Александр Хургин - Комета Лоренца (сборник)
- Скажите нам пожалуйста, как вы живете?
Новый Серегин знакомый отвечал, как положено отвечать в нашем обществе переходного типа:
- Разве мы живем? - отвечал он. - Мы - выживаем.
- И как же вы выживаете? - тоже как положено, продолжал спрашивать телевизионный мужик.
- Ну вот, - продолжал отвечать друг Сереги, - сегодня у меня есть возможность - я покупаю выпивку, завтра у него есть - он покупает. - Здесь дядя Коля сделал паузу и закончил: - А вы, собственно, что хотите нам предложить?
Наверно, они ничего не хотели, потому как повернулись и ушли, а Серега подумал про себя, что на свете все-таки много хороших и замечательных людей, возможно, их даже больше, чем плохих. И значит, подумал Серега, жить на этом свете можно, потому что злу никогда не возобладать над добром окончательно и бесповоротно. Вот что тогда, в трудный и унизительный, можно сказать, момент жизни Серегу обнадежило. И он вернулся домой и стал там жить, только замкнулся сам в себе.
Такая жизнь не была безоблачной и счастливой и напоминала несколько круговую оборону или глухую защиту, но люди по-разному живут, и так, как Серега - в частности. Да и кто сказал, что жить, находясь все время в нападении, лучше и достойнее звания человека? Конечно, достичь в жизни, нападая на других людей, можно большего, чем от тех же людей обороняясь. Но это если человек желает чего-нибудь достигать. Серега, например, не желал. Он желал просто жить-поживать да добра наживать. Причем добра не в смысле богатства и материальных благ, а в смысле добра в прямом и основном понимании этого емкого слова. Хотя, впрочем, и этого он желал не слишком активно и устремленно. Не был Серега человеком целенаправленным, он, скорее, пассивным был человеком. И он жил не зачем-нибудь, а потому что родился. И даже не задумывался над тем, что жить можно так, а можно и по-иному по-разному, короче говоря, можно жить. Он жил просто. Как принято было у большинства людей, так и он жил. Не выделяясь. Ему часто и вовсе хотелось, чтобы его никто не видел, он с детства любил сказки про шапку-невидимку. И быть невидимым Серега хотел не для того, чтобы за другими наблюдать безнаказанно, а именно, чтобы никто не видел того, что он есть, существует и присутствует. При такой шапке можно было бы лечь где-нибудь на правый бок, подтянуть колени к животу, обнять себя руками и уснуть. А они там пускай делают что угодно. Лишь бы не трогали, лишь бы не видели и не приставали со своими разговорами и со своими застольями и со своим весельем по поводу того, что не нужно идти в выходной день на работу. А без шапки-невидимки Серега никак и нигде спрятаться не мог. Он мог, казалось бы, уйти из дому на какое-то время и укрыться среди незнакомых людей на улице и в других общественных местах, но и этого по большому счету Серега не мог. Улица, она, как выяснил Серега, по ней бродя и гуляя, полна неожиданностей, и на ней всякое случается и происходит, и главное, то происходит, чего не ждешь и чего совершенно тебе не нужно и не полезно, а лишь действует отрицательно на мозги и на сердце, и на саму, можно сказать, душу. Потому что такие хорошие, как вышеописанный, мужчины встречаются на улице в редких и исключительных случаях. А в основном там ходит и попадается на глаза всякое черт знает что. Именно поэтому Серега в какой-то момент перестал уходить, а стал оставаться, думая, что дома я хоть все знаю и ничего неожиданного здесь со мной случиться не может - ни хорошего, ни плохого. А это уже немало и даже много. Когда знаешь, что тебя может ждать, и имеешь возможность к этому морально подготовиться. И не реагировать, защищая себя своим спокойствием, доведенным до полной непробиваемости. Сереге его спокойствие давалось сначала трудно, а потом - ничего, потом он сделал его своей второй натурой. Во всяком случае, со стороны он был абсолютно бесчувственной чуркой, и все женины гости, которые были фактическими хозяевами дома, говорили ей в последние годы, что разве это человек? Он же, говорили, ничего не выражает и ни на что не откликается. У него, наверно, нету нервной системы, а значит, он и не живое существо, а дерево. Это в лучшем случае. А Серега на их эти высказывания только думал, что хорошо бы это так и было, потому как дерево, по крайней мере, ничего не слышит и не видит, и ему легче соблюдать полный и постоянный покой.
_________________
5 Желающие узнать о жизни Петровича, читайте приложение No3. Не желающие - не читайте.
ПРИЛОЖЕНИЕ No2
ДЕРЕВО**
Дерево стояло на остановке автобуса. Но не это важно. Важно, что в нижней части ствола - метр примерно над землей - оно имело дупло, уходящее вниз, к корням. А кроме того, дерево располагалось на таком расстоянии от киоска с мороженым, что как раз можно было успеть съесть купленную порцию. Естественно, все опускали бумажки в дупло. Проходя мимо. Это было очень удобно и не засоряло улицу. Хотя улица все равно была засорена. Так как упиралась в базар. А базар - это всегда всяческая грязь и самый разнообразный мусор. Богатство палитры базарного мусора не поддается практическому описанию. Так же, как и количество пыли. Пыли на наших базарах почему-то гораздо больше, чем в среднем по городу. Ее даже больше, чем на проезжей части.
Но дело не в этом. Да, так вот улица все равно была засыпана мусором. Он торчал из травы на обочине, растаскивался ветром и ногами прохожих, и колесами автомобилей. Казалось, что его вообще никогда не убирали. Не убирали со времен очаковских и покорения Крыма. А может, и еще с более древних времен.
В мусоре рылись бездомные собаки6 и люди, они надеялись найти в нем что-нибудь съестное или не утратившее какую-либо иную пользу. Но удавалось им это нечасто. Потому что мусор, он и есть мусор. И стал он мусором именно потому, что всю свою пользу уже утратил. Хотя польза - понятие растяжимое, и для одного в предмете нет ничего, а другой находит в нем что-то для себя нужное и необходимое до зарезу. Серега видел, как одна большая собака на глазах у трех маленьких шавок доставала из дупла обертки из-под мороженого и облизывала изнутри, наступая на них передней лапой, а облизав, отпускала, и они двигались, шелестя и шурша, подгоняемые ветром. А люди искали брошенные другими людьми бутылки, сдавали их тут же, неподалеку за копейки приемщикам, которые в свою очередь сдавали их, но уже оптом, тем, кто производит всевозможные поддельные напитки, как спиртные, так и прохладительные. Ну и еду некоторые из них тоже искали - те, кто совсем опустился на дно существования. Еду, окурки и Бог весть что еще. Потому что за последние несколько лет образовался целый параллельный мир, живущий за счет отходов и отбросов основного мира. Хотя какой из них основной, определить невозможно. Это для кого как. Миры просто образовались и существуют каждый сам по себе, в своем отдельном измерении - условно один выше, другой ниже, - и если из верхнего в нижний попасть можно, то обратно - нет. Обратной дороги не существует или она существует, но ее ни найти невозможно, ни, найдя, преодолеть. А главное мало кто эту дорогу ищет. Человек, в большинстве своем по природе не склонен бегать из одного мира в другой, он склонен привыкать ко всему и приспосабливаться. Не скажу обо всех людях, но бомж Сеня считал именно так. На собственном богатом опыте. Причем Сеня он не обычный какой-нибудь рядовой бомж был, он статью в газету написал и ее напечатали, а другая газета у него целое интервью взяла. То есть он был бомж приличный и обеспеченный. И непьющий. Абсолютно. Он говорил, что пьянство и наркомания есть проявление естественного отбора природы, а я, говорил, под каток этого беспощадного отбора попадать не хочу и не намерен. Поэтому плату за свой труд он брал исключительно съестным - яйцами, хлебом, маслом, сметаной и мясом. А летом - плюс овощами и фруктами. Жил Сеня в деревне, недалеко от города, в заброшенной, ничьей хате. Занял ее произвольно, подлатал - чтоб с крыши потоков не лилось - и жил. Его местные власти, конечно, проверили, забрав один раз в милицию. Выяснили, что он нигде не прописан, что алиментщик злостный, и отпустили. Сделать-то ему ничего нельзя было. В условиях всеобщей безработицы и дефицита рабочих мест. Если б ему работу предоставляли, а он работать не хотел, тогда да, тогда его и посадить можно было, но ему же никто работу предоставить не мог. Кроме, конечно, старушек деревенских, которым он то дверь сделает, то стол, то печь починит, то утюг. Но это все были одноразовые неофициальные работы. И жить они позволяли неплохо, а приобрести статус общественно полезной человеко-единицы возможности не обеспечивали. Так же, как и алименты платить. К чему Сеня искренне, всеми фибрами души, стремился. Но осуществить свое стремление ему не удавалось. И он эти свои постоянные неудачи переживал тяжело. В моральном смысле. Ему было жалко своего родного ребенка, принадлежащего жене, который рос без его помощи и участия, пока не вырос.
Но Сеня не был в этом единолично виноват. Больше жена его виноватой была. Потому что, когда она его стала попрекать куском хлеба - а Сеня тогда на инвалидности находился после аварии, пятнадцать переломов у него образовалось в результате потери сознания за рулем автомобиля ЗИЛ-130 - он развелся, несмотря на свое болезненное состояние здоровья, все бросил и ушел. Устроился в ЖЭК на облегченную работу плотника и стал жить в мастерской. Она из себя проходной подъезд представляла, пополам перегороженный. Без окон, санузла, водопровода, зато с запахами мусоропровода. И он там год жил и работал. А жена подала в суд, и его из квартиры выписали как лицо в ней не проживающее. И Сеня стал бомжом в строгом понимании этого слова. То есть он оказался без определенного места жительства. Естественно, не имея этого места, на приличную и оплачиваемую работу устроиться практически невозможно. И значит, невозможно платить алименты. Вышло, что себе во вред жена квартиру заполучила, нанеся Сене еще один удар ниже пояса. А ведь он ради нее на ощутимые жертвы шел, учебу в институте инженеров железнодорожного транспорта оставил, будучи круглым отличником - чтоб, значит, быть главой семьи в материальном смысле. А она... Да что говорить!
