Александр Хургин - Комета Лоренца (сборник)
К слову сказать, и в этом она похожа на меня. Или тут скорее я похож на нее.
Пока я обо всем этом думал, впрочем, думал невнимательно и вскользь, лишь потому думал, что такое количество неизвестной ранее информации обычно вываливается на человека неспроста, кормление закончилось, и я услышал слова Марьи - она стояла уже у дверцы "Трабанта" - что сегодня выварка останется здесь. Петрович сказал:
- Вы больше к нам не приедете?
- Приеду, - сказала Марья. - Но сейчас мне нужен будет пустой багажник.
Петрович помолчал, держа выварку за одно ухо, и сказал:
- В газете про комету какую-то писали. Не читали?
- Я газет не читаю, - сказала Марья, - и вы не читайте. Зачем вам газеты?
- Ну как же так, - сказал Петрович. - В газетах пишут много всякого. Нового и интересного.
Марья поцеловала Петровича в щеку и сказала:
- Я всегда завидовала людям, которые из газет могут узнать много нового и интересного.
Она запустила Сеню с Серегой на заднее сидение, а сама села за руль. Петрович стоял с вываркой и тер ладонью щеку.
- Желаю счастья, - сказал он, когда "Трабант" завелся и медленно покатился назад, освобожденный от ручного тормоза.
- Взаимно, - сказала Марья и включила скорость.
Собаки, заслышав мотор, оставили еду и побежали нас провожать. Кошки остались есть и в проводах участия не приняли. У меня, кажется, снова начинала болеть голова. Теперь, похоже, с похмелья. Нельзя было прекращать застолье так скоропостижно. Это никогда не кончается добром.
Марья выехала на дорогу, нажала на газ, и собаки отстали.
- Сейчас заедем на склад, загрузимся, сказала она, - а там посмотрим. Она поехала к дому, где мы обычно встречались с нею для любви.
- Ночь еще, - сказал я. - Что и зачем ты собираешься загружать?
- Так все равно по пути, - сказала Марья. - А загружать я собираюсь товар. Мне же сегодня в поездку.
- В какую поездку?
- А, я тебе разве не говорила? - сказала Марья. - Что я проводницей работаю.
- Не говорила, - сказал я, подумав, что новости о Марье не кончатся, видимо, никогда, если их поток не прервет долгожданная комета.
- Как не говорила? - сказала Марья. - Киевский поезд, СВ, элита.
- А мне казалось, что ты профессорская дочка, - попытался я ее уличить. Но ничего у меня не получилось, так как Марья ответила:
- Одно другому не мешает.
Против этого возразить было совсем уже нечего и я, поерзав в неудобном кресле, умолк, притих и обмяк.
Дальше все происходило как-то скучно и никак не походило на то, что произошло в предыдущие часы, и вообще не походило ни на что. Мы ехали, стояли у подъезда, выносили из квартиры какие-то сумки и коробки, и они не помещались в машине, потому что их было слишком много. Марью это раздражало и она говорила, что в пустую машину, без пассажиров, все бы прекрасно влезло, а так придется приезжать еще раз. Но в конце концов, все так или иначе разместилось - выручил багажник на крыше "Трабанта". Туда навалили гору всякого барахла и привязали его резиновым жгутом с карабинчиками на концах, часть сумок мы поставили себе на колени. И Марья мне сказала:
- Сейчас заброшу домой тебя - поскольку это по дороге, - а потом, после погрузки - остальных.
- Меня не надо забрасывать, - сказал Серега. - Я от вокзала пешком дойду. Тем более уже утро.
- Точно, - сказала Марья, - а говорили "не наступит, не наступит". Надо хоть фары выключить.
- Фары - надо, - сказал я. - А радоваться - подожди. Они же не сказали, что точно сегодня утром. Сказали - вероятно.
Да, вероятно. Вероятно - это такое слово. Вероятно - да, вероятно нет. Вероятностей много. Я, помню, очень удивлялся, почему "Теория вероятностей", а не "Теория вероятности". Оказалось, нечему тут удивляться. Все проще простого. Вероятность не одна, вероятностей - много. Часто бесконечно много. В чем мы и убедились. Именно в это утро. Именно в этот час. Хотя ехали и ничего подобного не подозревали. Это потом одни будут кричать - что, мол, предвидели и предупреждали, и этого надо было ожидать, а другие будут отчитываться о проделанной работе и героизме вверенных им служб и подразделений. А тогда все было тихо и на дворе стояло самое обыкновенное, ничем не примечательное утро. Утро пятницы, последнего рабочего дня недели.
Дикий женский крик "Вова, выходите!" мы услышали издалека. Крик повторялся несколько раз и было похоже, что он усиливается мощными динамиками. Потому что так орать человек не способен.
А когда мы подъехали к моему дому, из него выбегали люди. Почти все раздетые, в спортивных костюмах, в халатах.
- Смотрите, - сказала Марья.
Мы посмотрели и увидели, что слева и справа от дома, по склону, в балку ползет асфальт, ползут деревья, ползут фонарные столбы. "Как в фильме ужасов", - сказал не то Сеня, не то Серега, и это были именно те слова, которые пришли в голову мне.
А люди все выбегали и выбегали, их становилось все больше и больше, они видели ползущую мимо них землю и начинали кричать и плакать, и отходить вверх, все дальше от своего дома, который трещал по всем швам и уже начинал подрагивать и пошатываться всеми своими девятью этажами.
Марья дала задний ход и "Трабант" тоже поехал вверх, к запорожскому шоссе, поехал туда, куда пятились все здесь присутствующие. А поверхность земли продолжала двигаться вниз, продолжала стекать в огромную древнюю балку, на дне которой лежала железная дорога, а на склонах теснились сотни гаражей, частных домиков, дачек и тому подобных человеческих построек.
Наконец, люди почувствовали себя в безопасности и остановились, и повернулись лицом к своему дому, и стало тихо. Остановилась и Марья. И мы вышли из машины. Я хлопнул в тишине дверцей - и дом рухнул. Поднялась пыль, как от взрыва. А когда пыль улетучилась или, может быть, осела, на месте дома ничего не было. Даже горы обломков. Был котлован, с бурлящей грязью, яма с полужидкой подвижной субстанцией.
Я стоял над ней, смотрел и пытался сообразить, как связано исчезновение в этой субстанции моего дома с тем, что было со мной сегодня - с головной болью, с грозой, кометой, со всеми этими неудачными людьми и смутными бессмысленными встречами, и одновременно я повторял: "Это был мой дом. Мне некуда теперь прийти и уйти мне неоткуда. У меня ничего нет. Только кошка".
Подошел Семенович.
- Ну, как тебе это безобразие? - спросил он.
- Да, - сказал я.
- А ведь я же ничего не успел с собой взять, - сказал Семенович. - Вся моя генеалогия погибла.
- Я мебель вчера завез, - сказал какой-то босой мужик в кимоно. - Себе и дочери. Австрийскую.
А женщина с больными глазами сказала:
- Господи, я трусы не надела. У меня под халатом ничего нет. - И все посмотрели на нее, как будто желали убедиться в том, что под ее халатом ничего нет, воочию.
Так стояли полуодетые люди над ямой, стояли, наверное, час. Или больше часа. И откуда-то возникло и повисло над ними слово "оползень", против которого протестовала председательша кооператива, крича "какой оползень? Семь лет вода в подвале стояла и вокруг дома одна вода кругом вместо земли, и в соседних домах все точно то же самое". Она очень громко кричала, наша председательша. Громче транзистора в руках старухи. Видно, в панике схватившей то, что схватила ее рука, и это оказался работающий транзистор. Теперь он рассказывал о комете Лоренца, о ее несуществовании среди небесных тел. И о том, что самого Лоренца тоже не существует в списке ученых-астрономов, говорил приемник, и, значит, это очередная газетная утка мирового масштаба.
Кроме меня, на это сообщение мало кто обратил внимание. Потому что именно в это время к месту происшествия начали съезжаться власти всех уровней, вплоть до самого губернатора, и охранники общественного порядка, и пожарные, и телевизионные репортеры. И уже говорили, что ожидается приезд президента страны и ее премьер-министра собственными своими персонами.
Как ни странно, но вся эта кутерьма меня успокоила. Я подумал, что падение дома гораздо лучше столкновения с кометой, подумал, что раз поднялось столько шума, то и квартиры нам всем дадут, и деньги на приобретение необходимых для жизни вещей выделят, и еще какую-нибудь компенсацию выдадут на руки как пострадавшим от стихийного бедствия. И совсем уж некстати подумал я о том, что все это означает как минимум одно: у меня будет наконец в кармане трешка и даже больше, причем гораздо больше, намного больше, несоизмеримо больше.
- Поехали отсюда, - сказала Марья. - Нечего тут стоять.
- Вы езжайте, - сказал я. - А мы побудем. Мало ли что? Надо же узнать, что теперь будет и как и вообще.
Марья села в машину, Серега и Сеня сели тоже. Машина отъехала, потом сдала задом, и Марья протянула мне в окошко три сотенных бумажки.
- Возьми на первое время, а там видно будет.
- Вот и трешка, - сказал я. - Сбылась мечта моей жизни.
- Какая мечта, - не поняла меня Марья. - Что ты такое несешь?
- А я, - сказал, - ничего не несу. - И еще я сказал ей: - Спасибо.
