, думал. Где таможенные деньги, что сбирались с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял.
– Николи отец мой этими деньгами не корыстовался! – с гневом, вспыхнув, ответил юноша. – Не видел их даже. Сбирались они головами, а головы приносили все в приказную избу, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги ушли на жалованье служилым. Спроси хоть у подьячего. Он жив!
– Сыскать! – коротко сказал Стенька.
Васька Ус спешно выбежал. Воцарилось молчание. Разин пил, изредка угрюмо вскидывая глазами на молодого Прозоровского, а тот стоял свободно, заложив за спину руки, с легкой усмешкой на устах.
– Хочешь казаком быть? – вдруг сказал Разин. – Присягни мне и казачеству, я тебя есаулом поставлю!
Юноша тряхнул головою.
– Николи я с разбойником и татем быть в одном не хочу! – ответил он.
Разин криво усмехнулся.
– Добро! – сказал он.
– Може, выпить хочешь? Медку? – вдруг снова предложил он Борису. Тот только покачал головою.
В это время Ус притащил подьячего. Он скрывался тоже у митрополита. Это был пожилой, лет сорока, человек.
– Где таможенные деньги? – спросил его Стенька.
– Служилым людям раздали! О ту пору стрельцы к воеводе приступили за жалованьем, – ответил подьячий.
– Видишь! – сказал юноша
Стенька злобно хлопнул кулаком по столу.
– Врет он, коровий помет! Казаче, повесьте его за правый бок на крюк! Пусть его повялится малость! – сказал он, кивая на подьячего.
Юноша грустно взглянул на него.
– Прости меня, Алексей, – сказал он.
– Бог с тобою! – ответил тот. – И тебе, вьюноша, разбойник крест уготовал.
– Увести его! – закричал Стенька, вскакивая.
– Ну, а где животы ваши? – спросил он, подскакивая к Борису. Тот даже не двинулся.
– А животы наши твои же люди ограбили. Наш казначей все сдал, а твой есаул Василий Ус увозил от нас.
– Ну, ну, добро! Все твоя правда! – усмехнулся Степан. – А казаком не хочешь быть?
– Не хочу с ворами вязаться!
– Ну и то добро! – сдерживаясь и весь кипя, промолвил Степан. – Приведите мне со двора его другого брата!
Борис побледнел:
– Атаман, что ты задумал?
– А так! Пожартовать!
Казаки с шумом принесли младшего сына воеводы. Ему было только восемь лет. Он испуганно прижался к брату.
– Как звать тебя, пащенок? – спросил его Степан.
– Борис! – тихо ответил мальчик.
– Тоже Бориска! Ну, ин! Так вот что, – обратился он к старшему, – или ты целуй крест на казачестве, или я твоего братишку за ноги подвешу.
Юноша побледнел как полотно, но, ни минуты не колеблясь, сказал:
– На то ты и разбойник! А душой кривить я не стану!
– Ну, ну! – прохрипел Стенька – Возьмите его!
Мальчик заплакал и прижался тс брату.
Юноша склонился над ним.
– Не плачь, Боря, они все добрые! Они с тобою поиграть хотят. Иди с ними! – он нежно перекрестил его и поцеловал.
– А возьмите и этого пса и подвесьте рядом! – вдруг приказал Стенька, кончая свой суд. – Пить будем!..
И он снова пил, не трогаясь с места. «Когда же?» – с тоскою думал Василий.
– Батько, да что ж ты это? – наконец заговорил он снова.
– Ну, ну, – ответил ему ласково Стенька, – я ужо тебя за то потешу. Пожди малость!
В тот же день, сидя в кружале, он приказал сыскать какого‑либо подьячего.
Полчаса спустя к нему привели низкорослого, белобрысого подьячего; глаза его испуганно бегали во все стороны, маленькая бородка дрожала словно лист на ветке. Он вошел и упал на колени перед Степаном.
– Как звать тебя?
– Наум, батюшка! Наум, милостивец!
– Подьячий?
– Подьячий, батюшка! Кружечного сбора приказа, милостивец!
– Грамоту знаешь?
– Знаю, батюшка! – и при каждом ответе подьячий стукался крепко лбом в землю.
– Ин, – сказал Разин, – садись туты и пиши ты мне прелестные письма. А в тех письмах напиши, что всем холопам и кабальным и крепостным будет воля. Станут все казаками, воевод и бояр уничтожать; они – враги государевы, дьяков и подьячих тоже!
Наум дрожал мелкою дрожью и в такт его речи кивал головою, повторяя последнее слово.
– И будут сами себе головы. Напиши, что бояре в злобе своей патриарха Никона заточили, а царевича Алексея Алексеевича извести хотели, а они ко мне убежали, и ноне я их на Москву к царю везу! Стрельцам тож напиши. Понял?
– Понял, батюшка!
– Садись и пиши! Вина хочешь?
– Для ясности, – с жалкой улыбкой сказал подьячий.
– Лакай! Дайте ему водки жбан! Да пиши складно, умилительно!
Подьячий примостился на другой конец стола Стенька пил и начал говорить Василью:
– Хотел я удружить тебе, ну, так и сделаем. Я‑то сам еще через три дни пойду, а ты иди завтра в утро. С тобой твои сорок, да дам тебе еще две сотни молодцов, да казаков сто с Гришкой Савельевым. Ты атаманом будешь, он есаулом. Иди и бери Саратов! Вот!
