Николай Переяслов - За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)
Практически с тех же самых слов начинает изложение своего «Каина» и Николай Клюев:
То было в числах октября
В завечеревший понедельник,
Когда, как тартара насельник,
Боролась с тучами заря...
Здесь же, как видим, в двух последних строчках этого четверостишия присутствует и своеобразная перекличка с нависающим над «Словом о полку Игореве» солнечным затмением, символизирующим собой вечную борьбу сил тьмы и света (или по Клюеву — туч и зари). Чуть позже мы ещё возвратимся к этой световой символике, а пока что перечислим хотя бы бегло те образные параллели со «Словом», что видны в поэме Клюева буквально невооруженным глазом. В первую очередь здесь следует упомянуть ту россыпь отдельных слов и выражений, которые словно бы «заскочили» в клюевского «Каина» из лексикона автора поэмы ХII века. Это — «вежи», «яруги», «тростию», «полон», «аксамитный», «Буй-Тур», «закличет сокола — Стрибога», «шейная гривна» и другие. Ну а кроме того, это те конкретные фрагменты поэмы про Каина, которые имеют свое соответствие в образной системе поэмы о князе Игоре. Так, на мой взгляд, просто невозможно пройти мимо такой откровенно прослушивающейся переклички, какая обнаруживает себя между строками Клюева «Не снится пир в родимой стороне, / По ней ли грусть з в е н и т во мне?» и известным восклицанием автора «Слова»: «Что ми шумить, что ми з в е н и т ь — далече рано предъ зорями?..»
Определенное образное сходство имеют и следующие фрагменты двух поэм:
Надо...
Работать в мировом масштабе,
Забыв о суздальской бабе
В аксамитном сарафане, монистах!..
(«Каин»)
И:
...Кая раны дорога, братие,
забыв чти и живота,
и своя милая хоти, красная Глебовны
свычая и обычая!..
(То есть: «...Замечает ли раны, братья, тот, кто ради воинского дела забыл и честь, и богатство, и <...> своей милой, желанной прекрасной жены Глебовны привычки и обычаи?..»)
(«Слово о полку Игореве», обращение
к Всеволоду Юрьевичу С у з д а л ь с к о м у)
Одна и та же образная «матрица» просматривается также и в том эпизоде сна Святослава, где ему подносят «синее вино, съ трудомъ смешено» и в строчках поэмы Клюева «И женщине принес я кубок / С гадюкою на самом дне». Причем строка, которая завершает это четверостишие, несет в себе «эхо» ещё и самого вещего сна Святослава, насыщенного, как мы помним, зловещей похоронной символикой.
Автор «Слова»:
А Святъславъ мутенъ сонъ виде въ Киеве на горахъ...
Клюев:
И женщине принес я кубок <...>
Луну в зрачках и жуть во сне!
К этому же, испытанному в «Слове» приему сна прибегает Клюев и в эпизоде, начинающем собой главу третью.
Мне снилося: заброшен я
В чумазый гиблый городишко,
Где кособокие домишки
Гноились, сплетни затая...
И снова, как видим, параллель: образ «кособоких домишек» перекликается с привидившимся Святославу в его сне «златоверхим теремом», в котором «уже дьскы безъ кнеса» — то есть тоже готовом скособочиться, а то и рухнуть.
Или же возьмем введенный в финальную часть «Каина» рассказ Клюева о друге его детских лет, в котором
...Чуялся павлиний гарус,
Подснежный ландышевый сон.
Любил он даль, стрельчатый парус,
Морей нездешних Робинзон...
Финал этого рассказа звучит трагически: юный «Робинзон» погибает, и, судя по окружающим этот эпизод «морским» образам, погибает именно в в о д е, то есть, попросту говоря, — т о н е т.
Вот как звучит это место у Клюева:
...Напрасно звал на поединок
Я волны и медуз на дне.
Под серый камень лег барвинок
Грустить о чайках и весне,
И с той поры, испив у трупа
Морской зеленой глубины,
Я полюбил холмов уступы
С ущербным оловом луны!..
Близкий к этому мотив возникает и в предшествующей финалу части «Слова о полку Игореве», в том небольшом эпизоде, где упоминается о гибели «уноши князя Ростиславля», которого во время переправы через речку Стугну разлившаяся весенняя в о д а «затвори д н е при темне березе». При этом оба эти эпизода оказываются схожими не только по характеру запечатленной в них смерти да по юному возрасту утонувших в них персонажей, но и по своему месту и характеру появления в поэмах. И в «Слове», и в «Каине» эти эпизоды произошли задолго до тех основных событий, что легли в сюжеты обеих поэм, и носят характеры ярко выраженных личностных ретроспекций. И это не просто память о произошедших утратах: это — боль из-за того, что утонувшие не смогут приобщиться той радости, о которой говорят, завершая свои произведения, оба автора.
Что же это за радость, которую не суждено узнать так рано погибшим юношам?
Для понимания этого, нам необходимо возвратиться к началу нашего разговора и ещё раз посмотреть на ту символику, которая выражена в образах солнечного затмения (у автора «Слова о полку») и борющейся с тучами зари (у Клюева).
По сути дела, обе поэмы начинаются практически с одного и того же явления, а именно — с обнаружения исчезновения с в е т а и встречи с т ь м о й. Это происходит в завязке сюжета «Слова о полку Игореве»:
Тогда Игорь възре на светлое солнце
и виде отъ него т ь м о ю
вся своя воя прикрыты...
Фактически это самое же мы видим и в первых строках поэмы о Каине:
...И мыши грызли половицы,
Гнилушки гроба вурдалак,
Свечой неодолимый м р а к
Казался крыльями орлицы...
Самое любопытное при этом — то, что воцарение тьмы в обоих случаях сопровождается появлением таких персонажей, которые, будучи на первый взгляд абсолютно несопоставимыми друг с другом, вызывают тем не менее у авторов обеих поэм одинаково ярко выраженное чувство н е п р и я з н и. Речь в данном случае идет, во-первых, о таком всемирно известном персонаже «Слова» как вещий Боян, от которого, несмотря на всю поэтичность его образа, автор старается с первых же строк откреститься, заявляя, что ему «не лепо... начяти старыми словесы» творить песнь об Игоре, и что «начати же ся тъй песни... н е п о з а м ы ш л е н и ю Б о я н ю», а, во-вторых, о таком, как сам главный герой клюевской поэмы — Каин, появление которого сопровождается исполненным самого настоящего у ж а с а возгласом:
«О кто ты, т ё м н о е виденье?»
Спросило сердце наугад...
Возникает вопрос: а сильно ли эти персонажи н е п о х о ж и друг на друга? Что мы знаем о каждом из них, исходя из сказанного про них в самих поэмах?
Вот перед нами описание творческого метода Бояна:
Аще кому хотяше п е с н ь творити <...>
тогда пущашеть 10 соколов на стадо л е б е д е й,
которыи дотечаше,
та преди п е с н ь пояше... — и т.д.
А вот слова, характеризующие персонажа поэмы Клюева:
...Достоин жернова злодей,
Что золотил веревок нити
На горла п е с е н-л е б е д е й...
При этом, точно так же, как и вспоминаемый автором «Слова о полку» легендарный певец Древней Руси, осуществляющий свое дело, летая «шизымъ орломъ п о д ъ о б л а к ы», чувствует себя свободно в воздушной стихии и герой поэмы Клюева — «жених с крылом нетопыря, что бороздил ш а т е р н е б е с н ы й», гоняясь с золоченными веревками за песнями-лебедями.
Думается, в том-то как раз и заключается разница между «старыми словесы», от которых отрекается автор «Слова», и пением «по былинамъ сего времени», которое он избирает для сочинения своей поэмы, что «старые словесы» — это в буквальном смысле — песни, уже д а в н о с у щ е с т в у ю щ и е, сочиненные много лет назад по какому-либо аналогичному поводу, ведь нельзя же, в самом деле, гоняться за «лебедями», которых нет на свете! Таким образом «петь по замышлению Бояню» — это значит быть п л а г и а т о р о м, использовать для выполнения с в о и х творческих (и политических тоже!) задач ч у ж и е сюжеты и образы. Уже в самом словосочетании «с т а р ы е словесы» ощущается какая-то усыпляющая тяжесть, близкая той, о которой автор поэмы о Каине сказал: «Т о с к а с т а р и н н а я по жилам / Змеей холодною ползет...»
Надо признать, что на сегодня образ Бояна стал олицетворением П о э т а с б о л ь ш о й б у к в ы, символом высочайшей П о э з и и, песенной, подлинно гениальной гармонии и тому подобных категорий поэтического искусства, а между тем, фольклорная парадигма этого имени несёт в себе совсем и другие, далеко не вызывающие в о с т о р г а (не случайно ведь ещё Пушкин с его гениальным чутьем к искренности, касаясь характеристики образа этого древнерусского стихотворца, отмечал, что ему ясно слышится, как сквозь адресованную Бояну пышную х в а л у пробивается отчетливая и р о н и я), значения: баять (рассказывать), байки (небылицы), украинское байдыкы (баклуши), баюкать (усыплять), балачки (россказни), балагур (шутник), краснобай (велеречивый), забавлять (развлекать), балалайка (заливистая), балаган (шутовской театр), балакать* (болтать) и другие.
